Сергей Семанов - Русский клуб. Почему не победят евреи (сборник)
Марксистское учение оказало огромное влияние на последние полтора века человеческой истории. Не станем походя давать этому крупному явлению свою оценку. Дело тут серьезное, а пустяковые глумления на этот счет скороспелых знатоков (особенно – из бывших доцентов марксизма-ленинизма) не стоят серьезного внимания, относительно того сюжета выскажемся кратко, но твердо: в российской историографии окаменелая марксистская догма, залетевшая на наши просторы после 1917 года, сыграла, безусловно, отрицательную роль. На то оказались свои объективные причины.
Марксизм принципиально отрицал всякую мистику в истории людей. Сложность исторического развития уступила место полезной схеме смены «социально-экономических формаций», когда одно событие вытекает из другого, и так шло оно от ветхого Адама. Ясно, что это удобная, но в высшей степени упрощенная схема. Ясно, что ни поэзии, спутнице Аполлона, ни музе Клио тут места никак не находилось. Отечественная историография в течение более полувека усохла или растеклась на мелочные сюжеты.
Разумеется, это прежде всего коснулось новейшей истории нашей страны. Партийные ортодоксы, сами того не ведая, исходили из знаменитого высказывания калифа Омара: «Книги, содержащие то же, что и Коран, лишние, содержащие иное – вредны». Очень логично. Так исчезли из русской истории XIX–XX столетий живая мысль и тем паче – любые споры по мало-мальски серьезным вопросам. Есть соответствующие высказывания классиков марксизма-ленинизма, и все тут. Разумеется, иные авторы хитрили и, прикрываясь соответствующими цитатами, высказывали даже нечто противоположное, но это общей картины не меняло. В итоге на много десятилетий исчезли в нашей историографии широкие, обобщающие труды. Как бы в насмешку над истинным состоянием научных дел, в 60 -70-х годах выходили толстенные тома «историй СССР с древнейших времен до наших дней». Так и обозначило этот истинно Сизифов труд ведомство товарища
Суслова. О «древнейших временах» не станем судить уж очень строго, но «наши дни» были представлены удручающе убого. Да иного и быть не могло: не одна сотня авторов кропала казенные тексты, ни на что не рассчитывая – славу ли, деньги – и ни за что не отвечая. На тот бедный труд никто не ссылался и не ссылается. Та же жалкая судьба постигла и тома так называемой «Всемирной истории».
Добросовестные историки спасались изложением фактического материала, осторожно обходя всякого рода выводы и заключения. Печальных примеров тому несть числа, когда толковые исследователи сознательно сужали поле своего исторического обозрения. В 1982 году вышла обстоятельная монография «Историография истории СССР. Эпоха социализма». Редактором был Исаак Минц, комиссар времен Гражданской войны, потом «красный профессор» и верховный руководитель советской историографии в Академии наук. Присутствие его сказалось: среди упомянутых в книге многих сотен имен, вплоть до весьма скромных ученых, опущены Аполлон Кузьмин, Владислав Кардашов, Анатолий Смирнов, автор этих заметок и еще некоторые историки-патриоты, хотя их книги уже тогда были широко известны.
Обратим внимание тут на другое. Удручающе поражают названия бесчисленных книг и сборников: необычайная узость хронологических и тематических рамок, которыми ограничили себя исследователи. Один лишь маленький пример: «Советы рабочих и солдатских депутатов накануне Октября», «Петроградский Совет рабочих депутатов в период мирного развития революции», «Петроградский Совет рабочих депутатов в марте – апреле 1917 г.». Мы опустили имена авторов, но все трое были очень хорошими русскими историками. Увы, они нарочито прятали свой талант в узкие щели историографии, чтобы уйти от замшелого «марксизма-ленинизма» (заметим, справедливости ради, что к подлинным Марксу и Ленину та схема имела довольно отдаленное отношение). Примечательно, что именно в ту пору широко разлилась по России слава Льва Николаевича Гумилева (напомним уж на всякий случай, что это сын поэтов Гумилева и Ахматовой). То был истинный enfant terrible в советской гуманитарной науке! Подписывался он пышно: «доктор исторических наук, доктор географических наук» и добавлял к тому еще некоторые свои титулы. Его дружно бранили все – консервативный академик Рыбаков и либерал-масон академик Лихачев, патриот Аполлон Кузьмин и еврейские публицисты, печатался он при всех своих талантах с трудом, порой в экзотических, труднодоступных изданиях, но популярность в интеллигенции имел огромную. Почему же?
А именно потому, что дерзко расширил рамки своих исторических изысканий – и хронологически, и в земном пространстве (недаром «доктор географии»!). Он как бы обозревал историю с птичьего полета, рассматривая на протяжении многих веков пространство от Атлантики до Тихого океана. И написано это было свежо и остро (ну, наследственность тут не могла не сказаться). Конечно, разного рода завиральных идей у него было немало, а с фактами он обращался довольно свободно, что вызывало дружную неприязнь академических ученых любых направлений. Да еще скверный характер имел, со всеми ссорился.
…Мне довелось хорошо сотрудничать с академиком В.Г. Трухановским, многолетним редактором «Вопросов истории».
Ученый он был одаренный и очень авторитетный в идеологических верхах, хотя слабо скрывал свое положительное отношение к Сталину. Ко мне относился с симпатией, однажды наедине пошутил: «Вам, конечно, не понравится, но я всегда женился только на еврейках». Но верность Сталину сохранял, несмотря ни на что. Однажды в его кабинете застал Гумилева. Недавно он напечатал какую-то немыслимую фантазию про «Слово о полку Игореве», за что его разгромил академик Рыбаков. Гумилев явился к Трухановскому с жалобой. С Гумилевым мы тогда общались весьма откровенно, хотя яростно спорили. Увидев меня, он стал искать союзника: «Вы же понимаете; почему меня так поносят евреи?» В те времена был я, увы, задирист и резок и рубанул ему, к явному сочувствию хозяина кабинета: «Ваш бытовой антисемитизм вполне уживается со служением Сиону в разрушении русской истории».
А теперь без шуток. Безусловно, фантасмагории Гумилева о «пассионарности» или о жизни любого «этноса» (народа то есть) в 700, кажется, лет, мягко говоря, сомнительны. Серьезные гуманитарные ученые этими и иными открытиями историка-географа не пользуются. Так, но его сочинения сыграли в развитии русского мировоззрения огромную положительную роль, в этом мы глубоко убеждены, хотя к «пассионариям» себя никак не относим. Он как бы воскресил поэтический дух музы Клио, заложенный еще в сочинениях Геродота. Об этом впервые написал И.Р.Шафаревич в некрологе в память Гумилева, и только теперь, когда мрачный марксистский мамонт наконец-то сгинул в русских просторах, широта взглядов и размах поля зрения опять возвратились в историографию российскую, и плоды уже проросли.
Здесь совершенно уместно помянуть Вадима Кожинова. Он был столь же талантлив и ярок, как Гумилев, хотя значительно более строг в научном смысле, всю жизнь, со времен окончания филфака МГУ до своей кончины в самом начале XXI века, проработал в Институте мировой литературы, одном из выдающихся центров Академии наук. Он получил прекрасную академическую подготовку, хотя не сделался даже доктором филологии (об истории и тем паче географии мы даже не говорим). Кожинов стихов, слава богу, не писал, но натурой был подлинно поэтической. Это и сделало его истинным служителем музы Клио.
…Возраст и окружающая действительность прямо-таки обязывают меня дать тут хотя бы краткий мемуар. Нас с Кожиновым в самом начале 60-х годов познакомил Палиевский. Это было еще наше «доисторическое» время – ни «Русского клуба», ни «Молодой гвардии» не существовало даже в зародыше. А вот Палиевский нас всех, будущих участников дальнейших известных событий, уже перезнакомил, роль тут его по сей день невозможно переоценить. О Кожинове и я, и другие его сотоварищи уже рассказали многое, хочу добавить лишь одно, прямо имеющее отношение к данному сюжету: помимо всех своих известных талантов он был еще и блистательный полемист.
Добродушное брежневское время было одновременно довольно суховатым, за чем строго надзирали Суслов и Андропов. Естественно, что споры в печати пресекались или сильно сглаживались, зато дискуссии устные – скажем, в знаменитом тогда Доме литераторов – о, то были времена Римского сената! Нынешним молодым гуманитариям трудно поверить, но было так: высказывания в Малом зале ЦДЛ уже на другое утро знала, так сказать, «вся Москва», а к вечеру – «весь Ленинград», вскоре доходило и до провинции. Сейчас, кстати, даже столичные газеты мало кто читает, и никто не обсуждает устно. Вопрос: где было больше свободы слова – тогда или в веке XXI?..
Так вот о Кожинове. Он был горячим и опытным оратором, хотя голос имел негромкий и даже несколько глуховатый. Ему множество раз приходилось вести острейшие дискуссии с опытнейшими еврейскими и либеральными полемистами в Союзе писателей. Обе стороны были тогда в равной мере стеснены в использовании аргументов: «да и нет не говорите, черное и белое не называйте». Например, слово «еврей» вообще не допускалось к произношению вслух (в печати – тем более). В этих стесненных условиях Кожинов ухитрялся высказаться по самым, казалось бы, запретным вопросам, сказать всё, что хотел, и при этом не уронить ни единого столбика в идеологическом частоколе и тем паче не дать противникам уличить себя в чем-то предосудительном. Помню, я не раз говорил ему тогда: «Ты, Вадим, настоящий джигит, по краю горной кручи проскачешь, ни одного камня вниз не свалишь».
