Николай Усков - Неизвестная Россия. История, которая вас удивит
Революция 1917 года не сулила князю ничего хорошего. Однако в роли классового врага, бессовестного эксплуататора и православного мракобеса он побыл совсем недолго. В 30-е годы крепнущая сталинская империя снова подняла Александра на щит, да так высоко, как, пожалуй, никогда прежде. Именно тогдашней идеологической бомбардировке Александр, без сомнения, обязан титулом «имя России», который он получил по итогам голосования телезрителей в 2008 году. Символично, что этого звания князь удостоился скорее всего потому, что никто не хотел отдавать пальму первенства Иосифу Сталину, очевидному фавориту гонки. Так, Сталин-Пигмалион проиграл своей Галатее-Александру.
Артподготовка, которую вела разная крикливая мелочь, началась в 1937 году, но именно фильм Сергея Эйзенштейна, созданный в 1938 году, увековечил сталинский образ Александра в сознании миллионов людей. Александр считался теперь «вождем русского народа», который вступил в схватку с «немецкими захватчиками» за «само существование Русской земли». Более того, он стал «великим полководцем» – безусловно, важное качество накануне большой войны, – хотя ни один источник не сохранил никаких сведений о тактике, применяемой Александром в сражениях. Но самое главное – новгородский князь боролся не только с внешним врагом, но и с врагом внутренним – «шпионами» и «предателями», одним словом, с «врагами народа», или, как бы сказали сегодня, с «пятой колонной». Ее представляла местная псковско-новгородская аристократия, якобы недовольная усилением «прогрессивного» самодержавия Александра. Как пишет профессор Шенк, «ссылка на исторический образец и суггестия повторяющихся исторических процессов придавали современному общественному устройству ауру вневременности и трансцендентности».
Таким образом, на вершине своей посмертной славы, шагнув на киноэкраны и плакаты, Алексадр Невский сам стал «Новгородом», вся история которого свелась к «спасению Руси» от «немецких захватчиков». В этом отныне состояла функция Новгорода в пространстве русского исторического мифа. Древние вольности были объявлены едва ли не предательством «национальных» интересов и во времена Александра, когда «пятая колонна» якобы готова была сдать страну немцам, и позднее, в XV веке, когда Новгород вынужден был вести сложную дипломатическую игру между Москвой и Литвой.
Так произошло окняжение новгородской истории, а русская история утратила всякую многовариантность. Только вождь, только обожающий его народ. Только твердая рука и несгибаемая воля, потому что вокруг – враги, внутренние и внешние. Альтернатива московской истории, которой, без сомнения, был реальный Новгород, скукожилась до беглого предисловия к красочной легенде об Александре Невском, его полководческом гении и беззаветной любви к Русской земле.
Московская success story XVI века
В виртуальном пространстве мифа Сталин довершил дело Ивана III и Ивана Грозного, раздавивших исторический Новгород. Разумеется, отнюдь не словами. Иван III начал свой первый поход против Новгорода в 1471 году, отдав приказ сжигать новгородские пригороды и селения. Пленным резали носы, уши и губы. Нанеся сокрушительное поражение новгородскому ополчению на реке Шелони, Иван осадил город. В этот раз Новгороду удалось отделаться от Москвы деньгами и землями. Финал наступил в 1477–1478 годах, когда в результате нового похода Иван заставил новгородцев принять свой ультиматум: «Мы, великий князь, хотим государства своего, как мы есть на Москве, так же хотим быть на отчине своей Великом Новгороде. Вечя колоколу в отчине нашей в Новгороде не быть, посаднику не быть, а государство нам свое держать». 15 января 1478 года люди великого князя забрались на колокольню Ярославова двора и сняли вечевой колокол. Он отправился в Москву вместе с тремя сотнями возов добычи. Последнюю новгородскую правительницу – Марфу Борецкую – насильно постригли в монахини. Иван III этим не ограничился. Аресты оппозиционно настроенных бояр сопровождались конфискациями их владений в пользу великого князя, что позволило ему прочно утвердиться на новгородских землях в качестве вотчинника. Аресты, казни, пытки и конфискации будут продолжаться до конца царствования Ивана. Но казалось, что его не устраивают сами новгородцы – вероятно, они совсем не вписывались в представления князя об идеальных подданных: много «умничали», надо полагать. Между 1487 и 1489 годами впервые в русской истории начнется депортация неугодного народа. Из города вывели более семи тысяч людей, целые семьи с чадами и домочадцами покинули насиженные места, землю и имущество и отправились в Москву. Их судьба неизвестна.
В 1494 году были арестованы немецкие купцы с иноземных дворов Новгорода. Некоторые проведут в московском застенке девять лет. Только через 20 лет немецкий двор откроется на Волхове снова. Правда, в 1518 году он смог вместить не более 40 человек – сущий пустяк по сравнению с двумя сотнями в 1425 году. Но это было еще относительно неплохо. С тех пор новгородская торговля больше не поднимется до прежних высот.
Между тем страх перед «вольным» Новгородом продолжал жить в столице новой Руси. В 1570 году во главе опричного войска в город прибыл Иван Грозный. Расправу над предполагавшимися предателями он начал прямо на приветственном пиру в архиепископских палатах при Святой Софии. Уличенных в «измене» царь затем казнил вместе с семьями: «Младенцев к матерям своим вязаху и повеле метати в реку». Погром Новгорода продлится шесть недель. Это был, наверное, самый страшный эпизод опричнины: убивали многих, сначала так называемых «изменников», а потом и простых горожан – повторюсь, «мужской пол и женский, младенцы с сущими млекопитаемыми». Расстреливали из пищалей, рубили, поджигали горючей смесью, привязывали к саням и тащили по бревенчатым мостовым, сбрасывали под лед. Профессор Скрынников, отталкиваясь от «Синодика опальных», оценивает число погибших в 3–4 тысячи человек. Религиозный Иван заносил в «Синодик» убиенных им христиан для последующего церковного поминовения, поскольку считалось, что нераскаянные грехи погибших падут на него самого. Доктор исторических наук Кобрин считает, что эти цифры отражают данные только одного из отрядов погромщиков и оценивают общее число жертв в 10–15 тысяч человек.
Убийства сопровождались грабежами, в том числе церковного и монастырского имущества. Многих священников и старцев подолгу ставили на «правеж», то есть буквально «выбивали» из них деньги: «и повелеша бити их… из утра и до вечера… до искупа бесщадно». В монастырях Иван затем оставит приставов, которые продолжат выбивать «штрафы» из монахов еще многие месяцы после погрома. Правда, новгородского архиепископа Пимена пощадили. Грозный велел переодеть его скоморохом и «женить» на лошади. Владыке повезло. Бог его знает, что царь Иван мог подразумевать под словом «женить». Пимена всего-то привязали к коню задом наперед и велели играть на гуслях всю дорогу до Москвы. А вот игумену Псково-Печерского монастыря Корнилию – вслед за Новгородом Грозный отправился громить Псков – повезло меньше. Царь лично огрел его своим посохом, и отец игумен скончался на месте. Впрочем, Пимен Новгородский умрет через год с небольшим в ссылке.
То, что москвичи не могли или не хотели взять с собой, подлежало уничтожению: «В житницах хлеб всякой… повеле огнем сожигати и скот их всякой и лошеди и коровы повеле посекати». Так же поступали с лавками ремесленников и торговцев: товар забирали, а сами строения и амбары уничтожали. Но и этого было мало. Царь велел громить еще и жилые дома: «Было иссечено все красивое: ворота, лестницы, окна». Неудивительно, что некоторые из выживших покинут город: «Мнози людие поидоша в нищем образе, скитался по чюжим странам».
Вскоре погромы охватили окрестности Новгорода. Опричник из немцев Генрих фон Штаден так описывает посещение одной из усадеб: «Наверху меня встретила княгиня, хотевшая броситься мне в ноги. Но, испугавшись моего грозного вида, она бросилась назад в палаты. Я же всадил ей топор в спину, и она упала на порог. А я перешагнул через порог и познакомился с их девичьей». В финале фон Штаден с удовлетворением отмечает: «Когда я выехал с великим князем, у меня была одна лошадь, вернулся же я с сорока девятью, из них двадцать две были запряжены в сани, полные всякого добра». Настоящая московская success story XVI века.
Староверы: невидимая Россия
Считается, что после реформ Петра Великого Россия раскололась на два народа: просвещенное европеизированное дворянство и всех остальных, сохранивших бороду, традиционный русский костюм и привычки старины. Благородное сословие, усвоившее со времен Елизаветы Петровны привычку изъясняться по-французски, говорило по-русски с характерным акцентом, слегка в нос и картавя, так, словно было в своем отечестве иностранцем. «Различия между людьми в этой стране столь резки, – пишет маркиз де Кюстин в 1839 году, – что кажется, будто крестьянин и помещик не выросли на одной и той же земле. У крепостного – свое отечество, у барина – свое. Знать по образованности своей словно предназначена жить в иных краях; а крестьянин невежественен и дик».
