Николай Соколов - Убийство царской семьи
В мае месяце 1918 года в Тобольск прибыл офицер Мельник. Он женился на дочери доктора Боткина Татьяне. С молодыми Мельниками сошелся офицер N и многое рассказывал им.
Мельник показывает49: «О деятельности Соловьева я очень много слышал от N. который был послан в Тобольск петроградской организацией, но в Тюмени принужден был прожить более четырех месяцев, где в это же время находился и Соловьев. Только один раз Соловьев разрешил, перед самым увозом большевиками царской семьи из Тобольска в Екатеринбург, N поездку в Тобольск, но на одни сутки. На мой вопрос, почему N так слушался Соловьева, N мне сказал, что Соловьев рассказал ему о том, как он выдал двоих офицеров тюменскому совдепу за то, что эти офицеры без разрешения Соловьева ездили в Тобольск, о чем Соловьеву не могло быть не известно. Соловьев говорил N, что всех едущих в Тобольск офицеров без его разрешения он выдает совдепу».
Брат доктора Боткина полковник Боткин50 показывает: «N рассказывал мне о том, что в Тюмень приезжали офицеры каких-то организаций к Соловьеву и также передавали ему деньги для вышеуказанной цели, причем Соловьев не допускал этих офицеров в Тобольск, а деньги присвоил себе. Тех же офицеров, которые помимо разрешения Соловьева пытались проехать в Тобольск, Соловьев выдавал большевикам».
Он выпустил офицера N в Тобольск только на один день. Знаменательно: это был день, когда Яковлев увозил Государя. N встретил их в пути.
Мы видели, что Императрица считала Тюмень основной базой, где работает для спасения семьи «хороший русский человек». Но ведь она связывала, объединяла в одно целое и Тюмень, где сидел Соловьев, и Омск, откуда приехал Демьянов.
Нет сомнений, одними общими действиями Соловьев был связан с Демьяновым.
Но роль Демьянова была подсобна: он помогал Яковлеву увезти Царя, что было главной целью.
Не был ли связан с Яковлевым и Соловьев?
Царь не знал заранее, что его увезут из Тобольска. Он не хотел этого. Никто вообще не знал об этом в Тобольске. Но Соловьев знал об этом заранее, ровно за две недели. Под датой 12 апреля 1918 года (нового стиля) он отмечает в своем дневнике о предстоящем увозе семьи из Тобольска.
Есть и другой факт.
Сергей Марков – офицер Крымского полка, шефом которого была Императрица, пасынок известного ялтинского градоначальника генерала Думбадзе. Его связь с Распутиным началась с 1915 года. Он был в его кружке свой человек. Матрена Соловьева везде называет его в дневнике «Сережей».
Проживая в Тюмени под именем Сергея Соловьева, Марков служил у большевиков как красный офицер и командовал у них в Тюмени «революционным уланским эскадроном».
Этот эскадрон, по выбору Яковлева, и конвоировал Государя в последний переезд к Тюмени.
Марков был в полном повиновении у Соловьева.
С увозом царской семьи из Тобольска роль их в Тюмени кончилась.
22 мая проехали через Тюмень, направляясь в Екатеринбург, дети Царя.
Марков отправился следом за ними и через Екатеринбург прибыл в Петроград. Как он лгал здесь, нам рассказали свидетели.
В августе месяце 1918 года Марков – в Киеве, занятом немцами. Его роль здесь все та же. В Петрограде он лгал русским монархистам, что все готово для спасения царской семьи. В Киеве он лгал им, что ее спасли.
Странным казалось поведение молодого русского офицера. Некоторым оно казалось подозрительным.
Генерал N51 показывает: «В Киеве в германской комендатуре я встретился с неизвестным мне господином. Он называл себя корнетом Крымского Конного полка имени Государыни Императрицы Александры Федоровны. Он говорил, что он пасынок генерал-губернатора Думбадзе, по фамилии Марков. Мать его – урожденная Краузе. Марков – определенный монархист ярко выраженной германской складки. Марков рассказывал, что он ездил по пятам за царской семьей и был в Царском, когда она была там заключена. Потом, как он говорил, командовал где-то эскадроном красных и попал в Тобольск… Он говорил, что, уехав из Тобольска, он уже в Москве узнал, что их перевозят в Екатеринбург. Все, кто его слушали, указывали ему на это, что царская семья убита… Марков уверял нас, что вся царская семья жива и где-то скрывается. Он говорил, что он знает, где они все находятся, но не желал указать, где именно… В Киеве этот самый Марков был на совершенно особом положении у немцев. Он сносился телеграммами с немецким командованием в Берлине. Немцы за ним очень ухаживали. Из Киева он выехал не с нашим эшелоном, а с германским командованием. Если он выходил в город, его сопровождали два немецких капрала. Он говорил, что он сам бывал везде и в советской России имел повсюду доступ у большевиков через немцев».
Марков представил, по моему требованию, свои письменные показания по делу52.
Нужно самому читать их.
«В период от 19 июля по 15 августа (когда я уехал из Петербурга в Киев) по всем наведенным мною справкам у немцев, которые имели связь тогда со Смольным (чиновник немецкого генерального консульства в Питере Герман Шилль, других не помню), – семья была жива. Постоянно немцы говорили: «Да, вероятно, Государь расстрелян, но семья жива». Да, я говорил с Шиллем, других, с кем говорил, не помню».
В октябре месяце 1918 года происходит в Киеве свидание Маркова с неким г. Магенером: «…Магенер в половине октября приехал в Киев. Оказался чиновником германского министерства иностранных дел. Лет 53-х. Говорит отлично по-русски, до войны 23 года жил в Одессе, у него было какое-то коммерческое дело. Перед войной он уехал в Германию. Магенер категорически заявил, что царская семья жива, но о Государе он ничего не знает, но во всяком случае Государь не с семьей. Это он узнал от германской разведки в Пермской губернии. Он говорил с Иоффе и Радеком, они оба категорически сказали, что царская семья жива».
«К концу 1918 года я познакомился с немецким военным шпионом, фамилии его не помню, но знаю, что он работал два с половиною года во время войны на радиотелеграфах в Москве. Он сказал мне, что его племянник работал в последнее время в пределах Пермской губернии и говорил ему, что царская семья безусловно жива и находится в постоянных передвижениях в Пермской губернии».
Так говорит «хороший русский человек», от которого Императрица ждала себе спасения. И какой странный круг знакомств для русского офицера…
В конце 1918 года Марков уехал в Берлин.
Еще до отъезда Маркова из Сибири думал о «загранице» и Соловьев.
В дневнике его жены мы читаем:
9 мая 1918 года: «В последнее время Боря стал раздражителен, сердит. Прямо беда. Мечтаем ехать за границу, едва ли наши мечты исполнятся. Что Бог даст, ну и слава Богу».
18 мая того же года: «Мечтаем ехать за границу, не знаем, что Бог даст».
Уехать в то время за границу Соловьеву не удалось. Он остался в Сибири.
Весь мир свидетель, что происходило в то время в Сибири. Там доблестное русское офицерство жертвенно проливало свою кровь за жизнь и за честь Родины.
А Соловьев?
В дневнике его супруги мы читаем:
13 августа 1918 года: «Всех офицеров забирают, боюсь, как бы Борю не забрали, и он тоже боится этого».
28 сентября того же года: «Когда-то Боря приедет, уж соскучилась я о нем ужасно. Бедный, тяжело ему. Ведь его могут взять на войну, а он так боится всего этого».
Чрезвычайно странную жизнь вел в это время Соловьев. Он разъезжал по свободной от большевиков территории от Симбирска до Владивостока, бывая иногда и в Тобольске.
Иногда у него не бывало денег, иногда он откуда-то доставал их и сорил ими.
В Тобольск он кинулся в тот самый день, как через Тюмень проехали дети. Там он видел Анну Романову и узнал от нее, где находятся в Тобольске царские драгоценности, часть которых была оставлена там. Позднее он продал содержанке атамана Семенова бриллиантовый кулон за 50 000 рублей.
Когда военная власть обыскивала его во Владивостоке, у него нашли два кредитных письма на английском языке. Неизвестное лицо предлагало в них Русско-Азиатскому банку уплатить «в наилучшем размене» самому Соловьеву 15 000 рублей и его жене 5000 рублей.
Я спрашивал Соловьева, кто и за что дал ему эти письма. Он показал, что ему дал их незнакомый, с которым он только в первый раз встретился в поезде, по имени «Ганс Ван дёр Дауэр».
Есть один штрих, проливающий некоторый свет на эту пору жизни Соловьева.
Свидетель Мельник показывает: «В последних числах сентября 1918 года (старого стиля) N53 приехал ко мне в Тобольск; к этому времени относится и появление там Соловьева, которого я раз видел мельком на улице. Я попросил N узнать, для чего Соловьев здесь и почему он не мобилизован. На первый вопрос Соловьев ответил уклончиво, а на второй сказал, что от военной службы он уклоняется, скрывая свое офицерское звание. Я просил N не терять его из вида. Через два или три дня рассказал, что он был у Соловьева, у которого в номере сидели три незнакомых человека. Соловьев представил им N как своего друга. Подозрительный вид этих людей и иностранный акцент одного из них заставили N насторожиться. Много пили, но N был осторожен и внимательно следил за ними, когда уже было много выпито и N вел беседу с Соловьевым, то слышал какие-то странные разговоры остальных гостей между собой. Говорили о какой-то подготовке и о каких-то поездках, но, заметив, что обратили на себя внимание N, замолчали. Перед уходом N Соловьев посоветовал ему скорее уезжать, так как в Тобольске небезопасно. Когда я попросил N выяснить, почему считают пребывание здесь небезопасным, Соловьев представился ничего не помнящим. Мы не обратили на все это должного внимания, но дней через 5–6 в тобольской тюрьме, в которой содержалось больше 2000 красноармейцев и до 30 красных офицеров, вспыхнуло восстание, чуть ли не окончившееся разгромом города, так как в гарнизоне насчитывалось только 120 штыков. Аналогичные наступления большевиков были одновременно и в других городах. Поручик Соловьев исчез с горизонта за день или за два до восстания. Его приятели, которые, по собранным сведениям, имели какое-то отношение к шведской миссии, состоявшей из немцев (был только один швед, но шведского языка не знал, а говорил только по-немецки), тоже исчезли. Еще до приезда Соловьева в Тобольск мне от многих лиц приходилось слышать, что священник Васильев, поссорившись с Соловьевым, грозил запрятать его в тюрьму как германского шпиона».
