А Спиридович - Великая Война и Февральская Революция 1914-1917 годов
Начавшийся сдвиг политики правительства в сторону общественности совпал со странными, нехорошими, доходившими до нас слухами. Из Москвы были получены письма, в которых говорилось про состоявшееся в Москве совещание представителей Земств и Городов, которое вынесло постановление добиваться устранения Государя от вмешательства в дела войны, и даже верховного управления, об учреждении диктатуры или регенства в лице Вел. Кн. Николая Николаевича. Заговорили о заключении Императрицы Александры Федоровны в монастырь и это связывалось со Ставкой и с нашим князем Орловым.
Эта сплетня о плане заточения Императрицы распространялась среди обслуживавших Государя лиц еще в прошлый майский приезд в Ставку и шла из купе князя Орлова. В ту поездку князь Орлов позволил себе как-то особенно резко бранить Государыню, не стесняясь тем, что в соседних вагонах находился сам Государь, а нехорошие эпитеты князя слышали не только собеседники князя, но и прислуга и фельдъегерские офицеры, вертевшиеся тут же в его купе-канцелярии.
Это вызывало тогда большие разговоры. При дряхлости министра двора, никто не мог воздействовать на князя.
В один из вечеров того пребывания в Барановичах, генерал Дубенский, большой патриот и не менее большой болтун, предложил мне настойчиво прокатиться на автомобиле, так как ему, кстати, надо и кое-что мне сказать. Когда мы отъехали довольно далеко, генерал исподволь, осторожно стал рассказывать мне, что существует план заточения Императрицы в монастырь. Что замысел этот идет из ставки и что к нему причастен князь Орлов, что особенно и озабочивает его, Дубенского. А князь даже рассказывал это, по секрету, конечно, лейб-хирургу Федорову. От Федорова это услышал Дубенский и вот он считает, что это надо бы доложить Дворцовому коменданту. Я слушал молча, обдумывая как выйти перед Дубенским из щекотливого положения, создаваемого рассказом, в котором была доля правды, о которой уже знал Воейков.
"Что за вздор, Димитрий Николаевич, - сказал я наконец. Заточить Царицу в монастырь при живом то Государе. Да разве это возможно. А как же с Государем то будет. Ведь это же заговор, революция..."
Дубенский молчал. Видимо он не ожидал, что я буду реагировать именно таким образом. Мы перевели разговор на другое, порешив, что все это сплетни, и так вернулись к нашему поезду.
Но я был встревожен. Выступать перед Дворцовым комендантом с официальным докладом по поводу только что слышанного, это значило обвинять близкое Государю лицо по свите в государственной измене. Для этого надо было иметь более веские данные, чем рассказ Дубенского, к словам которого мы привыкли уже относиться с большой осторожностью Мы прежде всего помнили, что это писатель-журналист. Воейков же просто его не переваривал, а он боялся Дворкома, как огня. К тому же я знал что Дворком (Воейков) уже осведомлен об этих слухах.
Слух об заточении сделался достоянием всей свиты. Знала о нем и прислуга. Дошло и до Их Величеств. Знали дети. Лейб-хирург Федоров лично рассказывал мне (и другим) что придя однажды во дворец к больному наследнику он увидел плачущую Вел. Кн. Марию Николаевну. На его вопрос что случилось, Великая Княжна сказала, "что дядя Николаша хочет запереть "мама" в монастырь". Сергею Петровичу пришлось утешать девочку, что все это, конечно, неправда.
В тот же прошлый приезд в Барановичи уже было обращено внимание на странную дружбу, возникшую у князя Орлова с Вел. Кн. Николаем Николаевичем. Будучи в Барановичах князь Орлов каждый день ходил к Великому Кн., часто с портфелем и иногда они ездили вместе кататься на автомобиле. Все это знал и видел из окон своего вагона Государь. Он не скрывал иногда тонкой иронии, указывая лицам свиты за пятичасовым чаем на уезжающих друзей.
Знавшим характер Государя было ясно, что эта новая дружба не очень нравится Государю.
Слухи о какой-то интриге, которую как бы боялись называть своим настоящим юридическим термином, т. е., заговором, были столь настойчивы, что даже такой осторожный и тонкий человек, как Мосолов, и тот имел беседу с графом Фредериксом Последний не хотел верить в серьезность слухов, называл их сплетнями и тогда так и решили во дворце, что это великосветская сплетня, пущенная князем Орловым. Ему приписывали много удачных острот и словечек
Но вот теперь, в настоящую поездку, в настоящий момент, в связи с пришедшими из Москвы сведениями об устранении Государя, слух о заточении Императрицы приобретал большой смысл и получал серьезный характер.
Тогда же я получил письмо доклад из Петербурга, где мне достоверно сообщали, что в кружке А. А. Вырубовой уже имеются сведения о заговоре, о том, что хотят использовать Вел. Кн. Николая Николаевича, что Государыня хорошо осведомлена об интригах и что уехавший 15 числа на родину Распутин, советовал остерегаться заговора и "Миколу с Черногорками". Из Царского мне писали, что настроение Императрицы болезненное, пасмурное, нервное. Что Царица недовольна всем, что произошло в Ставке, что она рвет и мечет на Орлова, Дрентельна, Джунковского.
Тогда мы, люди стоявшие близко к делу, особенно сильно жалели, что на посту министра двора был уже не работоспособный, дряхлый, угасавший с каждым днем, граф Фредерикс. Ему было более 77 лет. В течение дня он мог работать в полном уме только каких-нибудь два часа и то в определенное время. И его рвали в это время на части для подписи нужных распоряжений. Его функции по частям исполняли разные лица свиты, но они не имели права делового доклада по ним Государю и их частные доклады походили скорее на интриги. В свите был развал. За князем Орловым тянулся полковник Дрентельн. Получалось дикое ненормальное положение: самая ближайшая Царю его часть - Военно-Походная Канцелярия, была в оппозиции к Государю и его семье, а ее главный начальник - Главнокомандующий Императорской Главной Квартирой, Фредерике, который по должности Министра Двора должен бы и объединять и руководить всей свитой - был развалина.
Наш Дворцовый Комендант Воейков отлично понимал и всю ненормальность, и вою серьезность тогдашнего положения, и он горой встал за Государя и Царицу, хотя и понимал отлично их ошибки, особенно в отношении Распутина.
Воейков был настороже и это дало мне право записать тогда в мой дневник и сообщить в письме в Москву следующее:
,,Мы знаем все, что надумали в Москве на съезде и если правительство, вернее Его Величество, идет навстречу общественным кругам, то очень ошибаются демагоги вроде Гучкова, думая, что им удастся государственный переворот. Это учитывается и кому надо - тот на чеку".
В те дни погода стояла теплая, даже знойная. Лето было в расцвете. Дивно хорошо. Почти каждый день Государь перед чаем выезжал прокатиться в автомобиле или гулял пешком. Его сопровождали обычно: Воейков, Саблин, Дрентельн, Граббе, Федоров.
На 22 было предположено проехать в Беловеж. Государь был там последний раз в 1912 году, о чем рассказано у меня за тот год. Теперь там был новый заведующий - г. Львов, женатый на сестре Штюрмера. Старый управляющий Голенко, получивший повышение в Москву, оставил по себе память устройством после 1912 г. отличного музея.
В 1913 году в Беловеже охотился, как гость Его Величества, князь Монакский - Альберт. Он остался в восторге от пущи и ее охоты, убил несколько зубров, скелеты которых подарил французской и английской академиям. После него охотился Вел. Кн. Николай Николаевич, а на 1914 год Государь предполагал пригласить на охоту Императора Вильгельма. И вот война...
Как все это меняется, так припоминал я, едучи 22 рано утром в Беловеж вместе на автомобиле гофмаршальской части, который вез заготовленный завтрак.
Быстро летели наши автомобили. Нам предстояло сделать около 200 верст, но головной шофер ошибся и мы накрутили до 300. Последние верст двадцать путь шел по самой пуще. Красота. Лес вековой. Тишина. Прохлада. Солнышко с трудом пробивается сквозь чащу. Нет, нет да и ударит в лицо, а затем опять тень.
Наконец доехали. Поднялась суета. Государь приехал только в три часа. С фронта были получены сведения от Алексеева о немецком прорыве. Государь отменил было поездку, но, получив дополнительные сведения об успешной ликвидации прорыва, выехал. Позавтракав, осмотрели музей, много гуляли и к обеду вернулись в Барановичи. Государь был очень доволен прогулкой и на другой день генерал Воейков передал мне лестный отзыв Его Величества о службе моего отряда.
Между тем войска Юго-3ападного фронта упорно отбиваясь, продолжали отступать. Отступление стало захватывать и фронт генерала Алексеева. Положение делалось все тревожней и тревожней. 27-го Государь выехал из Ставки и 28-го вернулся в Царское Село.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Июль и август 1915 г. - Настроение Императрицы Александры Феодоровны. Твердость Государя в перемене курса. - Отношение общества к новым министрам. Молебны 8 июля. - Годовщина войны, приказ Государя. - Открытие Государственной Думы. - Назначение комиссии для расследования непорядков по снабжению армии День 30-го июля, производство гардемарин. - Назначение Наследника шефом Новочеркасского казачьего военного училища - Государственная Дума в начале августа. - Доклад генерала Джунковского о Распутине и его последствия. Неблагополучие на фронте и мнение о нем Поливанова. - Паническое настроение генерала Алексеева. - Отступление. - Хаос в тылу. - Нарекания на Янушкевича и Николая Николаевича - Настроение в Государственной Думе - Слухи о регентах. Интриги против Их Величеств. - Женская вражда. - Царица борется за мужа и за Наследника. - Отношение к интригам Государя. - Решение Государя заменить собою Вел. Кн. Николая Николаевича. - Отправка Поливанова с письмом к Великому Кн. Отправка графа Шереметева с письмом к Воронцову-Дашкову. - Отношение Думы, правительства и общества к намерению Государя. - Ходатайство о непринятии командования. - Твердость Государя. - Увольнение Джунковского от должностей. Пресса и Распутин. - Ответ графа Воронцова-Дашкова - Перемены в Ставке. Заседание Совета Министров в Высочайшем присутствии 20-го августа. - В Охранном Отделении. - У информатора - Государь у Императрицы-Матери Несогласия в Совете министров. - Коллективное письмо восьми министров к Государю - Открытие Государем Особых Совещаний 22-го августа. - Отъезд Государя в Ставку. - Опала князя Орлова. - В поезде.Императрице Александре Федоровне нездоровилось. Она очень нервничала. Она была против только что совершившейся поездки Государя в Ставку, против всего того, что сделал там Государь, против нового политического курса, против новых министров. Назначение Самарина и Щербатова доводило Царицу до слез. Верившая в Распутина, как в Бога, Царица считала с его слов, что все, что было сделано в Ставке - все от дьявола. Весь новый курс и новые назначения придуманы, чтобы повредить "старцу" и прока из них не будет.
