Питер Акройд - Лондон: биография
Город XIX века, уже казавшийся слишком большим для целостного восприятия, начали порой изображать на картах и планах под теми или иными специфическими углами зрения. Печатались, в частности, «карты для пассажиров кеба», позволявшие определить, куда можно доехать за ту или иную плату; карты городского благоустройства, на которых обновленные улицы выделялись ярко-красным цветом; карты «современной лондонской чумы», где каждое питейное заведение было обозначено красной точкой; карты смертности от холеры. Вскоре возникли схемы линий метрополитена, трамвая и других новых видов транспорта. Лондон, таким образом, превратился в город карт, которые накладывались одна на другую на манер исторического палимпсеста. Город рос не переставая и переливался при этом всевозможными цветами; цвета смерти, алкоголя и бедности соперничали на его картах с цветами благоустройства и рельсовых путей.
«Неизменно вплоть до нынешнего времени, — писал в 1869 году Генри Джеймс, — на меня давило ощущение огромности Лондона как таковой, его невообразимой величины, давило так, что мой парализованный разум отказывался воспринимать частности». Однако подлинный лондонский антиквар находит для этих частностей место в своей памяти, где они живут и выживают помимо всех планов и схем. «В дни моей юности, — писал Джон Стоу в XVI веке, — помню, набожные люди нашего города, мужчины и женщины, имели обыкновение часто, и в особенности по пятницам, неделю за неделей ходить этим путем [в Хаундсдич] ради того единственно, чтобы раздать благочестивую милостыню; всякий бедняк или беднячка, лежа на одре болезни у окна, что глядит на улицу, откроет окошко так, чтобы с улицы было видно». Это отчетливая, впечатляющая картина, которую являет нам город зрелищ и ритуалов. И дальше: «Я не помню, чтобы за последние пятьдесят четыре года мальвазия продавалась дороже полутора пенсов за пинту». Память должна продолжить и довершить труд наблюдения, пусть даже только для того, чтобы «пресечь речи неблагодарных, кои спрашивают: почему ты не записал то, почему не записал это? И не говорят спасибо за сделанное».
Дух Стоу благословлял и благословляет лондонцев позднейших эпох, богатых своими собственными воспоминаниями о времени уходящем и времени минувшем. Вот Чарлз Лэм, бродящий по Темплу в начале 20-х годов XIX века: «Какими древними выглядели солнечные часы с почти уже истершимися ныне наставительными надписями! Казалось, они одного возраста со Временем, которое они измеряли». Это были, говорит он, «мои самые ранние воспоминания». Десять лет спустя Маколей писал о грядущей поре, когда горожане Лондона, «древнего и необъятного, тщетно будут искать среди новых улиц, площадей и железнодорожных вокзалов то место», что в юные годы было средоточием их жизней и судеб. Ли Хант в книге «Город» (1848) сказал о Лондоне: «Здесь нет, возможно, такого места, где прошлое не присутствовало бы ощутимо и зримо — обликом ли старинного здания или хотя бы названием улицы». В самом начале XIX века лондонский журналист, писавший под псевдонимом Алеф, бродил по Лотбери, вспоминая былую здешнюю «извилистую и темную вереницу надменных зданий», освещенных одними масляными лампами; улица впоследствии многократно меняла облик, но и по сей день остается единственной в своем роде и узнаваемой — главным образом благодаря все той же темноте и все той же надменности.
В свое время было сказано, что ни один камень не покидает Лондона, что все они, попав сюда, потом раз за разом используются, группируясь по-новому и внося лепту в огромное каменное скопление, на котором покоится город. Парадокс Лондона в сочетании беспрерывной изменчивости и скрытой глубинной неизменности; именно оно, это сочетание, служит источником антикварной страсти к постоянно преображающемуся и расширяющемуся городу, который тем не менее остается своего рода эхо-камерой блуждающих воспоминаний и неисполненных желаний. Возможно, именно поэтому В. С. Притчетт заметил в конце 1960-х годов: «Лондону свойственно наделять человека чувством личного участия в истории». «Странно, — писал он в другом месте, — что, хотя Лондон бесцеремонно разделывается со своим прошлым, лондонец ничего не забывает полностью». Любая прогулка по лондонским улицам может поэтому стать путешествием в прошлое, и никогда не переведутся лондонцы, испытывающие к этому прошлому страстную, навязчивую тягу. В начале 1920-х годов Артуру Макену, еще одному лондонскому визионеру, бродившему по Камден-тауну, вдруг явился город-призрак 1840 года с его экипажами, запряженными пони, и с тускло освещенными помещениями; эта картина внезапно возникла при виде «маленького каретного сарая и маленькой конюшни, в которых живет и открывается взору безвозвратно ушедшее».
Вплоть до недавнего времени можно было найти обитателей Бермондси, которые, по словам одного репортера, были «одержимы историей своего района». Это подлинно лондонская страсть. Если Томас Харди слышал исходящий от древних камней, выставленных в Британском музее, «глас апостола Павла», то лондонцы, внимательные даже к скромным домишкам на маленьких улочках, пытаются уловить здесь голоса тех, кто жил прежде них. Чарлз Лэм припомнил мистера Эванса, работавшего кассиром в здании Компании Южных морей, который красноречиво «рассказывал о старом и новом Лондоне — о старых театрах, о церквах, об ушедших в прошлое улицах; о том, где находился пруд Розамунды; об увеселительном саде Малберри-гарден; о питьевом фонтане на Чипсайде». Миссис Кук, автор книги «Большие и малые улицы Лондона», стояла однажды на Вестминстерском мосту в зимние сумерки, и «по мере того, как убывал свет и поднимался туман, мое зрение упускало облики нынешних зданий и передо мной возникало видение Торни-айленда, каким он был в смутном прошлом». Однако медитации этой наблюдательницы начала XX века, перенесшейся мысленно в VIII столетие, прерывает нищенка, просящая милостыню. «Мне спать негде нынче ночью, Бог видит — негде, милая дама». Столкновение прошлого и настоящего принимает множество форм. Придя во время Второй мировой войны в пострадавшую от бомбежки часть города, Роуз Маколей пережила в этой новоявленной пустыне ощущение «первобытного хаоса и древней ночи, царивших тут до основания Лондиниума». В XIX столетии Ли Хант заметил, что улица Сент-Полз-черчард — «такое место, где можно раздобыть самую последнюю книжную новинку, а можно найти останки древних бриттов и памятки моря». Вопреки страху, который внушала Генри Джеймсу огромность города, он испытал однажды «потустороннее ощущение встречи с бестелесными призраками старого Лондона». Под Темзой имеется пешеходный туннель, который связывает Дептфорд с Гринвичем и, кажется, хранит в себе некую часть городской тайны; Стивену Грэму, автору преисполненных печали «Лондонских ночей», он «говорил о загадке, которая будет оставаться таковой вечно, — о загадке лондонской тоски, лондонского гнета, лондонской неволи».
Во все времена существовали одинокие лондонцы, размышлявшие о прошлом, задумывавшиеся о былых цивилизациях, которые, предваряя судьбу их собственной цивилизации, пали жертвой гниения и распада. Эдуард Гиббон сидел один в своей квартире на Бонд-стрит и под стук проезжающих экипажей думал об упадке Рима. Юный Джон Мильтон бодрствовал далеко за полночь в своей спальне на Бред-стрит, не гася мерцающую у окна свечу и грезя о древнем Лондоне и его основателях. Такие люди рождались в каждом поколении — люди, которые «посвятили жизнь изысканиям в области почтенной древности нашего города». Одним из первых был Роберт Фабиан, лондонский шериф и олдермен, автор «Конкорданса хроник», первое издание которого вышло в 1485 году. Помимо прочего, он привел там хронологию смены флюгеров на соборе Св. Павла. Книга Арнольда «Хроника, или Обычаи Лондона», появившаяся в 1521 году, содержала, кроме городских хартий, «оценку лондонских землевладений» и рецепт засолки осетрины.
Труды самого Стоу последовательно редактировали и дополняли Манди, Дайсон и Страйп, почитавшие и себя добросовестными историографами Лондона, «который родил и взрастил нас». Их дело продолжил Уильям Стьюкли, нашедший у церкви Олд-Сент-Панкрас останки лагеря Юлия Цезаря и проведший сквозь Лондон XVIII века линии, которые соответствовали дорогам римлян. Он, как и многие другие лондонцы, «обладал всеми тихими доблестями и кроткими склонностями, подобающими антиквару — человеку, живущему в полувоображаемом мире прошлого». Он умер на Куин-сквер и, согласно его завещанию, был похоронен на скромном кладбище в Ист-Хеме.
Однако наиболее подробные и развернутые антикварные штудии велись начиная с середины XIX века. То было время энциклопедических обзоров, к числу которых относятся шесть огромных томов «Лондона старого и нового» под редакцией У. Торнбери и Э. Уолфорда. Появились буквально сотни других изданий, описывающих все «любопытное» и «знаменитое» в Лондоне, который уже стал крупнейшим и богатейшим городом мира. Кроме того, именно в этот период были завершены различные «истории Лондона», и традиция их написания была продолжена в начальные годы XX века сэром Уолтером Безантом, основателем «Народного дворца»; памятник ему можно видеть ныне под Хангерфордским железнодорожным мостом. Не кто иной, как Безант, сказал на смертном одре: «Я бродил по Лондону все последние тридцать лет и каждый день находил в нем что-то новое». В подобном духе может высказаться едва ли не всякий, кому дорог Лондон.
