Игорь Всеволжский - Ночные туманы
Вокруг были разбросаны неказистые постройки: казармы, клуб, столовые, матросская чайная, спортивный зал, мастерские. Среди редких и голых деревьев (еще осенью ветер сорвал с них все листья) красовалось одно, в розовопышном наряде: миндаль - первый вестник весны. Но шторм еще забегал в глубокую бухту, бил пенистой волной в берег, рассыпал плесень по прибрежным камням.
Ради катеров существовало здесь все остальное: огромный участок холмистого берега с несколькими глубокими бухтами - приютом для них, вернувшихся с моря; существовали подчиненные Сергею Ивановичу люди - люди, постоянно нуждавшиеся в его указаниях, помощи, советах, поддержке. Несмотря на то что громадное хозяйство в конце концов превратилось в отлично слаженный организм, где на важных постах были расставлены заслуживающие полного доверия моряки, и можно было не сомневаться, что корабли будут готовы к плаванию в срок, люди будут накормлены вкусно и в положенное по расписанию время, об отдыхе позаботятся деятели культуры, Сергей Иванович частенько заглядывал и в клуб, и в кубрики, и в матросскую чайную.
Навстречу строем прошли девушки в форме, повернув к нему лица, такие нежные, милые. Эти девушки жили обособленной стайкой, замкнутым и тесным мирком. Такие же девушки служили в морских частях в дни войны, и из них вырастали и меткие снайперы, и героини десантов, и те, кто вынесли на молодых крепких плечах по три, по четыре десятка раненых моряков. К этим девушкам он питал отцовское чувство, немного жалея их, оторванных от матерей и отцов. Очень старательные, трудолюбивые, подчас трогательные, они бывали и немного взбалмошными. Совсем недавно одна из них, Люся Антропова, похожая лицом на Кармен, неутешно рыдала у него в кабинете: "Товарищ адмирал, прикажите вы этому черту проклятому..." И когда Сергей Иванович, выяснив, кто же был "черт проклятый", спросил, как далеко у них зашло дело, Люся, подняв лицо все в слезах, обиженно пробормотала: "Неужели вы думаете, товарищ адмирал, что я себя до такой степени унизила? Люблю я его, проклятого дьявола, больше жизни своей, а он от меня стал шарахаться..."
И такие вопросы тоже приходилось решать Сергею Ивановичу.
Он зашел в штаб, давно знакомый, обжитый (существовавший еще до войны), выслушал рапорт дежурного, поднялся в свой кабинет. Часто он спал здесь на клеенчатом протертом диване. В окна врывались гул моря и ветер весны. Отсюда видны стоящие в бухте новые катера.
Сергей Иванович часто задавал себе вопрос: кого же он больше любит? Тех "старичков", на которых он проплавал большую часть своей жизни, или этих красавцев? И не мог ответить себе. Со "старичками" связаны все воспоминания молодости, а ракетные катера он любит ревнивой и тревожной любовью. На его долю выпало во время испытательных стрельб первым нажать кнопку пуска...
Даже у него, пережившего многое, дрогнуло колено в этот момент... За толстыми стеклами боевой рубки возникло пламя, забушевал огненный смерч, и радостный голос летчика, корректировавшего стрельбу, оповестил:
"Прямое попадание в цель!"
По корабельной трансляции об этом узнал экипаж.
Моряки кричали "ура".
Сейчас нажимают кнопку молодые ученики адмирала.
- Разрешите?
Вошел начальник штаба, славный старый соратник Филатыч, с загорелым широким матросским лицом. Один из тех, на которых можно вполне положиться.
- Садись, Филатыч, рассказывай...
Обсудили предстоящий выход катеров в море. Склонились над картой, расстеленной на столе, обитом пупырчатой черной клеенкой, и Сергею Ивановичу вспомнилось, как вот так же, в этом же кабинете у старого командира бригады он сидел над картой с Севой Гущиным в первые дни Великой Отечественной войны... И Сева, отчаянный Сева-сорвиголова, развивал на первый взгляд фантастические проекты...
Зашел начальник политотдела. С ним Сергей Иванович тоже за эти годы сработался, они с полуслова понимали ДРУГ друга.
- Я хочу во "Фрегате", - сказал Валерий Тихонович, - устроить встречу с летчиками, корректирующими стрельбы ("Фрегатом" называлось кафе на территории части).
- Добро. Летчики - наши помощники и друзья. Что может быть радостнее услышать с неба доброжелательный голос?
- Потом думаю устроить литературную встречу.
И встречу с артистами театра Черноморского флота. Эх, клуба хорошего нет!
- Да уж. Как был бы я счастлив, если бы мог построить новый, а старый разломать на дрова! - вздохнул Сергей Иванович. - Подумать только, всю войну простоял, лишь одна стена обвалилась. Уцелел. А какие здания рушились!
Потом решали, кого назначить командиром катера (Бессонов уходил в академию).
- Претендует Пащенко, - сказал Филатов. - И он Имел бы право, если бы...
- Если бы он не был тем, что он есть, - возразил Валерий Тихонович.
- Нам незачем искать командира на других кораблях, - сказал Сергей Иванович.
- Вы считаете, товарищ адмирал, что Строганов справится?
- Убежден.
- А не слишком ли быстро он у нас продвигается? - осторожно спросил Валерий Тихонович. - Правда, я против него ничего не имею. Мнё~ нравится, что взамен демобилизованных с его корабля он предложил взять к себе двоих списанных за провинности.
- И вы знаете, что он сказал мне? Что он сам был трудновоспитуемым, а ведь вот "выпрямился", и эти двое не пропащие люди, хотя и наломали, по словам Пащенко, дров.
- Из Строганова получится командир корабля, - сказал Филатов. - Как о помощнике, штурмане, я о нем самого лучшего мнения...
- Ну, значит, решено, - заключил адмирал. - А для Пащенко это повод всерьез призадуматься.
Ох уж этот Пащенко! На днях адмирал сказал ему с укоризной:
- Опять по пустякам списываете людей с корабля...
Пащенко удивленно поднял брови:
- Вы сами говорите всегда, товарищ контр-адмирал, что людям несовершенным не место у нас...
- Неисправимым, да. Но таким, которые могут исправиться...
- Я убежден, - сказал Пащенко, - что их исправить нельзя.
Теперь за исправление оступившихся берется Строганов.
Узнав о назначении Строганова, Пащенко почтет себя уязвленным и обойденным. Ну что ж?
Сергей Иванович взглянул на часы:
- Пойдемте обедать, друзья.
Сергей Иванович входил в столовую скромно, без блеска, он как-то весь растворялся в массе своих офицеров.
И никому из хозяйственников и Б голову не приходило поставить на стол адмирала не ту еду, которой удовлетворялись все остальные.
Послеобеденные часы адмирал посвятил новым катерам. Он гордился ими, знал каждого человека (матросы годились ему и во внуки). Он с сожалением отпускал Бессонова в академию, хотя и был рад, что его ученик, молодой офицер, поднимается на следующую ступень службы морю. Сколько ступенек Сергей Иванович сам пересчитал в своей жизни! Бывало, не только поднимался. И оступался. Но всегда с упорством шагал все выше и выше. Он увидел Строганова, который и не догадывался о близком своем назначении; ему нравилось умное, сосредоточенное лицо этого офицера. Строганов сумел завоевать уважение и любовь всего экипажа.
Сергей Иванович обошел весь корабль, и ему было приятно, что он обжит, и каюты и кубрики не кажутся больше временным, только на выход в море,-жильем..
В воскресенье я снова пошел на Большую Морскую с надеждой, что Сергей Иванович разговорится о прошлом.
Жена адмирала Ольга Захаровна поит нас чаем. Меня знакомят с курсантом Севой Тучковым. Сева похож на отца. Он пришел в увольнение.
- Я еще в детстве читал ваши книги, - говорит он мне. - Особенно понравилась книжка о Гущине. Прочитал я, как Гущин погиб, - разревелся... Да, отец! Мы всем классом нагрохали Вадиму такое письмо... Авось призадумается. Я подписал его первым.
Сева уходит.
Сергей Иванович усмехается:
- Я помню, как вы обо мне писать собирались. Я сердился на вас: персону нашли! Только теперь мне пришлось убедиться, что молодым, пожалуй, полезно знать биографии отцов.
Рассказ адмирала Тучкова
Я родился во Владикавказе. Мой отец был полковым капельмейстером. Одержимый музыкой, он в свободное время играл на трубе. Соседи прозвали его "чертовым трубачом" и ходили в полк жаловаться. Немногочисленные знакомые, которых он угощал своими концертами, перестали бывать в нашем доме. Отец вбил себе в голову, что если он неудачник, то сын его будет знаменитостью.
И обучал меня играть на трубе с упорством, достойным лучшего применения. Я возненавидел трубу. У меня не раз появлялось желание разломать ее на куски и спустить в уборную. А он командовал: "Дуэт из "Робертадьявола"!"
Какой радостью было, когда из Владикавказа отца перевели в большой город в Грузию, на родину матери. Занятия, думал я, надолго прекратятся!
Ямщик стегал кнутом лошадей и рассказывал:
- Вот в этом самом месте камень с горы упал. Фаэтон с людьми завалило, пять дён откапывали. Все мертвенькие.
Дико гикнув, он подстегнул лошадей, стараясь убраться от опасного места.
