Новейшая история еврейского народа. От французской революции до наших дней. Том 2 - Семен Маркович Дубнов
Как откликнулись евреи на этот волновавший их литературный спор? Сила защиты не равнялась силе нападения. В этот момент евреи Германии еще не располагали крупными боевыми силами. Борьбу с юдофобией повели смиренные апологеты из школы Фридлендера-Якобсона. Учитель франкфуртского «Филантропина», Михаил Гесс, опубликовал «Разбор сочинений господина профессора Рюса против евреев» (1816), где больше оправдывался, чем обличал противника: евреи, конечно, имеют много недостатков, предрассудков и дурных обычаев, но разве печальные результаты векового гнета можно устранить в одно десятилетие? Пусть благожелательные правительства возьмут в свои руки дело преобразования — и еврейство переродится в социальном и духовном отношениях. Публицисты дессауского журнала «Суламит», И. Вольф и Г. Саломон, защищали «характер иудейства» против нападок Рюса и Фриса (1817), причем проводили грань между старым иудаизмом и новым, реформированным и очищенным от всяких шлаков.
В ответ на эти апологии послышалось новое слово христианского теолога-рационалиста, Генриха Паулуса из Гейдельберга, даровитого писателя, игравшего позже видную роль в публицистике по еврейскому вопросу. В книге «Суждения еврейских и христианских ученых об улучшении последователей иудейской религии» (1817) он требует, чтобы каждый еврей выдержал особый строгий экзамен на гражданство. Нельзя, по его мнению, говорить о гражданском уравнении еврейства в целом, а только о самоуравнении каждого отдельного еврея: если данный еврей по воспитанию и образу жизни сравнился с лучшими среди немцев и стал фактически равным, он должен сделаться и юридически равным. Без внутреннего уравнения нет и внешнего, и государство, которое бы сразу дало всем евреям равноправие, создало бы вопиющее противоречие между законом и жизнью. Евреи, хотя и рассеянные среди народов, держатся вместе как отдельный народ, и правительства только поощряют обособленность тем, что обращаются с евреями, в хорошем или худом направлении, как с целым. «Если же отделить единицы от целого и давать каждому права в меру его доказанных заслуг, то еврейский партикуляризм разрушится и еврей не будет причисляться к евреям в большей мере, чем к христианам. Таким образом, «самоуравнение» сводится к самоупразднению, к вытравлению из еврейской личности всего, что не совпадает с общегражданским типом немца. Это требование абсолютной ассимиляции вытекало из той же догмы христианско-национального государства, которая внушила Рюсу и его сподвижникам их более реакционные выступления.
Книжные теории были отражением житейской практики. Раздутый огонь немецкого шовинизма беспощадно пожирал все ранние посевы гуманизма. Лозунг «христианско-немецкого государства» туманил головы. Он вызвал странное брожение в кружках немецкого студенчества, смесь романтических грез о временах рыцарства с духом оппозиции правительству, которое не поспевало за буйным шествием «патриотизма». Низменная реакция рядилась в одежду революции. В этой душной атмосфере, насыщенной испарениями средневековых болот, раздался вдруг погромный клич старой Германии: hep-hep! Весною 1819 года Германия была взволнована политическим убийством: представитель молодой патриотической реакции, студент Занд, убил в Мангейме представителя официальной международной реакции, русского тайного агента Коцебу. Устрашенные призраком демагогии и террора, правительства стали запрещать всякие политические организации и усилили полицейский надзор в обществе и печати. Тогда задержанный в своем беге поток христианско-немецких страстей проложил себе боковое русло, по линии наименьшего сопротивления, и бурно устремился против евреев.
В августе 1819 г. улицы многих германских городов представляли собою живой символ того возврата к старине, о котором мечтали экзальтированные романтики: по улицам двигались толпы бюргеров и буршей и с криками «Hep-hep, Jude verreck!» врывались в еврейские дома, избивали их обитателей, разрушали имущество и местами изгоняли разгромленных из города. Погромы начались в Баварии. В городе Вюрцбурге студенты-патриоты освистали и прогнали из университета профессора Бренделя, писавшего в защиту евреев, и этим дали сигнал к погрому (2 августа). Местные бюргеры, те немецкие лавочники, которые уже давно точили зубы на своих еврейских конкурентов, разгромили их лавки и выбросили товары. Когда преследуемые стали отбиваться от громил камнями и палками, толпа озверела и стала убивать и увечить евреев. Только вызванные войска остановили кровопролитие. На другой день бюргеры добились от властей, чтобы евреи были изгнаны из Вюрцбурга. 400 человек должны были покинуть свои дома и расположиться лагерем за городом и в соседних деревнях. Такой же погром произошел в Бамберге и некоторых других городах Баварии. Оттуда погромная волна перебросилась в Баден. Города Карлсруэ, Гейдельберг, Мангейм оглашались кликами: «Hep-hep, смерть жидам!», но здесь нападения не приняли больших размеров и ограничивались оскорблением отдельных лиц. В Гейдельберге, где дело едва не дошло до уличного боя, городская милиция отказалась защищать евреев, и катастрофа была предотвращена лишь героическими усилиями некоторых профессоров и студентов, не зараженных юдофобским духом.
Благоприятную почву нашла для себе погромная агитация во Франкфурте-на-Майне, где тогда еще кипела борьба между бюргерами и евреями из-за вопроса о равноправии (дальше, § 3). Началось с того, что в еврейских домах разбивали окна и евреев прогоняли с мест публичных гуляний, но затем дошло до вторжения буйной толпы приказчиков и мастеровых в дома и лавки гетто (10 авг.). Местами стреляли, и были раненые с обеих сторон, так как евреи защищались с оружием в руках. Особенно ожесточенно громили дом банкира Ротшильда. Многие евреи покинули Франкфурт. Готовился уехать и Амшель Ротшильд, сын основателя того быстро разветвившегося по всей Европе банкирского дома, который держал в финансовой зависимости от себя не одну королевскую династию. Всполошились франкфуртские власти, особенно руководители германского союзного сейма — Бундестага, собиравшегося в вольном городе на Майне. Экстренно созванное совещание Бундестага, имевшего финансовые сношения с Ротшильдом, решило водворить порядок вооруженной силой, и волнение улеглось. Исполнил обряд громления и вольный город Гамбург, также храбро отвоевавший у евреев их прежнее кратковременное равноправие. Гамбуржцы в установленные дни (21—24 августа) били стекла, оскорбляли встречных евреев, выгоняли их из публичных зданий. Когда евреи пытались защищаться, сенат строго приказал им «избегать поводов к столкновениям». Слабее всего погромная агитация отразилась в Пруссии (были демонстрации в Дюссельдорфе, Данциге и др.). Здесь правительство монополизировало реакцию и само энергично осуществляло юдофобскую программу; толпе не было надобности прибегать к уличным погромам там, где власти усердно упражнялись в погромах законодательных.
Погромное движение окрылило юдофобскую литературу: она заговорила буйным языком улицы. В конце 1819 г. появился памфлет «Judenspiegel» («Еврейское зеркало») какого-то «дворянина» Гундт-Радовского — открытый призыв к разбою. Автор предлагал следующие способы борьбы с еврейством: продать как можно больше евреев англичанам, которые заменят ими негров на работах в своих
