Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 1 - Игал Халфин
Политически автобиограф ориентировался хорошо. «Перед приходом Красной армии наш дивизион был повстанческим и выступал против Каппеля (в 1919 году; Владимир Оскарович Каппель – командующий 3‑й армией у Колчака, генерал-лейтенант. – И. Х.), а с приходом Красной армии он целиком влился в регулярные части. Я как железнодорожник был уволен и направлен в материальный склад, где снова стал работать грузчиком. В феврале 20 года вступил в Комсомол, а в марте в партию без кандидатского стажа» – что было знаком полного доверия.
Но вскоре Николаев оступился и во время чистки в 1921 году «был переведен из членов партии в кандидаты» за «защиту других членов партии, несогласных с линией партии о введении новой экономической политики»[1788]. Николаеву напомнили его резкие выступления во время разбора Дубинца[1789]. Николаев объяснял: «Дубинец мне нравился как работник <…>. Он мне рассказывал, что убил подрядчика за плохое обращение с рабочими, отбывал наказание на каторге, и в 17 г. его по ошибке выпустили как политического. Где-то вступил в партию и работал в ревтрибунале, зарекомендовал себя как хороший и стойкий работник. На чистке <…> выяснилось его преступление. Когда ему задали вопрос: „Если бы теперь встретился такой же подрядчик, как бы он поступил?“, он ответил, что „тоже бы убил“. <…> Я несколько раз выступал в его защиту, не понимая в тот переходный момент к нэпу принципиальной постановки вопроса. За это я понес наказание».
Николаев доказал, что его проступок был единичным случаем. Губком послал его в политшколу, а после этого он стал агитатором в железнодорожном политотделе. Затем поступил на рабфак, потом получил ответственную партийную работу в райкоме, должность политсекретаря Томской железной дороги. Николаева командировали в институт, но только с 1925 года он «смог заниматься систематически по учебе». В институте в 1925–1926 годах был председателем профкомиссии.
Затем разговор зашел о взглядах Николаева на данный момент. Николаев ответил, что, хотя у него и были «сомнения» в отношении политики ЦК по рабочему вопросу, «удовлетворение нашел в статье Ярославского в „Правде“».
В течение нескольких месяцев до разбора его дела на партсобрании Николаев каялся трижды, все три раза – письменно[1790]. Первый раз еще до XV съезда, 27 ноября 1927 года, он кратко заявил в бюро ячейки об отходе от оппозиции. Когда окружком поставил вопрос о фракционности «и стали в этом отношении напирать, в частности, на меня, я, недооценив тогда сущности фракционности, написал второе заявление – 22 декабря, – в котором говорил, что фракционной связи не было, а связь с товарищами из оппозиции не считаю фракционностью». Но позже, 1 февраля 1928 года, после доклада т. Львова, Николаев осознал свою ошибку в этом отношении, написал третье заявление, совместно с Горбатых, «с существенными признаниями»[1791]:
Считаем партийной обязанностью изложить перед партией всю историю наших оппозиционных блужданий. Для нас это не только обязанность, но и остро чувствуемая нами необходимость, ибо до тех пор, пока мы не расскажем партии всех мелочей, из которых сложились эти заблуждения, мы морально не будем иметь право ни на какое доверие к нам со стороны партии, несмотря на наш отход от оппозиции; пусть даже мелочи будут самые мелкие. Сознание, что каждый член партии может по праву, не зная наших оппозиционных мелочей, относиться к нам с недоверием, непереносимо, даже и тогда, когда этого недоверия в бездеятельности и не было бы; мысль, что так может быть и должно было бы быть, у нас осталась бы, а она-то и непереносима. К сожалению, мы все это не сразу поняли. Один из нас отошел от оппозиции официально (по заявлению в окружную контрольную комиссию) во второй половине октября минувшего года, еще до окончания дискуссии и до открытия XV съезда. Другой официально отошел уже после съезда: фактически же в начале декабря минувшего года – заявить об этом тотчас же помешала болезнь, закончившаяся операцией; не без влияния на это прошло и еще раз серьезнее продумать и «расхождения», и все, что произошло во время дискуссии.
Оба мы в наших заявлениях, поданных в Окружной контрольной комиссии, обходили вопрос о нашей организационной связи с оппозицией. Один не видел этой связи в тех беседах, в которых ему приходилось участвовать с оппозиционно настроенными членами партии, формально оправдывая это определением тов. Ярославского понятия «фракция и фракционная связь». Другой обходил этот вопрос совершенно. Существо дела от этого, разумеется, не меняется. Поступить так именно, а не иначе, нас, хотя и в разное время и в разной форме, побудило одно и то же соображение: не дать повода думать о нас как о выслуживающихся или, как говорят иногда, подлизывающихся после проступков в надежде избежать или уменьшить заслуженное взыскание. Теперь мы понимаем, что это соображение также глубоко ошибочно, ибо мелочи, не рассказанные нами, могли бы, может быть, при своевременном оповещении о них партийных органов, послужить более безболезненному изжитию оппозиционных настроений, а может быть, хотя в какой-нибудь мере – к прекращению оппозиционного влияния на других членов партии. Наш долг состоял и тогда в том, чтобы, не останавливаясь ни перед чем, принести ту долю пользы для партии, которую она (партия) могла бы извлечь из всех подробностей нашего общения с оппозицией. Было и второе соображение, сводившееся к следующему: среди оппозиционно настроенных членов партии были товарищи, пришедшие в институт от станка. Нам казалось, что эти товарищи сами, без всякого давления на них со стороны, в ближайшем будущем поймут ошибочность оппозиционных воззрений и сами отмежуются от оппозиции, особенно после опубликования решений XV партсъезда. Им нужно дать подумать – в этом был смысл второго соображения. Очевидно, что и это соображение было также ошибочным: дать подумать может только Окружная контрольная комиссии, а не отдельные члены партии. Но говорить, основываясь на этом, значит допускать возможность со стороны контрольной комиссии применения к этим товарищам суровых взысканий без предоставления самых минимальных возможностей к исправлению. Такое допущение противоречит партийному духу, противоречит Ленинизму.
Мы понимаем, что умные речи задним числом малоценны. Но ошибки всегда познаются именно задним числом. Однако, намереваясь ниже изложить все, что связывало нас
