Анатолий Уткин - Первая Мировая война
Одного только не сумел осуществить Массими. Во время балканских войн стало ясно, что серая форма болгар защищает их от снайперов лучше, чем привычное армейское разноцветье. Законопроект, предусматривавший переход на мундиры серо-зеленого и серо-голубого цвета вызвал отторжение у французов, сохранивших красные рейтузы своих пуалю. Мессими тогда заметил: "Эта глупая и слепая привязанность к самому заметному из всех цветов будет иметь жестокие последствия"{131}.
Немцы неверно оценили и Британию. Их посол в Лондоне Лихновский ревностно имитировал все английское. В этом он был не одинок; по-английски в Берлине говорила вся верхушка, начиная с канцлера Бетман-Гольвега и адмирала Тирпица. Многие видные немцы были женаты на англичанках. Лихновский видел свою миссию в том, чтобы избежать отчуждения двух германских народов. Но возвышение Берлина, его вызов на морях уже породили плеяду британских государственных деятелей, готовых на многое ради недопущения германского доминирования на континенте. В частности - на примирение и сближение с Францией. Глава английского штабного колледжа генерал Вильсон свободно говорил по-французски и (как и военный министр Холдейн) дружил с главой Высшей военной школы Франции генералом Фошем. Вильсон задал Фошу краткий и главный вопрос: сколько английских войск хотела бы видеть Франция на своей территории в случае войны? "Одного англичанина, а мы позаботимся, чтобы он сразу погиб".
Вильсон и его коллеги на велосипедах объехали границу Франции с Германией. В его кабинете во всю стену многозначительно висела карта Бельгии. В присутствии премьера Асквита 23 августа 1911 г. Вильсон, указывая на большую карту Бельгии, в течение нескольких часов "развеял множество иллюзий, объяснив, что Германия, рассчитывая на медленную мобилизацию России, пользуясь преимуществом в живой силе, направит основную часть своих сил против французов. Он правильно раскрыл сущность немецкого плана охвата французских войск правым крылом"{132}.
В 1913 г. генерал Вильсон каждый месяц посещал французский генеральный штаб, а весной 1914 г. было завершено создание франко-британского плана прибытия во Францию британского экспедиционного корпуса. Он был выработан в строжайшей тайне, о нем знали лишь десять офицеров. Программа Вильсона состояла из трех пунктов: "Первое: мы должны объединиться с французами.
Второе: мы должны провести мобилизацию в один день с Францией.
Третье: мы должны отправить на фронт шесть дивизий".
Кайзер и его окружение неверно поняли общую линию британской политики. Паузу в британской дипломатической игре 1 августа 1914 года в Берлине восприняли как обещание развязать руки Германии на Востоке. Кайзер воскликнул: "Теперь мы можем начать войну только с Россией! Мы просто отправим всю нашу армию на Восток!" Но отрезвление пришло быстро. В 11 часов вечера того же дня от посла Лихновского пришла уточняющая телеграмма: "Позитивных предложений со стороны Англии в целом ожидать не следует". Разочарованный кайзер обратился к высокому, грузному, лысому Мольтке (прибывшему в спешке во дворец в неподобающем виде - в военной шинели, накинутой на ночную рубашку): "Теперь вы можете делать все что хотите". Это "все что хотите" означало санкцию на реализацию "плана Шлиффена".
Мощь России
Страны Антанты имели несомненное численное превосходство над войсками коалиции центральных держав. Безграничные ресурсы России вызывали трепет. Сэр Эдвард Грей писал в апреле 1914 года: "Каждый французский политик находится под огромным впечатлением от растущей силы России, ее огромных ресурсов, потенциальной мощи и богатства".
При всем природном скептицизме Грей разделял это восхищение: "Русские ресурсы настолько велики, что в конечном итоге Германия будет истощена Россией даже без нашей помощи".
В августе 1914 г., у России было уже 114 готовых к боям дивизий, а у ее главного военного союзника Франции - 62 дивизии, к которым присоединилось 6 британских дивизий. Германия выставила в первый месяц войны 78 дивизий (доведя чуть позже численность своих дивизий до 96), а ее главный союзник Австро-Венгрия - 49 дивизий.
Как утверждают русские военные (в частности, генерал-квартирмейстер Данилов), в течение пяти лет, последовавших за войной с Японией, Россия была почти беспомощна. Реформа армии началась лишь в 1910 году, когда военным министром стал шестидесятиоднолетний генерал В. А. Сухомлинов низкого роста, с аккуратными усами и окладистой бородой. Обладая природным умом, сметкой, хорошей памятью, он сократил трехнедельный период мобилизации, улучшил техническое оснащение армии и организацию запасов. Рекрутирование войск отныне осуществлялось строго по территориальному принципу. Были уменьшены гарнизоны крепостей (это дало дополнительные шесть дивизий), увеличена численность офицерского корпуса, улучшено питание и обмундирование солдат, увеличена численность пулеметов. Основную массу военного оборудования Россия производила сама. Он частично искоренил "маньчжурский синдром" - деморализующую память о прежних поражениях. В отставку были отправлены 341 генерал и 400 полковников.
Нет сомнений в том, что русская армия 1914 г. была много сильнее армии десятилетней давности. Книга англичанина Нокса о русской армии 1914 г. полна восхищения перед ее могучей боевой силой. Поразительным для Нокса был природный оптимизм солдат и офицеров, спасавший их в немыслимых ситуациях невероятной по жестокости войны (о первых же днях которой немецкий генерал Гофман, действовавший в Восточной Пруссии, записал в дневнике: "Такой войны еще не было и никогда, вероятно, больше не будет. Она ведется со звериной яростью"). Даже по мнению высокомерных германских экспертов, русская армия оправилась от унизительного состояния 1906 года. В феврале 1914 года начальник германского генерального штаба фон Мольтке записал: "Со времен войны с Японией военные приготовления России осуществили гигантский прогресс, наибольший по сравнению с чем-либо в прошлом"{133}.
На патриотизм и жертвенность народа можно было положиться в те годы, как и всегда.
На армию и на флот были израсходованы огромные средства. Россия снова стала (уже после Цусимы!) великой военно-морской державой. Вызвавшая ярость англичан германская военно-морская программа Германии в 1907 - 1908 годах стоила 14 млн. фунтов стерлингов, а синхронная российская программа оценивалась в 9 млн. фунтов. Немецкое военно-морское строительство 1913-1914 годов обошлось Германии в 23 млн. фунтов, а одновременное российское строительство равнялось 24 миллионам фунтов стерлингов. Это было возможно лишь благодаря общему экономическому подъему страны: государственные доходы между 1900 и 1914 годами удвоились и достигли трех с половиной миллиардов рублей. К началу войны в русской армии насчитывались 6720 мобильных орудий против 6004 германских. Недавно построенные стратегические железные дороги позволяли России послать на фронт почти 100 дивизий в течение восемнадцати дней, что означало отставание от Германии в полной боевой готовности всего на три дня{134}.
У воинов восстановленной после маньчжурского позора армии новые (коричнево-зеленые) гимнастерки были перехвачены широким ремнем, ноги были обуты в сапоги. Дневной рацион составлял четыре тысячи калорий, приходившиеся преимущественно на черный хлеб, щи, кашу, чай и огромное - по западным понятиям - количество сахара. Солдаты были вооружены пятизарядной винтовкой калибра 7,62 мм, которую такие специалисты, как английский полковник Нокс, охарактеризовали как "полностью надежную". Вместе со всегда привинченным в боевых условиях штыком эта винтовка весила примерно четыре килограмма. Общий вес боевого снаряжения составлял примерно тридцать килограммов{135}.
И все же армии в 1914 г. не хватало 3000 офицеров, несмотря на улучшения в денежном обеспечении и в системе продвижения по службе. Служба в армии не давала особых льгот и привилегий. Дослужиться до офицера было привлекательно для сына крестьянина, но у вчерашнего дворянина были смешанные чувства. Подполковник русской армии получал примерно четверть того, что составляло жалование германского офицера того же ранга. Германский гаунтман получал 2851 германскую марку, а русский штабс-капитан - 1128 марок. Русские офицеры ездили по железной дороге в вагонах третьего класса (только за несколько лет до войны им позволили занимать места во втором классе). Между 1900 и 1914 годами две трети офицеров в звании от подпоручика до полковника были либо крестьянского, либо разночинного происхождения. 23 процента выпускников юнкерских училищ составляли выходцы из крестьян, а еще 20 процентов - разночинцы. Их наиболее многочисленными коллегами были остзейские немцы, которых было до четверти от общего числа офицеров. Аристократы занимали более видные позиции лишь в кавалерии.
Бросается в глаза, что политический режим России был аристократическим, а командование армии таковым не было. Во главе российской армии (в отличие от армий ей союзных и армий ей противостоящих) не стояли генералы-аристократы. В ней не доминировал верхний слой нации. Да, великие князья были генеральными инспекторами отдельных родов войск. Да, великий князь Николай Николаевич стал главнокомандующим русской армии. Но основную массу офицерского состава являли собой разночинцы или даже выходцы из крестьян. Отцы таких генералов, как Алексеев, Корнилов, Деникин, с трудом выбивались из крепостного сословия посредством двадцатипятилетней службы. В конечном счете военная каста разделилась на "простолюдинов", поощряемых военным министром Сухомлиновым (мало похожим на карикатуру, созданную охотниками за козлом отпущения в 1915 - 1917 годах) и аристократов, которым патронировали великие князья.
