Пантелеймон Кулиш - История воссоединения Руси. Том 1
ГЛАВА VI.
Казацкий самосуд и распространение казацкого присуду на низшие слои общества. — Остатки княжеских дружин в Украине — конные и путные бояре. — Наплыв в Украину польской неоседлой шляхты и её роль. — Представители знатных русских фамилий в составе первобытного казачества. — Переход добровольной ассоциации труда в невольную. — Низовое казачество заслоняет королевские и панские имения от татарских набегов.
Ссоры между казаками и шляхтою начались, можно сказать, со времен незапамятных. Повод к ним подавал уже один противоположный взгляд той и другой стороны на право владения землею. Не раз казацкая займанщина должна была соприкоснуться с займанщиною панскою, по мере того как гуще и гуще делались панские слободы в Украине. Казаки, не зная по книгам, но сознавая в душе jus primi occupantis, отстаивали свои пастбища и ланы против притязаний шляхты, которая сперва владела ими de jure, а потом захотела владеть и de facto. Шляхта, искони воинственная на пограничье, на спускала казакам и, отличаясь превосходством военных средств, легко брала над ними перевес. За всякою победою над сословием, которому польское право отказывало в землевладении, она делалась полным собственником некоторой части старинных займищ казацких и, следовательно, налагала тягость подданства на их обитателей. Так говорит, по дошедшим до него преданиям, венгерско-польский историк Грондский, но прибавляет, что шляхте нелегко было утвердить это подданство за собою, так как и перед самой Хмельнитчиною всё еще оставалось много пустых, недоступных для шляхты земель, куда покоренные уходили по примеру своих предков и устраивали там новые и вольные "осады".
Польские моралисты нашего времени упрекают казаков старого века в том, что они, будучи издавна народом свободным и, по своему рыцарскому значению относительно борьбы с неверными близко подходившим к характеру шляхты, не вошли с нею в такое единение, как жители литовско-русских "застенков", с которыми польская шляхта еще при Сигизмунде-Августе поделилась гербовыми своими знаками и привилегиями. Это потому, говорят они, что полудикие казаки ни на что не хотели променять своей разбойничьей и хищной жизни. Но едвали не будет справедливее сказать, что идея шляхетства была чужда казакам не по хищническому роду их жизни, а потому, что она противоречила основным понятиям народной массы украинской. Вечевое право удельного периода, по которому квязья были не вотчинниками, не владельцами земли, а только правителями, не государями, а только господами, преобразилось у этой массы в право копное, далеко опередившее, даже по дошедшим до нас памятникам, появление княжеского или польского права в Украине; а копные суды, вызывавшие к ответу самого дидича, то есть землевладельца, наравне с крестьянами, отозвались потом, при посредстве магдебургского права, в образовании судов церковно-братских, по которым власть духовенства контролировалась мирянами, и недостойный своего сана епископ мог быть удален братством от управления епархиею. Все эти черты самосуда и самоуправления приняли самые выразительные формы в устройстве казацкой корпорации, основанной на идее полного равенства перед законом или перед олицетворением завона в предводителях, избранных вольными голосами. "Где два казака, там они третьяго судят"; эта народная аксиома распространялась не на одно военное, так сказать, привилегированное сословие в Украине (казак был только конкретным выражением того, чем каждый мог быть и, вслучае надобности, должен был быть). Она, очевидно, старее того казачества, которое известно нам по письменным преданиям [67]. Вкоренившееся веками признание одинаковых человеческих прав за каждым членом их общества делало казаков неспособными даже и к такой нобилитации, какую представляет придуманный панами выбор из них "лучших людей" для вписания в реестр казацкий. Казаки пользовались этим отличием только для получения назначенного им по реестру жалованья; в сущности же число их определялось не войсковым списком, а интересом предстоявшего похода, и сами короли содействовали, под нужду, свободному развитию казачества так называемыми приповедными листами, приглашавшими под казацкие хоругви людей всякого рода и звания. Когда понятие о равенстве притупилось в разбогатевших казацких старшинах, которые поладили с панами и стали смотреть свысока на Запорожье, — казаки начали сперва тайно, а потом явно нобилитоваться, и даже в договор с московским царем включили статью о том шляхетстве, которое пошло в казаки против шляхты польской; но то было уже начало разложения казачества по почину самого их предводителя, пожелавшого быть наследственным князем, под видом равноправного гетмана.
Каковы бы, впрочем, ни были причины их задоров и ссор с панами, но панские порядки в Украине и панские стремления сделать из Украины то, что уже было сделано из других польских провинций, были главными стихиями, из которых казаки с одной стороны, а шляхта с другой — черпали свою взаимную недоверчивость, неприязнь и, наконец, ожесточенную вражду. Защищая панов, как колонизаторов опустошенной татарами страны, польские моралисты воображают защищать в их лице деятелей цивилизации против степных варваров, чуждавшихся её благ. Действительно, цивилизация много потеряла от казацких восстаний. Жаль нам тех многочисленных пасек, тех фруктовых и даже виноградных садов, о которых сохранились предания, того земледелия и скотоводства, которое начало-было принимать в Украине такие громадные размеры, и, наконец, ремесел, которые естественно процветают в богатой местными продуктами стране [68]. Но нас успокаивает мысль, что с польской культурой было неразлучно рабовладение; что от казацких восстаний пострадала не та цивилизация, которая приходит к народу путем экономического и умственного развития массы, а та, которая, развивая удобства жизни, политические идеи и вкус к изящному в одном сословии на счет других, приводит все гражданское общество к деморализации. Знали казаки, или нет, к чему именно пришли бы они, подчинясь польскому праву, нам не известно. Они, по отношению к потомству, которому оставили так мало письмен своих, делали свое дело, можно сказать, молча. Зато не только в своих осадах и куренях управлялись собственными, от самих себя поставленными властями, и не только не признавали над собой никакого другого права [69], но еще вводили свою форму суда и в городах. Они — выражаясь тогдашним термином — не хотели знать "присуду" королевских старост и забирали городских и сельских жителей под собственный казацкий присуд так что, где были казаки, там королевская администрация делалась недействительною [70]. Освобождение городов от казацкой юрисдикции составляло предмет постоянных забот представителей шляхты на сеймах; меры принимались за мерами, одни других безуспешнее, так как исполнительная власть не соответствовала законодательной; наконец, в 1638 году, за десять лет до начала Хмельнитчины, запрещено было мещанам отдавать дочерей своих в замужество за казаков и продавать казакам какую бы то ни было недвижимую собственность. Казаки между тем крепли — и как военная корпорация, и как полумещанское сословие. Утвердясь на Низу, они свою Сечь сделали школою рыцарства для всех недовольных панскими порядками в Украине, для всех завистников панского благоденствия, для всех обиженных панами в качестве претендентов на владение батькивщиною, то есть батьковским займищем.
Мы еще будем иметь случай указать, что казакованье было для них не столько рыцарством, в смысле призвания, не столько идеею социального отпора, а тем менее реакции политической, сколько простым промыслом, буднишним добываньем насущного хлеба, — таким точно, как то, из-за которого черкасские мещане тягались — то с киевскими чернецами, то с королевским старостою Пеньком. Теперь скажем только, что первый период казачества был вовсе не то, что второй, равно как второй не то, что последующие. Предприимчивый дух, почти угаснувший ныне в украинском народе, в XVI и ХVII веке олицетворялся в казаках соответственно потребностям страны. Казаки являлись представителями живой силы, теснимой панскою цензурою, которая стремилась заковать эту силу в неподвижный status quo, и в этом случае правы те историки, которые называют украинских казаков (других мы им охотно уступаем) врагами государственности, разбойниками, ненавистниками гражданского порядка. Все сословия перебывали в казаках единично, все опирались на них корпоративно, все находили в их устройстве под нужду свое искомое; но ни одно сословие не вдохнуло в них своего духа, по той причине, что status quo был общий идеал всех партий, и ни одна не могла проникнуться полною радикальностью, за исключением казачества. Так же точно все соседние державы, и даже отброшенная далеко Швеция, старались воспользоваться казаками, как пользуются огнем для временных надобностей; но ни одна не могла примириться с их идеалом равноправности. Тогдашняя современность недалеко ушла от средних веков. Ни одно гражданское общество не было способно принять в свою среду эту свободную дружину и дать ей свою государственную чеканку. А надо отдать честь польской шляхте, что она соответствовала больше этой задаче, нежели какое-либо из тогдашних государств. Казачество было не что иное, как осуществление народного идеала равноправности в грубой форме, обусловленной его положением. Шляхетство, с другой стороны, было не что иное, как осуществление идеала старопольской сельской гмины [71], под влиянием соседнего феодализма. Если бы не ксензы с их наукою властвовать и порабощаться, такие попытки к ближению, какую представляет Самуил Зборовский, не говоря о многих других, могли бы привести к тому, что Польша стала бы во главе Славянщины, как величайший из новых народов. Но обратимся к убогой умом и благородством действительности.
