Виктор Безотосный - Россия и Европа в эпоху 1812 года. Стратегия или геополитика
Хоть автор этих строк и противник рассмотрения контрфактической истории (что было бы, если бы?), но в данном случае необходимо сделать исключение — как никак речь идет об европейской интеграции. Попробуем все же спрогнозировать ситуацию, при которой Наполеон смог бы сохранить власть. Предположим невероятное: в 1812 г. (пик империи, затем следовали потери территорий, одна за другой) он решил не идти в Россию, но оказался способным стабилизировать статус-кво в Европе, удержать свое могущество и влияние, а также сохранить свою империю в неприкосновенности. Не будем детализировать открывавшиеся после этого возможности развития событий — их бессчетное количество, возрастающее в геометрической прогрессии. Но каков был бы политический сценарий и дальнейшая судьба империи после его смерти, доживи он, как это случилось в действительности до 1821 г.? Были ли шансы у его сына, которому исполнилось бы тогда только 10 лет унаследовать власть (даже не продолжить, а хотя бы законсервировать интеграционный процесс Европы), или империя бы развалилась? Зная реалии наполеоновской эпохи, можно с большой долей вероятности предположить, что от империи очень быстро остались бы одни руины[119]. За лакомые куски оставшегося без хозяина наследства передрались бы меж собой родственники, маршалы, сановники. В этой борьбе их бы поддержали слабо соединенные между собой отдельные области, а свою лепту внесли бы оставшиеся соседи. Конечно, романтики-мечтатели или поклонники Наполеона могли в грезах рисовать будущую Европейскую империю под скипетром Орленка, только вот шансов, даже минимальных, превратиться в Орла у сына Наполеона при таком раскладе не было бы. Освещенная средневековыми традициями формула «Король умер! Да здравствует король!» в данном случае не сработала бы. Не только потому, что избранный Наполеоном монархический способ правления имел ахиллесову пяту — момент престолонаследия. Здание, воздвигнутое императором, было шатким и мало устойчивым. Его государство, напоминавшее Римскую империю времен упадка, опиралось не на национальную энергию и силу народа, а на одну личность, поддерживаемую армией. Как свидетельствуют примеры истории, быстро созданные силой оружия и магическим авторитетом одного, даже великого человека, империи (а тем более многонациональные), так же мгновенно рушились из-за своей непрочности и внутренних противоречий. Это отлично осознавал и сам Наполеон. В конце 1812 г., узнав об обстоятельствах заговора генерала К.Ф. де Мале, французский император, по словам историка Андре Кастело, заявил следующее: «Если я умру, то наступит хаос. Я это отчетливо вижу. Рухнут троны и трон моего сына тоже, ибо я понимаю, что все сделанное мной пока еще слишком хрупкое»{139}. Хорошо, что история не знает сослагательного наклонения, гибель французской империи была предопределена экономическими, политическими и идеологическими факторами. Наполеон же отрекся от трона в 1814 г., а его сыну уже нечего было наследовать. Только в Наполеоновской легенде он остался Наполеоном II, а в реальном мире жил и умер с титулом даже не Римского короля, а герцога Рейхштадского.
* * *Необходимо в данном случае сделать еще одну ремарку — у феодальных держав коалиции не наблюдалось тогда заметного военно-технического отставания от французов. Ж. Тюлар привел внушительный список технических новшеств{140}, к которым Наполеон проявил полное равнодушие и не захотел их внедрять (посему данный автор сделал ему упрек в недостаточном внимании к вопросам модернизации вооружений)[120]. Военные успехи французского оружия начала XIX в. обеспечивались стратегией наступательных действий и маневренной войной, новой системой организации войск и штабной службы, а также применением передовой тактики на полях сражений. Но со временем противники Наполеона усвоили уроки от полученных поражений, смогли многое заимствовать в тактике и организации у тех же французов, модернизировать свои армии по французским образцам и найти противоядие наполеоновской стратегии сокрушения[121].
Одной из объективных причин победы феодальной реакции стал тот факт, что капитализм во Франции и в Европе еще только вступал в фазу промышленной революции. Если во Франции произошла социальная революция из-за «прав человека» и она несколько десятилетий потрясала устои мирового устройства, то в Великобритании исподволь подготавливалась и зрела другая революция — промышленная{141}. Механизация производства находилась тогда на низком уровне почти во всех странах. Тон в этом процессе задавала не Франция, а Великобритания, и не зря эту державу называли «мастерской мира». Ее техническое и торговое превосходство являлось несомненным. В начале XIX столетия Франция занимала только третье место в мире по производству металлов, давая 60—85 тыс. тонн. Первое место по объемам тогда занимала Россия (163, 4 тыс. тонн), а затем Англия (156 тыс. тонн). Поэтому справедливым остается вывод, сделанный еще В.Н. Сперанским (одним из немногих специалистов в России в области экономики 1812 г.), о том, что «французская металлургия не могла конкурировать ни с русской, ни с английской», а также его тезис о французской промышленности в целом, что к 1812 г. «она не могла похвастать большим достижениями в освоении рынков европейских стран и едва успевала выполнять заказы для французской армии»{142}. По общим показателям наполеоновская экономика (при развитой военной индустрии) не намного опережала в своем развитии другие страны континента, в то же время, например, в хлопчатобумажной отрасли английская технология оставалась в четыре-пять раз производительнее французской. Во всяком случае, не было существенной разницы в уровне производства Франции, скажем, с Пруссией, Австрией, Россией (имелись лишь социальные различия). Это обстоятельство облегчало борьбу коалиций с Наполеоном.
Отметим в данном контексте роль и двоякие последствия континентальной блокады. С одной стороны, она, бесспорно, способствовала росту европейской промышленности при отсутствии английских товаров, хотя эта политика, направленная на ослабление Великобритании, способствовала еще большему ее упрочению. С другой стороны предпринимательские круги (за исключением разве, что контрабандистов) не только в Европе, но и в самой Франции чувствовали ненормальное положение в экономической сфере и желали восстановления стабильных межгосударственных торговых связей и путей сообщений[122]. Вся экономика Европы уже безмерно устала от войны и от деятельности главного генератора бесконечных военных конфликтов — Наполеона. Европейские деловые круги уже желали только одного — чтобы французский император сошел с политической сцены. И можно понять эмоции «пламенного» реакционера Ж. де Местра, когда в 1814 г. он, в силу своего мировоззрения, воздавал благодарность «Проведению, которое наконец-то прекратило сию гражданскую войну рода человеческого»{143}. В данном случае именно так он обозначил окончание длительной борьбы против Наполеона, имея в виду участие и победу в ней граждан всей Европы. Конечно, можно сделать весьма смелое предположение, что вся Европа была не права, воюя с Наполеоном. Но, думается, слишком у многих европейцев на тот момент имелись очень веские причины, чтобы с оружием в руках добиваться отрешения французского императора от власти.
О том, что во Франции (особенно среди нотаблей) давно зрело недовольство против императора, очень хорошо написал самый авторитетный сегодня французский наполеоновед Ж. Тюлар: «Начиная с 1808 года буржуазия мечтала отделаться от своего «спасителя», который перестал ее устраивать, однако не решалась на изменения, способные ущемить ее интересы. Неблагодарность умерялась трусостью. Поражения наполеоновской армии стали наконец мя буржуазии тем предлогом, которого она ждала долгих шесть лет. Нотабли были не в состоянии собственными силами свергнуть императора, они нуждались в помощи извне»{144} Гибель французской империи была обусловлена многими факторами, но в немалой степени ошибками и политикой самого Наполеона. Окончательное падение построенного им имперского здания произошло не только в следствии военных успехов союзников. Очень важный вывод в свое время сделал Ч. Д. Исдейл. По его мнению «империя разрушалась изнутри в той же мере, в какой она терпела поражения извне»{145}. Не случайно даже в окружении французского императора стали уже с 1808 г. появляться предатели, которые очень чутко, вторым нутром, почувствовали приближающееся крушение наполеоновского корабля и стремились связать свою судьбу с противниками Наполеона. Назовем лишь примеры с наиболее громкими и известными именами: в 1808 г. — Ш. М. Талейран, Ж. Фуше; в 1813 г. — И. Мюрат, А. Жомини.
