Николай Наумов - Кто стреляет последним (не вычитано!)
Отто понял, что ошибся, надеясь на легкую победу. Русский сержант оказался хитрее, чем он предполагал.
Отто нервничал, чувствуя, что не может приноровиться к движениям бегущего. В них не было ритма, системы, русский лихорадочно импровизировал, делая то широкий прыжок, то резкий, короткий поворот, и с каждой секундой уменьшал шансы противника. Отто следовало бы дать пристрелочный выстрел, чтобы следующим уже поразить цель, но это не входило в условия пари -- он должен был попасть с первого выстрела. Однако на этот-то, единственный выстрел он и не решался.
-- Огонь! -- крикнул оберст, и этот крик оборвал волнение Отто. Он холодно сказал:
-- Наблюдайте, пожалуйста, господин оберст. Я нарушаю договоренность, но продлю удовольствие. Сейчас я перебью ему правую ногу, -- и выстрелил, уже зная, что попадет, обязательно попадет.
Пленного шатнуло, как будто его схватили за плечо и вывернули, он припал на колено, упираясь о землю руками.
-- Великолепно! -- воскликнул адъютант. Но пленный опять поднялся, сделал несколько припадающих, вялых шагов...
-- Я стреляю еще, но не окончательно, -- сказал Отто.
Теперь пленный упал. Но, видно, велика была его жажда жизни, потому что, и дважды раненный, он продолжал двигаться ползком.
-- Добивайте! -- прошипел оберст,
-- Теперь можно и не спешить, -- отрываясь от винтовки, засмеялся Отто. Он имел право на передышку, Однако это была ошибка.
Из русских окопов одновременно бросили три дымовые шашки. Описав над упавшим стремительные черные дуги, они выплеснули фонтаны плотного дыма.
Отто судорожно припал к винтовке, поспешно выстрелил, уже почти не целясь, наугад, потому что еще различал в дыму зыбкие контуры человеческого тела. Он выстрелил и еще, теперь с досады, лишь бы выстрелить, потому что попасть уже не мог.
И тогда заколотились бешеные пулеметные и автоматные очереди. Стреляли отовсюду, будто стреляли все, кто видел происходящее и ждал развязки. Застонала земля от артиллерийских разрывов. И тишина, и напряжение, копившееся в людях, словно нашли выход и облегчение в хаосе звуков.
Отто видел, как вздымаются взрывы и мельтешит огонь в клубящейся дымовой завесе, тщась разорвать, сбить, развеять ее, и радовался, что это им не удается. Если бы дым рассеялся, пленного -- в этом Отто уже не сомневался -- там не было бы: он либо сам дополз до окопов, либо его унесли туда свои. И тогда для всех стало бы ясно, что Отто потерпел поражение.
Чо дымовые шашки продолжали, к счастью, действовать, и все кругом затягивалось сизым пахучим туманом, а советские снаряды ложились ближе и ближе к наблюдательному пункту командира полка, и желтолицый майор потянул Отто за рукав:
-- Укройтесь в блиндаже, вы свое сделали, В блиндаже было тесно, душно, жарко. Отто едва втиснулся между разгоряченных офицеров штаба.
Один из снарядов упал неподалеку, блиндаж встряхнуло, со стен и потолка посыпалась пыль. Когда взрыв затих, оберст сказал:
-- Одно кольцо ваше, гауптман. Добывайте второе...
Это произошло в те дни, когда полк гвардейской дивизии Петрова, ослабев после наступательных боев, длившихся несколько суток, окопался в неглубоких, заросших кустарником балках. Передовые дозоры пытались было продвинуться еще, но понесли потери и
отошли.
Утром штаб дивизии прислал приказ: окопаться, ждать следующих распоряжений. Командир полка Свиридов, человек беспокойный и горячий, тоскливо оглядев в бинокль окрестности, сказал: -- Приехали, значит.
Сейчас на участке полка было относительно спокойно. Протарахтит шалый пулемет, ударит мина -- и снова ни выстрела на час, а то и на два. Впрочем, как выяснилось к обеду, и у соседей, тоже приостановившихся и слева, и справа, наступила передышка.
Так -- в настороженности, в чутком покое, лишь изредка, во время пристрела ориентиров и рубежей, прерываемом гулким голосом оружия, -- прошла неделя. Солдаты привыкли к тишине.
Но ровное течение жизни прервалось. Неожиданно с немецкой стороны выбрался сержант Иван Седых, пом-комвзвода разведроты. До того он не вернулся из вылазки за "языком", и его считали погибшим. Парень уцелел. Только чудно было, что немцы не стреляли в него, пока не подбежал он к нашим окопам. Прикрыв раненого сержанта дымовыми шашками, бойцы втащили его в окоп.
Сержант умирал, у него были перебиты рука и нога, а в правом плече зияла неровная сизая рана от разрывной пули.
-- Все-таки ушел... -- сказал сержант. -- Проиграл
фашист...
Страшен был рассказ сержанта о поединке со снайпером.
А через день в одной из рот, что с краю, на самом левом фланге, внезапно убили четверых. Подряд четырьмя выстрелами, когда солдаты очищали засыпанную снегом траншею.
Утром за бугром, надежно скрывавшим от противника, были настигнуты трое: вылезли на снег чинить брезент. По ним стреляли только три раза...
В тот же день, к вечеру, неподалеку погиб связной, пробиравшийся извилистым ходом сообщения во взвод бронебойщиков. Остановился у поворота, скрутил козью ножку, затянулся -- и упал замертво. Люди видели, как он рухнул -- без звука, будто его толкнули изо всех сил. А выстрела, казалось, и не было.
16
На рассвете беда повторилась в соседней роте. Тут был тяжело ранен старшина, приподнявшийся над бруствером окопа. Потом санитары унесли тело безусого мальчишки-автоматчика: его подстерегли, когда он, согреваясь на морозе, затеял с погодком веселую чехарду.
Потом... Потом были новые жертвы.
На командный пункт полка, в штаб дивизии понеслись донесения. Оттуда поступил приказ: усилить маскировку, поднять огневую активность -- стрелять в любое подозрительное место.
На выстрелы снайпера стали отзываться наши пулеметы: со всех сторон с яростью и вслепую набрасывались они на скрытую цель, стараясь уничтожить вражескую засаду. Горячились минометчики, распалялись артиллеристы: снаряд к снаряду вбивали они туда, где чиркнул неяркий огонь выстрела, от угрюмых взрывов летела комьями земля, и думалось, что вряд ли могло там уцелеть что-нибудь живое.
Но угомонится потревоженный передний край, пройдут часы, и снова подает свой голос неутомимый неприятельский снайпер. Теперь его сразу узнавали уже по одной этой коварной повадке -- стрелять с короткой дистанции и лишь несколькими патронами за весь долгий, томительный день. И по тому, что пули, как правило, достигали цели. "
Комдив Петров, грузный, медлительный и обычно уравновешенный человек, видавший виды и на гражданской, распек Свиридова почем зря, узнав о потерях от "какого-то снайпера" в его полку.
-- Люди, люди гибнут! -- сокрушался комдив, а полковнику Свиридову было нестерпимо это слушать. Уж кто-кто, а он, Свиридов, знал, что гибнут люди. Из троих подчиненных ему командиров батальонов больше всего досталось майору Тайницкому: в основном на его участке орудовал немецкий снайпер. Тайниц-кий, в свою очередь, разругал командира третьей роты лейтенанта Петрухина: именно в этой роте от руки фашиста за три дня погибли шестеро. Петрухин растерянно .моргал глазами и молчал, да и что он мог сказать, если сам, пробираясь по вызову комбата недоделанной траншеей, чудом не получил пулю, благо вовремя растянулся на дне, ободрав лицо и руки.
Петрухину, кроме себя, винить было некого: потери . во взводах получились равные, по два бойца на взвод, и все потому, уразумел теперь Петрухин, что рота не успела или поленилась, по его, Петрухина, недосмотру, окопаться до морозов поглубже, а он, ожидая, что наступление продолжится, пожалел солдат: чего им с лопатами мучиться, когда вот-вот вперед идти? Теперь за эту беспечность расплачивались люди, и долг командира состоял в том, чтобы быстрее исправить огрех.
-- Приду проверю, -- стукнул кулаком по столу Тайницкий, -- не зароешься по уши -- пеняй на себя,
Петрухин!
Случилось так, что в эти горькие для всех часы в батальон возвратился из госпиталя снайпер старшина Николай Игнатьев. Настроение у него было веселое, радостное, ведь возвращался человек после ранения к своим, в свой батальон.
Игнатьев вошел в землянку Тайницкого как раз в тот момент разноса Петрухина и успел подхватить падавший со стола котелок с холодной кашей.
-- Зачем провиант губить, товарищ комбат? -- сказал он, улыбаясь.
Тайницкий так и облапил его огромными руками.
-- Толкуй быстро, парень, как, что, хорошо ли отремонтировали, выписали или сам удрал, чувствуешь как?
-- Порядок! -- засмеялся Игнатьев. -- Выписали, не волнуйтесь, товарищ комбат. Почистили, заштопали и зажило, как на той собаке. Порядок! А у вас тут что? С чего это вы на товарища Петрухина ногами топали?
-- Не ногами, руками, -- нахмурился Тайницкий. -- Тут у нас такая заваруха, деваться некуда,
-- Чего так?
-- Снайпер, понимаешь, ихний жизни не дает, И в буквальном, и в переносном... Бьет -- дышать нечем. А мы ушами хлодаем, -- Тайницкий сердито поглядел на Петрухина.
-- Да расскажите толком! -- Игнатьев придержал тяжелую руку Тайницкого. -- Мы этого снайпера отправим на удобрение с лету!
