Марк Алданов - Убийство президента Карно

Другой сын Организатора Победы Ипполит был видным политическим деятелем, одним из главарей сен-симонистского движения, министром временного правительства 1848 года. Это был чрезвычайно почтенный человек, гордый и независимый, бойкотировавший Вторую империю так же, как бойкотировал Первую его отец, перед памятью которого он благоговел всю жизнь. Из уважения к отцу и к рано скончавшемуся гениальному брату Ипполит Карно назвал Сади своего сына, родившего 11 августа 1837 года. Это и был будущий президент Французской республики.

III

Человек он был тоже выдающийся и во многом походил на своего деда: отличался способностями, обладал большими познаниями, был энергичен, деятелен, трудолюбив и имел репутацию чрезвычайной порядочности, при некоторой сухости души. Молодость Сади Карно прошла до установления во Франции республиканского строя. Он учился в наиболее трудных учебных заведениях, в Политехнической школе, в Институте путей сообщения, одним из первых выдерживал вступительные экзамены, одним из первых кончал курс. У него, как впоследствии у Пуанкаре, были и в жизни достоинства и недостатки первого ученика.

Карьера его делилась, как и карьера других членов этой необыкновенно даровитой семьи, между политикой, военным делом и точными науками. В пору франко-прусской войны он представил временному правительству свою модель пулемета, по словам специалистов, очень хорошую; затем выработал план укреплений Гавра. Внук Организатора Победы, естественно, стоял за сопротивление немцам до последней крайности. Его имени было вполне достаточно, чтобы обеспечить ему избрание в Национальное собрание. Там он вместе с Гамбеттой, Виктором Гюго, Клемансо, Флоке, Рошфором голосовал против мира, связанного с уступкой Эльзаса и Лотарингии. Политическое возвышение Карно шло вначале обычным, классическим путем: палата депутатов, комиссия палаты, должность докладчика комиссии, второстепенный министерский «портфель», первостепенный министерский «портфель». Дальше произошел необыкновенный скачок: не побывав ни главой правительства, ни председателем палаты, ни председателем сената, Сади Карно неожиданно стал президентом Французской республики:

В 1887 году Даниель Вильсон, зять престарелого президента Греви, оказался замешанным в очередной финансовый скандал. Собственно, скандал был не очень крупный — я сказал бы, нормальный финансовый скандал, — но раздуты были эти средние «булавки» весьма искусно. 80-летний президент республики очень любил дочь и не хотел отречься от Вильсона (куплетисты тотчас сложили песенку: «Ах, как неприятно иметь зятя...»). Вышло так, что уходить в отставку надо было самому Греви, хоть лично его никто ни в чем не обвинял. Больше всего шансов занять пост президента имел Жюль Ферри, которому, при отсутствии серьезного противника, было обеспечено большинство голосов. Вся левая Франция ненавидела Ферри, «Ferry-Tonkin»{1} — говорили, что в случае его избрания в Париже вспыхнет революция. Не любили его и буланжисты.

В ночь на 30 ноября, в квартире депутата Лагерра, на улице Сент-Оноре (газеты отмечали: в двух шагах от дома Робеспьера), состоялось совещание, до сих пор называющееся историческим («la nuit historique»). Сочетание людей было странное: крайняя левая палаты, во главе с Клемансо, — и генерал Буланже, Поль Дерулед, Анри Рошфор. За шампанским принято было решение: так или иначе, общими силами, преградить Жюлю Ферри дорогу в Елисейский дворец. Несмотря на шампанское, большой дружбы и доверия друг к другу, по-видимому, не было — и не без основания. В разгар совещания к Лагеру приехал правый депутат, граф Мартенпре, вызвал генерала Буланже и передал ему секретное предложение графа Парижского: воспользоваться случаем (идея переворота «носилась в воздухе») и восстановить Бурбонов на престоле. Буланже согласился, — он соглашался на все: и на союз с крайней левой, и на монархический переворот. Генерал немедленно вернулся на заседание, историческая ночь прошла в переговорах с Елисейским дворцом, спасти Греви не удалось. Тогда Клемансо, «делатель королей» Третьей республики, выдвинул кандидатуру Карно в президенты республики. При этом он и произнес свою известную шутку: «Выберем самого глупого», — одну из тех его шуток, которые губили республиканский строй и его собственное дело.

Шутка была весьма несправедливая: Сади Карно был человек умный и выдающийся. Но предложение оказалось удачным. Имя внука Организатора Победы в пору тяжелого кризиса казалось гарантией всем республиканцам: этот республики не предаст. С другой стороны, по взглядам своим, и политическим, и социальным, Карно был гораздо умереннее отца и деда. Верующие люди знали, что жена его — очень благочестивая католичка. Наконец, всем было известно, что он безукоризненно честный и порядочный человек. На выборах, при первом голосовании, Сади Карно получил 303 голоса, а Жюль Ферри 212. При втором голосовании подавляющее большинство членов конгресса (616) избрало Карно президентом республики.

IV

Санто Казерио родился в деревне Мотта Висконти, под Миланом, в 1873 году. Мистически настроенные люди впоследствии, как водится, пытались найти «таинственное предопределение» в датах рождения убитого президента и его убийцы: Сади Карно родился в 1837 году, а Санто Казерио — в 1873-м. Кроме того, инициалы у них одни и те же: CK.

Литературно-социальный шаблон непременно требовал бы, чтобы все детство анархиста Казерио прошло среди нищеты, голода, побоев, издевательств. В действительности жизнь тут шаблону не подчинилась. Семья убийцы Карно была бедна, но нищеты и голода не знала. Побоев и издевательств не было. Жена мэра Мотта Висконти сообщает: «Вся их семья отличная; все Казерио очень честные, трудолюбивые, тихие люди». Санто был любимцем не только родных, но и всей деревни, в которой прошло его детство. Он отличался добрым характером и благочестием. Сельский священник, у которого он учился, говорит: «Очень славный и добрый мальчик, но ленится, и гордость повредит ему в жизни». Мечтой Казерио в детстве было — стать священником.

Образование он получил лишь начальное, на четырнадцатом году стал подмастерьем, сначала у сапожника в своей деревне, потом у булочника в Милане. Семнадцати лет от роду он впервые услышал анархистского проповедника.

Это был богатый итальянский адвокат — «чистый идеалист», как он сам позднее растерянно объяснял журналистам, набросившимся на него после убийства президента Карно. Больше о нем ничего не знаю. Я всегда инстинктивно остерегался крайних идеалистов в политике, а тем более людей, громогласно заявляющих о своем необыкновенном идеализме. Может быть, богатый адвокат был в самом деле «фанатик» (хотя фанатики встречаются в жизни лишь в виде редчайшего исключения); может быть, он делал на анархизме политическую или адвокатскую карьеру; может быть, просто примкнул к модному тогда учению. В то время «примыкали к анархистам» люди весьма буржуазные или ставшие весьма буржуазными впоследствии; «со чувствовали идеям анархии» писатели, прославившиеся затем в самых разных политических и литературных лагерях, как Поль Адан, Мирбо, Анри де Ренье, Вьеле-Гриффен, Жеффруа, Декав, Северин; на анархистских лотереях в Париже можно было за франк выиграть картины, которые дарили Писсаро, Ван-Донген, Стейнлен, Боннар; издательство анархистов поддерживала своими средствами русская барыня Мансурова. Главные же создатели и проповедники анархистской веры вышли — кто из артиллерии Николая I, как Бакунин, кто из пажеского корпуса, как Кропоткин, кто из католических семинарий, как очень многие западноевропейские анархисты.

V

Несколько месяцев тому назад я снова побывал, после двадцати пяти лет, на большом анархистском митинге. Не изменилось в картине митинга ничего. У входа большой отряд полиции; на эстраде та же бутафория и тот же черный флаг; в зале такая же по виду толпа «компаньонов» (анархисты называют друг друга «компаньон», а не «камарад»). С ораторской трибуны неслись те же страстные, гневные, обличительные речи; только стиль чуть-чуть изменился. Ораторы громили «фашизм», которого тогда не было; но в это понятие одинаково ими укладывался и итальянский, и советский, и французский государственный строй: «черный, красный и трехцветный фашизм», как воскликнул один из них. Ораторы доказывали, что в стране «трехцветного фашизма» (то есть во Франции) никакой свободы нет. Это было забавно: полиция, не заглядывая в зал, мирно стояла у входа; ее единственной целью было поддержание порядка на случай, если бы на анархистов напали коммунисты или правые «круа де фэр», буквально — железные кресты. Ораторы громили власть, — не какую-нибудь власть, а власть вообще. Это было непостижимо: в странном учении анархистов я теперь понимаю еще меньше, чем четверть века тому назад; не так много уяснили в их теории и «практические занятия», вроде дел Нестора Махно, хорошо нам известных, и некоторых испанских происшествий, пока известных нам хуже.