Владимир Хрусталев - Тайны на крови. Триумф и трагедии Дома Романовых
Издатель газеты «Новое Время» А.С. Суворин, бывший выходец из крестьян и когда-то сам работавший корреспондентом в редакции, с явным возмущением сделал запись в дневнике: «19 мая 1896. Сегодня был на Ходынском поле. Всюду настроили прекрасных павильонов, иллюминовали все, что было возможно, выписали моряков, чтобы приделать электрические лампочки на орле Спасской башни, наделали павильонов для депутаций на пути выезда царя — и даже не закрыли колодезей, не разровняли рва, около которого построены бараки, из которых выдавались царские подарки. Я был там сегодня и наслушался рассказов. Бараки построены друг около друга, выступая ко рву острым углом, и между ними проход для двух человек. /…/ От угла бараков до рва шириною в 70–80 шагов, 25–26 шагов. Ров песчаный весь изрыт глубокими ямами. Есть два колодца, заделанные полусгнившими досками. /…/ Из одного колодца глубиною, кажется, до 10 сажен, вырытого во время выставки 1882 г., вынуто 28 трупов. Сегодня утром вынуто 8; говорят, есть еще. Велено было через газеты собираться со стороны Тверской. “Если б нам сказали от Ваганьковского, мы оттуда бы пошли, нам все равно, там этих ям нет, и там во время раздачи было просторно”. Вся вина в том, что начали раздавать раньше 10-ти, как было объявлено, часа в 3–4. Многие спали и все знали час. Но когда распространился слух, что раздают, толпа бросилась, попадали в ямы, в колодцы, падали и мертвыми телами делали мост. Подъем изо рва к баракам крутой, точно крепость, и бараки, находились в 25 шагах ото рва, представляли собою именно крепость, которую надо было брать. Те, которые благополучно перешли через ров, столпились около бараков, представлявших для толпы воронку. /…/ Другие перелезли через ограду, которая на расстоянии сажен 50 отделяла одну часть бараков от другой. Образовалась толпа и с той стороны бараков. И в этих воронках легли целыми кучами мертвые. /…/ К 8 ч. многие ушли, а тела лежали. В 9-м ч. пришла полиция. Стали убирать мертвых. Побрызгают водой, не оживает, — тащат и кладут в три ряда, “как дрова в сажень”, — выразился один. Государь встретил один из возов на Тверской, вышел из экипажа, подошел, что-то сказал и, понурив голову, сел в коляску; императрица не выходила. /…/ Государю следовало бы поехать посмотреть эти ямы и брустверы. Он увидел бы, как его подданные брали штурмом крепость его подарков. Эти ущелья г. Бера должны остаться историческими. Беровские ущелья! Ничего не сообразили. Но Бер сообразил заказать кружки за границей и брал командировку за границу, чтобы посмотреть, как заготовляют кружки. Если сообразить, что кружек заказано 400 000, что каждая из них стоит 10 коп. И еще на 5 коп. гостинцев, с тощей брошюркой “Народный праздник”, то всего-навсего эти подарки составляют 60 000 рублей. Но стоимость комиссии гораздо больше обошлась./…/
Если когда-то можно было сказать: “Цезарь, мертвые приветствуют тебя”, это именно вчера, когда Государь явился на народное гулянье. На площади кричали ему “ура”, пели “Боже, Царя храни”, а в нескольких ста саженях лежали сотнями еще не убранные мертвецы». [143]
Перелистаем еще несколько страниц самого дневника императора Николая II:
«19-го мая. Воскресенье.
С утра началось настоящее пекло, продолжавшееся до вечера. В 11 час. пошли с семейством к обедне в церковь рождества Богородицы наверху. Завтракали все вместе. В 2 ч. Аликс и я поехали в Старо-Екатерининскую больницу, где обошли все бараки и палатки, в которых лежали несчастные пострадавшие вчера. /…/
20-го мая. Понедельник.
День стоял отличный, только было очень ветрено и поэтому пыльно. Поехали к обедне в Чудов монастырь; после молебна Кирилл [Владимирович] присягнул под знаменем Гвардейского Экипажа. Он назначен флигель-адъютантом. Был семейный завтрак в Николаевском дворце. В 3 часа поехал с Аликс в Мариинскую больницу, где осмотрели вторую по многочисленности группу раненых 18-го мая. Тут было 3–4 тяжелых случая. /…/» [144].
Следует отметить, что каждый член Императорского Дома давал присягу Государю Императору при торжественном объявлении их совершеннолетия, что было записано в Своде Законов Российской империи: «Именем Бога Всемогущего, пред Святым Его Евангелием клянусь и обещаюсь Его Императорскому Величеству, моему Всемилостивейшему Государю, Родителю (или Деду, Брату, Дяде и т. д.) и Его Императорского Величества, Всероссийского Престола Наследнику, Его Императорскому Высочеству, Государю Цесаревичу и Великому Князю NN, верно и нелицемерно служить (или же, для лиц женского пола: пребывать верною и усердною подданною) и во всем повиноваться, не щадя и живота своего до последней капли крови, и все высокому Его Императорского Величества самодержавию, силе и власти принадлежащие права и преимущества, узаконенные и впредь узаконяемые, по крайнему разумению, силе и возможности предостерегать и оборонять, споспешествуя всему, что к Его Императорского Величества верной службе и пользе государственной относиться может, а по званию моему Члена Императорского Дома (или же: лица, принадлежащего к Императорскому Дому) обязуюсь и клянусь соблюдать все постановления о наследии Престола и порядке фамильного учреждения, в Основных Законах Империи изображенные, во всей их силе и неприкосновенности, как пред Богом и судом Его страшным ответ в том дать могу. Господь Бог мне в сем душевно и телесно да поможет. Аминь» [145].
Великий князь Кирилл Владимирович в воспоминаниях писал о своей присяге: «Сдав последний экзамен, я получил право на звание мичмана Императорского военно-морского флота, на год опередив своих однокашников. Но, прежде чем мне присвоили первое офицерское звание, я должен был соблюсти определенный строгий протокол.
При получении офицерских званий члены императорской семьи должны были давать две присяги императору: первая — клятва члена императорской семьи, вторая — обычная воинская.
Церемония принятия присяги состоялась в Чудовом монастыре Кремля в присутствии императора, его двора и представителей иностранных королевских родов. Я стоял под штандартом Гвардейского Флотского экипажа, который держал красивый старшина, а справа от меня стоял офицер флота» [146].
Следует отметить, что великий князь Кирилл Владимирович в воспоминаниях ни словом не обмолвился о Ходынской катастрофе, как и о нарушении присяги в смутные дни февральского бунта 1917 года.
Великий князь Константин Константинович за 20 мая зафиксировал в дневнике: «Я слышал мнение, что не следует отменять празднеств ради катастрофы на Ходынском поле, ввиду того, что Коронация слишком большое торжество и должно быть празднуемо. Это я слышал от Пешкова. Число погибших все растет, теперь говорят, что их более 2000» [147].
Позднее младшая сестра царя великая княгиня Ольга Александровна (1882–1960) делилась воспоминаниями: «Москва погрузилась в траур. Катастрофа вызвала много откликов. Враги царствующего дома использовали это для своей пропаганды. Осуждали полицию, больничную администрацию и городские власти. И все это вывело на свет много горьких семейных разногласий. Молодые великие князья, особенно Сандро, муж Ксении, возложили вину за трагедию на губернатора Москвы дядю Сергея. Я считала, что мои кузены к нему несправедливы.
Больше того, сам дядя Сергей был в таком отчаянии и предлагал тотчас же подать в отставку. Но Ники не принял ее. Пытаясь возложить всю вину на одного из членов семьи, мои кузены фактически обвиняли всю семью, и это в то время, когда солидарность в семье была особенно необходима. И когда Ники отказался отставить дядю Сергея, они обвинили его» [148].
В воспоминаниях великая княгиня Ольга Александровна позднее продолжала рассказывать об этих трагических событиях: «Русские социалисты, укрывшиеся в это время в Швейцарии, обвинили императора в равнодушии к страданиям своих подданных, поскольку вечером Государь и императрица отправились на бал, который давал французский посол маркиз де Монтебелло.
— Я знаю наверняка, что никто из них не хотел идти к маркизу. Сделано это было лишь под мощным нажимом со стороны его советников. Дело в том, что французское правительство истратило огромные средства на прием и приложили много трудов. Из Версаля и Фонтенебло для украшения бала привезли бесценные гобелены и серебряную посуду. С юга Франции доставили сто тысяч роз. Министры Ники настаивали на том, чтобы императорская чета отправилась на прием с целью выразить свои дружественные чувства по отношению к Франции. Я знаю, что Ники и Аликс весь день посещали раненых в больницах. Так же поступили Мама, тетя Элла, жена дяди Сержа, а также несколько других дам. Многие ли знают или желают знать, что Ники потратил многие тысячи рублей на пособия семьям убитых и пострадавших в Ходынской катастрофе? Позднее я узнала от него, что сделать это тогда было очень непросто. Не желая обременять Государственное Казначейство, он оплатил все расходы по проведению коронационных торжеств из собственных средств. Сделал это так ненавязчиво, незаметно, что никто из нас — за исключением, разумеется, Аликс — не знал о его поступке» [149].
