Эдвард Гиббон - Закат и падение Римской Империи. Том 1

Но умы римлян были подготовлены к рабству совершенно иным путем. Под гнетом своей собственной испорченности и военных насилий, они в течение долгого времени сохраняли если не чувства, то по меньшей мере воспоминания своих свободнорожденных предков. Гельвидий и Фразей, Тацит и Плиний получили такое же образование, как Катон и Цице­рон. Из греческой философии они впитали в себя самые ос­новательные и самые благородные понятия о человеческом достоинстве и о происхождении гражданского общества. Ис­тория их собственной страны внушала им глубокое уважение к свободной, добродетельной и победоносной республике, отвращение к удачным преступным предприятиям Цезаря и Августа и тайное презрение к тем тиранам, которым они бы­ли вынуждены поклоняться с самыми гнусными выражения­ми лести. В качестве сановников и сенаторов они были чле­нами того верховного собрания, которое когда-то предписы­вало законы всему миру, имя которого еще служило санк­цией для императорских декретов и авторитетом которого так часто злоупотребляли для низких целей тирании. И Ти­берий, и те императоры, которые придерживались его прин­ципов, старались прикрывать свои злодеяния формами пра­восудия и, может быть, втайне радовались тому, что делали из сената соучастника и жертву своих жестокостей. Послед­ние из республиканцев были осуждены этим собранием за мнимые преступления и за действительные добродетели. Их гнусные обвинители выражались языком независимых пат­риотов, преследующих опасного гражданина перед судом его родины, и за такую общественную службу были награждены богатствами и почестями. Раболепные судьи делали вид, будто вступаются за достоинство республики, оскорбленное в лице ее высшего сановника, милосердие которого они превозносили в то время, как всего более страшились его не­умолимого жестокосердия. Тираны смотрели на их низость со справедливым презрением и отплачивали за их скрытное отвращение искреннею и явною ненавистью ко всему сенату во всем его составе.

2. Разделение Европы на множество самостоятельных го­сударств, связанных одно с другим сходством религии, языка и нравов, имело самые благотворные последствия для свобо­ды человеческого рода. В наше время тиран, который не встречает никакого сопротивления ни в своем собственном сердце, ни в своем народе, скоро почувствовал бы, что его стесняют и пример людей, равных с ним по положению, и опасение порицаний, и советы союзников, и нападки врагов. Предмет его гнева, переступив узкие границы его владений, легко нашел бы в какой-нибудь более счастливой стране вер­ное убежище, соответствующую его личным достоинствам новую карьеру, свободу жаловаться и, может быть, средства отмщения. Но Римская империя обнимала целый мир, и, когда она подпадала под власть одного человека, весь мир обращался в надежную и страшную тюрьму для его врагов. Жертва императорского деспотизма - все равно, влачила ли она свои позлащенные цепи в Риме и в сенате или томилась в изгнании на бесплодном утесистом Серифе или на холодных берегах Дуная, - ожидала своей участи в безмолвном отчая­нии. Сопротивление вело ее к гибели, а бегство было для нее невозможно. Ее со всех сторон окружали обширные моря и страны, через которые не было надежды перебраться, пото­му что беглец был бы непременно открыт, схвачен и отдан во власть своего разгневанного повелителя. За римскими грани­цами его беспокойные взоры не открыли бы ничего, кроме океана, негостеприимных степей, враждебных варварских племен со свирепыми нравами и непонятным для него язы­ком или зависимых от Рима королей, которые были бы рады приобресть покровительство императора принесением в жер­тву несчастного беглеца. "Где бы вы ни находились, - ска­зал Цицерон изгнаннику Марцеллу, - помните, что вы везде одинаково находитесь под властью победителя".

ГЛАВА IV.

 Жестокости, безрассудства и умерщвление Коммода. - Избрание Пертинакса. - Его попытки произвести реформы в государстве. - Его умерщвление преторианской гвардией.

Кротость Марка Аврелия, которую не могла искоренить суровая дисциплина стоиков, составляла в одно и то же вре­мя и самую привлекательную и самую слабую сторону его характера. Его ясный ум был нередко вовлекаем в заблуж­дения доверчивою добротою его сердца. Люди, изучившие слабые стороны государя и умевшие ловко скрывать свои собственные, вкрались в его доверие под личиной философ­ской святости и приобрели богатства и почести, делая вид, будто презирают их. Его чрезмерная снисходительность к брату, жене и сыну вышла из пределов домашних добродетелей и превратилась в оскорбление общественной нравственности вследствие заразительности их примера и пагубных последствий их пороков.

Дочь Антонина Пия и жена Марка Аврелия — Фаустина прославилась столько же своими любовными интригами, сколько своей красотой. Серьезная простота философа не могла нравиться живой и ветреной женщине, не могла удов­летворить той безграничной страсти к разнообразию, ко­торая нередко заставляла ее находить личные достоинства в самых низких представителях человеческого рода. Древний Купидон был вообще очень сладострастное божество, а лю­бовные интриги, требующие со стороны такой высокопостав­ленной женщины, как императрица, самых решительных за­искиваний, редко отличаются сентиментальной деликатно­стью. Марк был единственный человек в империи, по-види­мому, ничего не знавший о поведении Фаустины или не об­ращавший на него никакого внимания, а в силу существо­вавшего во все века предрассудка поведение жены пятнало честь мужа. Он назначил некоторых из ее любовников на по­четные и выгодные должности и в течение тридцатилетней супружеской связи постоянно относился к ней с самым неж­ным доверием и с уважением, которое не прекратилось даже с ее смертью. В своих "Размышлениях" он благодарит богов за то, что они послали ему такую верную, такую кроткую и такую простую в обхождении жену. По его настоятельному требованию услужливый сенат признал ее богиней. В возд­вигнутых в честь ее храмах ее изображали с атрибутами Юноны, Венеры и Цереры, и было объявлено декретом, что молодые люди обоего пола в день своей свадьбы должны про­износить супружеский обет перед алтарем этой целомудрен­ной богини.

Рис. Фаустина.

Чудовищные пороки сына набросили тень на чистоту доб­родетелей отца. Марка Аврелия упрекали в том, что он по­жертвовал счастьем миллионов людей для нежной привязан­ности к недостойному мальчику и что он избрал себе преем­ника в своем собственном семействе, а не в республике. Впрочем, ни заботливый отец, ни призванные им на помощь добродетельные и ученые люди не пренебрегали ничем, что могло бы развить ограниченный ум молодого Коммода, заг­лушить зарождавшиеся в нем порочные наклонности и сде­лать его достойным престола, для которого он был назначен. Но образование оказывает благотворное влияние лишь толь­ко на одни счастливо одаренные натуры, для которых оно почти излишне. Нашептывания развратного фаворита тот­час изглаживали из памяти юноши неприятные для него наставления серьезного философа, и сам Марк Аврелий уничто­жил плоды этого тщательного образования, разделив со сво­им сыном императорскую власть, когда ему было только че­тырнадцать или пятнадцать лет. После этого он прожил только четыре года, но этого промежутка времени было достаточно, чтобы заставить его раскаиваться в неблагоразум­ной мере, давшей запальчивому юноше возможность сбро­сить с себя узы рассудка и авторитета.

Большая часть преступлений, нарушающих внутреннее спокойствие общества, происходит от того, что необходимое, но неравномерное распределение собственности налагает стеснения на вожделения человеческого рода, предоставляя лишь очень немногим пользование тем, к чему стремятся все. Из всех наших страстей и наклонностей жажда власти есть самая высокомерная и самая вредная для общества, так как она внушает человеческой гордости желание подчинять других своей воле. Среди сумятицы внутренних раздоров за­коны общества утрачивают свою силу, и редко случается, чтобы их заменяли законы человеколюбия. Горячность борьбы, гордость победы, отчаяние в успехе, воспоминание о прошлых унижениях и страх предстоящих опасностей - все это разгорячает умы и заглушает голос сострадания. Вот те причины, по которым почти каждая страница истории запятнана кровью междоусобицы; но ни одною из этих причин нельзя объяснить ничем не вызванных жестокостей Коммо­да, который мог наслаждаться всем и которому ничего не ос­тавалось желать. Возлюбленный сын Марка Аврелия насле­довал своему отцу при радостных приветствиях сената и ар­мии, а при своем восшествии на престол этот счастливый юноша не видел вокруг себя ни соперников, которых нужно бы было устранить, ни врагов, которых нужно бы было побо­роть. На таком спокойном и высоком посту он, естественно, должен бы был предпочитать любовь человеческого рода его ненависти и добрую славу своих предшественников позорной участи Нерона и Домициана.