Глеб Лебедев - Эпоха викингов в Северной Европе
Разрушение семантики образа фибул бердальского типа (ЯП 7, 8) происходит уже в самом начале IX в. Около 800 г. в комплексах появляются фибулы типа ЯП 19, ЯП 20, близкие им по времени типы первой половины столетия ЯП 11, ЯП 14, ЯП 22, на которых центральная ось симметрии трактуется как вполне самостоятельный изобразительный элемент, не имеющий никакого отношения к териоморфному образу. На месте «спинного хребта» зверя — две узких прямоугольных (реже — со скругленными внешними торцамм) площадки, разделенные срединным элементом, фиксирующим центр всей композиции. Шесть овальных выступов, расположенных симметрично этой оси, остаются обязательным элементом композиционной структуры (попытки их преобразования — фибулы ЯП 11, ЯП 22 — не получили дальнейшего развития). Интервалы между элементами заполняются орнаментальными композициями из растительных, ленточных и геометрических мотивов. На фибулах ЯП 14 (830-850-е годы) появляется в статуарной позе зверь, по-скандинавски трактованный «каролингский лев», предшественник «хищника Борре».
Эти вещи пластичны, богаты объемными деталями, свободными и разнообразными композициями. При несомненной эклектичности, в них присутствует строго организующее начало, которое представляет собой самостоятельное, в общем-то совершенно свободное от жестких норм канонического мышления, осмысление самой сути западноевропейской традиции (будь то традиции териоморфного изображения). Эклектичность этих изделий — следствие двух факторов: неожиданно раскрывшегося многообразия источников художественных (и, наверное, не только художественных, но и материальных, социальных, психологических) стимулов и такого же примерно разнообразия возможностей, раскрывшихся перед определенными слоями скандинавского общества в самом начале эпохи викингов.
Женщины, для которых предназначались фибулы, были современницами (женами и подругами, рабынями и матерями) многочисленных, независимых и бесстрашных «морских удальцов», в первом-втором периоде ранней эпохи викингов, обрушившихся на берега Британии, Ирландии, Фрисландии. Они привозили на Север разнообразную, разнородную и на первых порах, вероятно, не слишком-то обильную «добычу навалом». Это были вещи нередко непонятные по назначению, чуждые — и потому привлекательные, захваченные в церковных и монастырских сокровищницах, в домах и складах фризских городов, в замках и бургах франкской или англосаксонской знати, снятые с тел рыцарей или священников. Часть захваченных ценностей шла в переплавку (и в буквальном смысле, и в переносном): в тиглях скандинавских кузнецов-ювелиров плавился драгоценный металл, а в сознании мастеров-художников, да и аудитории, на которую они ориентировались, — новые образы и сюжеты. Их происхождение придавало им эпически-сказочную привлекательность колдовского, зарубежного, древнего «вельского золота».
В середине IX в. появляется орнамент в стиле Борре, новый изобразительный язык, видимо столь же информативный, как появившиеся в это же время младшескандинавские руны: ими записан, в частности, древнейший дошедший до нас обрывок стихотворного эпоса, на камне из Рек в Эстеръётланде [401, с. 433–444]. Новая общественная среда создает и новые знаковые системы, и системы духовных ценностей, такие, как героический эпос или стиль декоративного искусства. Именно это время — середина — вторая половина IX в., время резко возросшей организованности военного натиска; социальное движение выработало свои собственные, адекватные ему организационные формы и идеологические нормы.
Ювелирное ремесло, ориентированное на массового заказчика, чутко реагировало на эти изменения. Уже в первой половине IX в., параллельно с прямой (и короткой) линией развития фибул «бердальского типа» возникает вторая, основная, базирующаяся на той же симметричной структуре (парные элементы по сторонам осевой линии), но радикальным образом эту структуру переосмысливающая.
Суть преобразования — в замене териоморфной организации пространства геометрической: шесть выступов (глаза и лапы зверя) дополняются еще тремя, фиксирующими начало, середину и конец осевой линии; выступы соединяются линиями; образуется двуромбическая композиция (ЯП 25, ЯП 26).
Ленточные границы ромбов — устойчивый, обязательный, общепонятный элемент. Расчлененное ими пространство к тому же обретает иерархическую организацию. Два ромба, расположенные вдоль центральной оси и занимающие верхнюю, срединную, наиболее обозримую поверхность фибулы, несут максимальную изобразительную нагрузку. Дополняющие их боковые ромбы так же, как геометрически организованное пространство боковых сторон чашечки, служат для передачи дополнительной, вспомогательной информации. Рельефные выступы (уже в середине IX в стали изготавливать специальные металлические репьи, насаживавшиеся на округлые площадки па поверхности чашечки) отмечают четкие членения изображения, сообщая ему особый ритм.
Фибулы этой поры — словно маленькие «поэмы в позолоченной бронзе»: заполняющие ритмически организованное пространство изображения в стиле Борре причудливы, вычурны и на первый взгляд малопонятны, как скальдические кеннинги (у нас нет образного и словесного эквивалента этим изображениям, иначе, наверное, как и в поэзии скальдов, мы смогли бы обнаружить, в общем-то сравнительно несложный и, во всяком случае, доступный смысл этих поэм). Но важно другое: они были созданы, их знали, и уже к концу ранней эпохи викингов едва ли не каждая свободная женщина в скандинавских странах могла нести на плечах некую сумму духовных ценностей, вполне, в принципе, сопоставимую с той, что столетия спустя была запечатлена на пергаментах «Эдды».
Фибулы типа ЯП 37 (с вариантами) — наиболее массовая разновидность украшений середины IX в. Композиционная схема — та же, но она становится жестче, более четкие линии ограничивают ромбы, сближены и несколько увеличены округлые площадки под репьями; иногда вводится дополнительное ленточное плетение, усиливающее геометричность композиционной структуры. Локальные, видимо, сюжетные композиции внутри отдельных участков, выполненные в стиле Борре, строго симметричны; иногда они дополнении антропоморфными изображениями («маски», изображающие бородатых викингов, или неких косматых существ с развевающимися локонами, а может быть — рогами; трудно сказать, что это — берсерки Одина или козлы Тора).
Возрастающие объемность, пластичность изобразительного решения (в некоторых параллельных линиях развития фибул проявившаяся еще раньше, и в более резких формах) приводят к закономерному для стиля Борре новому техническому решению: рельефную декоративную поверхность фибулы изготавливают отдельно, в виде особой орнаментальной накладки. Ранние варианты «ажурных фибул» появляются в конце IX — начале X в. (типы ЯП 41, ЯП 44). В структуре сохраняются два центральных ромба, девять ритмически организующих элементов, ленточные границы участков; внутреннее их пространство заполнено ажурным, почти скульптурным изображением; при этом наряду с териоморфными образами в центр композиции (сопряженные вершины центральных ромбов) в качестве организующего изобразительного мотива выдвигаются маски эпических героев.
В первой половине — середине X в. та же композиционная схема реализована в фибулах типа ЯП 51 (варианты ЯП 51 а, ЯП 51 b, ЯП 51 с, ЯП 51 d, ЯП 51 е, ЯП 51 f, ЯП 51 g, ЯП 51 h, ЯП 51 i). Наиболее массовые, эти варианты дополнены и усилены по сравнению с композицией, выработанной к началу X в. Обязательным элементом всех разновидностей фибул типа ЯП 51 были рельефные, ажурные репьи, создававшие пластически выразительный, волнообразно изменяющийся рисунок поверхности. Рельефные шишечки из двух крест-накрест сложенных металлических лент с ажурными просветами между ними, словно завязывают в сверкающий позолотой бронзовый узел ограничительные ленты ромбов. К центральному репью (а иногда — от него, но обязательно по отношению к нему ориентированные) обращены крупные, ставшие ведущим изобразительным элементом маски: подтреугольной формы, изображающие в фас лица воителей, с круглыми выкатившимися глазами, грозно глядящими из-под развевающихся на ветру, спадающих на брови прядей волос; с лихо закрученными усами, скрывающими разинутый в боевом крике рот; треугольная борода завершает изображение, и незаметно связывает его с геометрической структурой остальной композиции.
Борющиеся звери окружают лики героев, — наверное, так, как в смертельном сплетении бились вокруг них боевые «драконы» — корабли. Териоморфно-мифологическое начало ко второй половине X в. отходит на задний план, уступая при этом место началу героически-эпическому, антропоморфному. Уже не столкновения сакральных чудищ, а герой, борющийся в их окружении (словно бургундский Гуннар — в яме со змеями), не стихийная космическая сила, а некая личность (безусловно, человеческая) в напряженной борьбе — главная тема искусства викингов.
