Владимир Егоров - Загадка Куликова поля, или Битва, которой не было

В-пятых, как понять самого Дмитрия? Гениальный полководец, великолепным маневром получивший возможность бить врагов поодиночке, вдруг перед решающей битвой оставляет войско без командова­ния, идет сражаться простым воином и растворяет­ся в общей массе. Бывает, конечно, что полководец в критический момент сражения сам ведет в атаку свои дрогнувшие полки и личным примером воодушевля­ет воинов, как это сделал, например, Наполеон на Аркольском мосту. Но бросать войско на произвол судь­бы перед началом битвы – такого в истории ни за великими, ни за мелкими полководцами не числит­ся. Тем более не пристало прославленным полковод­цам отсиживаться в кустах. А по версии «Сказания о Мамаевом побоище» Дмитрий Иванович, переодев­шись простым воином, в прямом смысле отсиживал­ся всю Куликовскую битву в кустиках ближней дуб­равки. Столь же трусливо он повел себя через два го­да во время нашествия на Москву нового ордынского хана Тохтамыша. Казалось бы, над Ордой за послед­ние годы одержано две крупные победы на Воже и Непрядве плюс успешный рейд на Волгу в Болгарское ханство «под дых» Золотой Орде. Авторитет Дмитрия среди князей северо-восточной Руси непререкаем; в строю главный военачальник и гроза ордынцев Боброк Волынский, командовавший походом на Волгу и «устраивавший полки» на Воже и Непрядве. Вроде бы все идет к тому, что надо закреплять успех, сбрасы­вать ненавистное иго. Но... Тохтамыш сжигает Москву без малейшего сопротивления со стороны Дмитрия, позорно удравшего аж в Кострому, полностью разо­ряет московские и рязанские земли, после чего спо­койно удаляется с трофеями восвояси.

В-шестых, как понять московский народ? За что он был так благодарен Дмитрию, за что дал ему почетное прозвище Донского? Великий князь в донской битве сражался рядовым воином, войском не командовал и, следовательно, прозвание его Донским вообще не имеет никакого смысла. С другой стороны, если исхо­дить из того, что он был организатором и вдохновите­лем дальнего похода за Дон, то именно он ответстве­нен за то, что на Куликовом поле зазря полегли десят­ки тысяч кормильцев русских семей, а единственным видимым результатом народного подвига стало но­вое разорение московской и рязанской земель Тохтамышем. В такой ситуации скорее можно было бы ожи­дать, что «благодарный» народ дал бы Дмитрию уни­чижительно издевательское прозвище Костромского в память о том, как он отсиживался, испугавшись Тохтамыша, в заволжской глухомани. Заметим, даже пра­вославная церковь долго, очень долго отказывала Дмитрию Донскому в святости, в отличие, например, от Александра Невского. Донской был канонизиро­ван только... через шестьсот (!) лет после смерти, уже в наше время, в 1988 году.

Итак, шесть вопросов. А сколько ответов?

Авантюрный поход всеми силами за Дон сце­нарий «Руси защитник» объясняет военным гением Дмитрия Донского, который сумел все предвидеть, разумно рискнуть и не дать соединиться союзным си­лам. Ну что ж, гений так гений; победителей, как гово­рится, не судят. Хотя история, дама своенравная, не брезгует судить и победителей.

Непротивлению Тохтамышу есть два толкования. По одному из них, кстати, более позднему, Дмитрий поспешил в Кострому «собирать войска». Но почему-то не собрал. За два года до этого в считанные дни по­ставил под копье против Мамая сотни тысяч бойцов, и ни в какие тмутаракани ему для этого ехать из Мо­сквы не пришлось, а тут вдруг свет сошелся на Кост­роме. Другое толкование, более старое и восходящее еще к каким-то летописям, списывает трусливое по­ведение Дмитрия на «нежелание» воевать подвласт­ных ему удельных князей. Вот так вот случилось, что всех их, которые в общем-то и заняты были только войнами, если не считать охот да пиров, вдруг друж­но одолело нежелание заниматься своим главным де­лом, единственным, которое они умели делать. Как-то не верится. Можно понять, когда артачится один ка­кой-нибудь чем-то обиженный или обделенный фео­дал. Но когда не желают подчиняться все, то тут что-то не так. Значит, неправда не только то, что «Куликов­ская победа положила начало освобождению Руси от татаро-монгольского ига», но и то, что она «стала важ­ной вехой в процессе объединения русских земель вокруг Москвы». Не положила, не стала.

По остальным вопросам сценарий «Руси защит­ник» и вовсе хранит скромное молчание. Этих вопро­сов как будто не существовало, из чего можно сделать вывод, что и ответа на них тоже не имелось. Да и дей­ствительно, какое может быть объяснение, например, отказу Дмитрия от командования войском и переоде­вание в одежду рядового воина? Никакого. Никто его и не нашел. Или какое можно найти оправдание по­зорному бегству в Кострому? Тоже, казалось бы, ника­кого. Ан, нет, оказывается, при большом желании ка­кое-то все же можно! Но оно порождает целый новый «уточненный» сценарий Мамаева побоища, к которо­му мы и переходим.

Сценарий второй «ХАНСКИЙ САТРАП»

Есть расхожее мнение, даже убеждение, что рус­скому человеку всенепременно подавай царя. Не­сподручно ему жить без властной руки самодержца – менталитет не позволяет. Потому всякая демократия у нас обречена изначально и ни к чему путному ни­когда не приведет. Может, оно и вправду так – бла­го смехотворных, кабы не печальных, примеров того, чем кончались демократические игрища в России, предостаточно. Так уж повелось на Руси еще с само­го первого царя, с Гороха. Впрочем, про гороховые времена можно только гадать, а вот что со времен царя Косаря, он же кесарь, он же византийский импе­ратор, так это точно. На Руси могли быть свои князья и даже великие князья, славные и почитаемые, полу­чившие хвалебные прозвища и приобщенные к лику святых, но царь, прямой наследник римских кесарей, был один – в Константинополе. Однако после захва­та в 1204 году византийской столицы крестоносцами и провозглашения Латинской империи Романии пра­вославная Византия фактически перестала существо­вать, подчинившись папе. Возможно образовавшийся вакуум верховной власти, сразу светской и духовной, привел бы Русь к переосмыслению ее взаимоотноше­ний с Византией и уже тогда, в XIII веке, естественно побудил бы ее постепенно встать на путь полного су­веренитета и автокефалии. Но к тому времени Киев­ская Русь уже фактически рассыпалась, и множеству мелких феодальных суверенитетов было не до одного большого и универсального. А всего через треть века после падения Византии, когда этот факт еще только-только осмысливался на Руси, навалилось на нее та­таро-монгольское иго и как-то само собой заместило византийского кесаря в политической иерархии но­вым «царем» – ордынским ханом. И хотя русских ми­трополитов по инерции, но откровенно нехотя, еще принимали из Константинополя, ярлыки на княжения стали выпрашивать, с подобострастными поклонами и подношением богатых подарков, у ордынских пра­вителей. По мере того как роль и авторитет констан­тинопольских назначенцев на Руси быстро падали, роль и значение держателей ханских ярлыков столь же уверенно росли.

Основным более-менее регулярным источником доходов золотоордынских ханов была дань с поко­ренных земель, которую в конце XIV века собирали уже не ханские баскаки, от случая к случаю и с кого придется, а местные правители, поголовно со всего населения на вполне регулярной основе. Собственно, ярлыки на великие княжения и нужны были в первую очередь для того, чтобы получить эту доходную при­вилегию – к рукам сборщика дани всегда чего-нибудь да прилипнет. Резкое усиление Москвы при держате­лях ярлыков от Ивана Калиты до Дмитрия Донского наводит на мысль, что могло прилипать и по-крупно­му. Другим источником ханских доходов, эпизодиче­ским, зато потенциально безразмерным, были набе­ги на сопредельные земли со всеми сопутствующими «развлечениями»: тотальным грабежом, массовыми убийствами, разгульными изнасилованиями и, нако­нец, растянувшимся от горизонта до горизонта обо­зом с награбленным добром и караваном бренчавше­го кандалами полона.

Вторая половина XIV века в Золотой орде отме­тилась ханской чехардой, которую летописи именуют «великой замятней». За полтора столетия, прошедшие со смерти Чингисхана, его потомство изрядно распло­дилось и перепуталось. Многочисленные прямые и не очень потомки Потрясателя вселенной усердно со­ревновались в том, кто большему числу соперников устроит фирменную секир-башку. В мутной водице этой замятии, густо окрашенной кровью претенден­тов на ханский трон, успешно выловил свою «золотую рыбку» темник Мамай, сумевший взять бразды прав­ления Ордой в свои руки и уверенно державший их при быстро меняющихся ханах. Не пришедшиеся ему по душе, кстати сказать, сменялись особенно быстро. Хотя Мамай был зятем хана Бердибека и фактическим властителем Золотой Орды, формально занять хан­ский трон он не имел права, так как эта привилегия по завещанию Чингисхана принадлежала только его прямым отпрыскам. Зятья были не в счет. Из-за этого досадного препятствия Мамаю приходилось сажать на трон ему угодных и смещать ставших неугодными ханов из числа кровных чингизидов, благо вследст­вие плодовитости последних трудностей с выбором Мамай не испытывал. Собственно, именно Мамай ус­пешно поддерживал в Орде «великую замятию» к сво­ей выгоде долгие годы.