Николай Павленко - Екатерина I
Станислав Лещинский, посаженный на польский трон в 1704 году шведским королем Карлом XII, а затем изгнанный из Польши после разгрома шведов под Полтавой, несколько лет скитался по странам Европы, пока, наконец, не обрел пристанище во Франции. Брачные узы французского короля с дочерью Лещинского, продолжавшего претендовать на польскую корону, в Петербурге сочли за враждебную России акцию, и это несколько ослабило позиции сторонников вступления России в Ганноверский союз. Но главной причиной, по которой Россия не могла стать членом Ганноверского союза, оказались унизительные требования, выдвинутые прусским королем и поддержанные Англией. Россия должна была отказаться от части приобретений в Прибалтике: ее западные границы доходили до Ревеля, а остальные территории надлежало отдать герцогу Голштинскому за отказ его от притязаний на Шлезвиг.
Такие условия для России были абсолютно неприемлемыми. В Петербурге сочли, что присоединение к Ганноверскому союзу «противоречит нашему интересу и важнее всего нашей чести и славе». В итоге Россия примкнула к союзу Австрии и Испании. Согласно условиям договора, заключенного в апреле 1726 года, Россия обязалась в случае нападения на Австрию послать ей на помощь 20 тысяч пехоты и 10 тысяч драгун. Обязательство Австрии и Испании состояло в предоставлении русскому флоту стоянок в портах, которыми владели эти державы, а секретная статья договора обязывала Австрию оказывать помощь герцогу Голштинскому в возвращении Шлезвига.
Екатерина реанимировала интерес России к возвращению Шлезвига Голштинии. Но руководствовалась она при этом не государственными, а чисто династическими интересами. В 1726 году герцог женился на дочери Екатерины Анне Петровне. Чтобы порадеть интересам зятя, императрица приказала интенсивно готовиться к войне с Данией с целью возвращения Шлезвига голштинскому герцогу Карлу Фридриху.
Кругозор российской императрицы в данном случае был близок к кругозору захолустной помещицы, готовой конфликтовать с владелицей далеко отстоявшей от нее вотчины из-за ничтожного повода, не заботясь о том, какие последствия может вызвать этот конфликт. России был абсолютно не нужен Шлезвиг, а подготовка к войне из-за него могла втянуть ее в конфликт европейского масштаба. Россия интенсивно, насколько позволяли ей ресурсы, готовилась к войне с Данией: к Петербургу и Выборгу стягивались войска, флот приводился в боевую готовность. Ресурсы, однако, были крайне ограниченны: Россия к войне была явно не готова, и угроза начать боевые действия оказалась с ее стороны чистой воды блефом.
Тем не менее, как только известие о подготовке России к войне достигло Дании, она обратилась с просьбой о помощи к Англии. Последняя, ревниво наблюдавшая за ростом влияния России в Европе, тут же решила удовлетворить эту просьбу, правда, при условии, что Копенгаген вступит в Ганноверский союз. Датский двор отказался от немедленного вступления в союз, что не помешало Англии отправить в Балтийское море сильную эскадру под командованием адмирала Уоджера. В районе Ревеля тот передал представителям России грамоту английского короля Георга II Екатерине I. Грамота была составлена в угрожающем тоне и отражала враждебность Англии к России. Король обвинял русских министров в намерении внести «в проектируемый договор такие отмены, которые не соответствуют истинному Российской империи интересу». Англия возлагала на себя роль миротворца и объясняла появление эскадры в Балтийском море соблюдением своих обязательств перед союзниками и «целью предупредить новые смуты в тамошних прибрежных странах, препятствуя флоту вашего величества выходить из гаваней».
Ответная грамота Екатерины I Георгу II была составлена в том же тоне. Императрица обвиняла короля «в напрасном подозрении по поводу вооружения нашего флота», производившегося якобы с целью обучения экипажей кораблей, отклоняла обвинения русских министров в нежелании вступать в Ганноверский союз, переадресовав это обвинение английским министрам. В резкой форме выражалось отношение России к появлению английской эскадры у ее берегов — это «есть следствие той злобы, которую некоторые из ваших министров в продолжение многих лет постоянно везде и явно против нас показывают». Далее следовала фраза, не ласкавшая слух английского короля: «Вы вольны давать своим адмиралам указы, какие заблагорассудите, но при этом не извольте принять за противное, если мы, когда захотим отправить флот свой в море, не допустим себе воздержаться от этого вашего королевского величества запрещением». Впрочем, обе грамоты, короля и императрицы, заканчивались миролюбивыми фразами.
Дело ограничилось колкостями в дипломатических нотах, и, к удовлетворению обеих сторон, до вооруженного конфликта дело не дошло: Россия не готова была к войне, а английское купечество энергично протестовало против вооруженного конфликта с Россией по причине глубокой заинтересованности в расширении торговли с нею.
Екатерина не отказалась от намерения объявить войну Дании, но решила перенести ее начало на год. Когда об этом стало известно Карлу Фридриху, он устроил настоящую истерику: рвал на себе одежду и даже нижнее белье. Смерть императрицы положила конец авантюрному плану. Меншиков по этому поводу заявил: «Если бы даже мы были столь глупы поссориться с нашими старыми приятелями англичанами и датчанами из-за принца, которого интересы не имеют ничего общего с нашими интересами, мы постараемся во всяком случае пристроить его в Швецию, пусть он останется там и оставит нас в покое»[105].
Словесная перепалка закончилась ничем: английская эскадра возвратилась на свои стоянки, а Россия отказалась от нападения на Данию. Затраты Англии и России на снаряжение флота оказались напрасными. Особенно болезненно к этому отнеслись в Англии: взамен отправки флота англичане вновь потребовали от Дании вступления в Ганноверский союз. В Копенгагене, однако, было заявлено, что Дания вступит в союз только в том случае, если русский флот окажется у ее берегов. Не помогли даже заверения в том, что на Россию готова напасть Турция, а Швеция вступит в Ганноверский союз в ближайшее время.
Обострению обстановки на севере Европы Россия обязана не только подготовке к войне с Данией, но и хвастливой болтовне министра голштинского герцога Бассевича, заявившего шведскому послу в Петербурге графу Цедеркрейцу, что если Швеция будет препятствовать возвращению Голштинии Шлезвига, то Россия отправит к шведским берегам галерный флот с тридцатитысячным войском.
Потерпев неудачу в вовлечении Дании в Ганноверский союз, английская дипломатия сосредоточила свои усилия на Швеции. Здесь англичане сумели добиться успеха.
В Стокгольме и без крупных ассигнований англичан на подкуп вельмож были осведомлены, что «ни малейшей опасности с русской стороны короне шведской быть не может». Это убеждение базировалось не только на донесениях Цедеркрейца о внутреннем положении в России и распрях при дворе относительно того, к какому союзу она примкнет, но и на заявлении Меншикова послу. Это заявление воодушевило противников России: по словам светлейшего, «русские министры в Стокгольме действуют против акцессии [вступления Швеции в Ганноверский союз] только для вида, из угождения новому союзу с цесарем [Австрией]», и «он, Меншиков, имея в руках войско, не допустит до войны»[106].
Под министрами, о которых говорил Цедеркрейцу Меншиков, подразумевался В. Л. Долгорукий, отправленный в Стокгольм, чтобы всеми средствами противодействовать вступлению Швеции в Ганноверский союз. Но заявление Меншикова ставило Долгорукого в крайне затруднительное положение не только потому, что он располагал весьма скудными ассигнованиями на подкуп, но и вследствие того, что партия «доброжелательных» по отношению к России была неизмеримо слабее партии противников союза с нею. В рядах «доброжелательных» не было авторитетного и энергичного лидера; здесь собралась дворянская мелкота, довольствовавшаяся незначительными подачками, в то время как партию их противников возглавляли умный, предприимчивый сенатор Горн и влиятельный граф Делагарди. Их враждебность к России была подкреплена солидными кушами: Горн получил от Ганноверского союза 160 тысяч рублей, а Делагарди английское правительство назначило ежегодный пенсион в сумме 4 тысяч фунтов стерлингов. В итоге Швеция, являвшаяся по договору 1724 года союзницей России, оказалась в Ганноверском союзе, направленном против нее.
В Петербурге стерпели предательскую акцию Стокгольма и победу сторонников реванша за отошедшие к России прибалтийские территории. Восстановить прежние союзнические отношения между Россией и Швецией можно было применением силы, но Россия ею не располагала. К тому же в Петербурге были озабочены не столько решением внешнеполитических задач, сколько выведением страны из хозяйственного и финансового кризиса.
