Бандиты - Эрик Хобсбаум
Зелимхан пользовался колоссальной поддержкой внутри горского сообщества, находившегося в тяжелом материальном положении, недовольного и растерянного наступлением модернизации и контролем русской царской администрации при непрекращающихся конфликтах с терским казачеством. О Зелимхане слагали песни и рассказывали вероятные и невероятные истории. На его поимку были направлены регулярные войска, проводились карательные экспедиции, аулы облагались штрафами, а за голову была установлена награда 18 000 рублей, но на протяжении 13 лет он оставался неуловим. Из самых трудных ситуаций ему удавалось выходить невредимым.
Даже смерть в историях о Землихане пришла к нему как бы по всем канонам легенд о «социальных бандитах». Окруженный и тяжелобольной, выданный предателем, он смело в одиночку вступил в сражение с отрядом казаков и как будто благодаря магии или чуду сражался и сражал в бою врагов, несмотря на попадавшие в его тело пули.
Зелимхан получил признание не только в период своей бурной деятельности в горах Кавказа, память о нем сохранилась и после Российской революции. В 1926 году Олег Фрелих снял про него немое кино, в 1930 году вышла биографическая повесть Дзахо Атуева, а в 1968 году — биографический роман Магомета Мамокаева; один из героев романа Ивана Ефремова «Лезвие бритвы» является внучатым племянником Зелимхана.
Сын Зелимхана, Умар-Али Зелимханов, стал главой Веденского НКВД и погиб в стычке во время зачистки чеченцев, уклонявшихся от депортации. Новый всплеск интереса к его фигуре произошел в Чечне в начале 1990-х годов в связи с известными трагичными событиями, и судя по всему, и сегодня истории об этом честном и справедливом бандите, заступавшемся за бедных и мстившего богатым и представителям власти, остаются популярными.
Очевидно, что этот образ абрека относится к области историй и легенд, а действительно научное исследование жизни и деятельности Зелимхана, как и многих подобных ему в российской истории, еще ждет своей очереди. Работа Эрика Хобсбаума про «социальный бандитизм» делает такое исследование возможным, включая его в широкий контекст и предлагая влиятельную методологию, давая возможность в том числе отделить приятные многим легенды от противоречивой исторической действительности.
Константин Харитонов
Предисловие
В начале 1950-х годов я сделал весьма любопытное наблюдение: по всей Европе о самых разных бандитах и разбойниках складывались похожие истории и мифы как о вершителях справедливости и борцах с неравенством. Впрочем, при дальнейшем изучении становилось всё яснее, что это не чисто европейский феномен, а всемирный. Иными словами, если «…всю землю от Китая до Перу мы осмотрим…»[1], то обнаружим присутствие вышеупомянутых «героев» на всех обитаемых континентах.
Это наблюдение легло в основу эссе «Социальный бандит», первой главы «Примитивных мятежников» (University of Manchester press, 1959) — моей книги исследований архаических форм социальных движений.
Десять лет спустя дальнейшее исследование вопроса, особенно на почве Латинской Америки, вылилось в первое издание этой книги (Бандиты. Weidenfeld & Nicolson, London, 1969). Это, по сути, стало отправной точкой быстро растущего числа исследователей всемирной истории бандитов, большая часть которого не приняла тезис «социальный бандитизм» (во всяком случае, после критики Антона Блока в 1971 году), поменьшей мере в его исходном значении. Последующие издания (Penguin Books, 1971; американское издание: Pantheon Books, 1981), ныне полностью распроданные, были исправлены и дополнены, обильно использован новый материал с учетом той критики, которая мне показалась конструктивной. Читателям предлагается четвертая, исправленная, редакция «Бандитов».
Помимо того что издатели уверены в том, что книга по сей день представляет интерес для читателей, для подготовки этого издания было три основных причины. Первая, самая очевидная, заключается в том, что с 1981 года вышло много значительных работ об истории бандитизма и его проявлениях в Китае, Оттоманской империи и на Балканах, в Латинской Америке и Средиземноморье и других регионах мира. Не говоря уже о давно ожидаемой биографии Панчо Вильи, написанной Фридрихом Кацем. Всё это не просто предоставило много нового материала, но и значительно расширило само понимание феномена бандитизма в обществе. В этом издании я постарался максимально учесть новейшие открытия (нужно также отметить, что критика «Бандитов» с тех пор не получила большого развития).
Вторая причина состоит в том, что в наши дни читатели вновь сталкиваются с теми историческими условиями, в которых процветает локальный или глобальный бандитизм. К этому привело стремительное разрушение государственной власти во многих частях света, а также заметная потеря способности даже некогда мощных и развитых государств поддерживать уровень законопорядка, установленный ими в XIX и XX веках. В свете ситуации в современной Чечне[2] мы иначе рассматриваем всплеск разбойничества в Средиземноморье конца XVI века, чем делали это в 1960-х годах.
Третья причина заключается в том, что я как автор, гордясь основанием целого нового направления в истории, не могу не предпринять попытки опровергнуть утверждение в рецензии хорошего историка на две мои книги по истории бандитизма: «Сегодня от тезисов Хобсбаума не так уж много осталось»{1}. Если бы это и впрямь было так, не оставалось бы повода для нового издания «Бандитов». Книга просто устарела бы, ее не спасли бы дополнения и исправления, хотя, возможно, она и оставалась бы документом своего времени. Однако, с моей точки зрения, это не так. В первой части послесловия я рассматриваю основную критику своих исходных посылок, тем самым расширяя и улучшая его версию 1981 года.
В любом случае, очевидно, что спустя тридцать лет после первой публикации как сами идеи, так и структура изложения нуждаются в серьезном переосмыслении и обновлении. Я попытался сделать это посредством более систематического анализа проблемы бандитизма (включая социальный) в политической структуре — государств и землевладельцев, их организаций и стратегий, — в рамках которой оно реализуется. Хотя этот аспект темы присутствовал и в ранних изданиях книги, здесь я постарался разглядеть с еще большей четкостью «значительную роль мятежей, разбойничества, бандитизма в политической истории»{2}.
Я принял во внимание также самую убедительную критику в адрес моей книги, а именно критику попытки использования бандитских песен и историй для выявления природы мифа о социальном бандите; и что фольклор довольно спорный источник «сведений о том, насколько точно бандиты соответствовали той социальной роли, которую они исполняли в рамках драмы крестьянской жизни».
Сейчас уже вполне ясно, что для второй цели народное творчество точно не годится. Во всяком случае, те персоны, вокруг которых складывались подобные мифы, в реальной жизни нередко сильно отличались от своего публичного образа; это утверждение относится и ко
