Лев Фридланд - Высокое искусство

Придя к твердому заключению о виновниках заражения ран, Пирогов принялся с той же энергией искать средство для борьбы с ними. Прежде всего ему ясно было, что «миазмы», как он называл невидимый источник гангрены, могут попадать от человека с зараженной раной к человеку с чистой раной. Этого допускать нельзя.

Значит, необходимо отделять всех гангренозных больных от остальных, поступать всегда так, как он сделал в 1841 году. Изоляция обязательна.

Затем Пирогов требовал строжайшей чистоты белья, помещений, материалов при операциях и перевязках. Для самих ран он предлагает ввести их обмывание раствором хлора, хлорной водой, чтобы уничтожить «миазмы».

Таковы были поразительные для того времени взгляды и дела Пирогова в области борьбы с раневыми инфекциями.

Великий хирург явился первым ученым, понявшим сущность послеоперационных инфекций, а также значение и роль обеззараживания, антисептики.

Дальнейшее развитие учение о защите ран от заражения, учение об антисептике, получило в деятельности английского хирурга профессора Листера.

Интересно отметить, что Листеру очень помогло улучшить и расширить практику антисептики и ввести ее для всеобщего пользования одно обстоятельство, связанное, как это ни странно, с городским хозяйством.

Заключалось это обстоятельство в следующем. В каждом городе имеются свалки нечистот, места, отведенные для вывоза туда отбросов, мусора. Теперь свалки так устраиваются, что никакого зловония они не распространяют. Раньше, однако, было иначе. Города не знали ни канализации, ни очистительных машин. Страшный смрад поднимался от гниющих нечистот. Городские власти не могли придумать, как уничтожить этот отвратительный запах. Наконец, в 1864 году, в городе Карлейле нашли способ бороться с этим злом.

Черная густая жидкость, карболовая кислота, очень хорошо уничтожала запах гниения на свалках. Политые карболовой кислотой нечистоты через некоторое время переставали издавать эту страшную вонь.

В январе 1865 года Листеру попалась статья, напечатанная в одном научном журнале и называвшаяся «Исследование о гниении». Подписана она была малоизвестным тогда именем – Пастер.

В статье рассказывалось об опытах над гниющими веществами и о причинах гниения.

Автор доказывал, что гниение вызывается живыми мельчайшими организмами, которые так ничтожны по размерам, что обычным путем, без увеличительных приборов, их увидеть нельзя. Эти организмы находятся всюду: в воздухе, воде, пище, на мясе, во рту, на руках. Автор статьи называл их живыми ферментами. Если бы не было живых ферментов, утверждал он, не было бы и гниения.

Эта статья привлекла к себе внимание Листера. Ведь госпитальная гангрена, уносившая столько жизней после операций, тоже представляла собой не что иное, как разложение тканей, от которых начинает распространяться запах гниения.

В этой статье как раз и говорилось о гниении. Тогда естественно возникал вопрос: не может ли страшная госпитальная гангрена быть делом этих невидимых живых существ, живых ферментов?

К этому времени книга Пирогова «Начала общей военно-полевой хирургии» уже вышла в свет почти сразу на трех языках и вызвала большой интерес среди хирургов многих стран. Возможно, что с ней познакомился и такой крупный хирург, как профессор Листер, тем более, что она стала настольным руководством для военных врачей почти во всех странах.

После статей Пастера и Пирогова Листеру – разумеется, если он о них знал – было не трудно сделать заключение, что живые «миазмы» Пирогова, его «нечто органическое, способное развиваться и распространяться» есть не что иное, как живые ферменты Пастера.

Замечательное предвидение Пирогова оказалось пророческим. Из своих работ Листер пришел к следующему выводу. Если Пирогов и Пастер правы, то, значит, для того, чтобы не было гангрены, следовало защитить раны от возбудителей гниения, от живых «миазмов», от живых ферментов.

Перед Листером стоял тот же вопрос, который представлял основную трудность и для Пирогова: как и чем уничтожить живых возбудителей?

Вот тут Листер и вспомнил город Карлейль, о котором писали газеты, и тот способ, каким городские власти боролись с запахом гниения на свалках нечистот.

Карболовая кислота – вот что уничтожало запах гниющих нечистот.

Но раз прекращался этот запах, – значит, прекращалось и гниение, а прекращение гниения могло произойти только при уничтожении живых ферментов.

Всё стало ясным. Стало понятно, что при операциях надо уничтожать возбудителей разложения тканей в ранах тем же самым путем, тем же способом.

Рассуждая примерно таким образом, хирург города Эдинбурга, профессор Листер пришел к мысли о борьбе с заражением ран, используя уничтожающее, убивающее живых ферментов, антисептическое действие этого химического вещества.

И в 1865 году в хирургическую практику было введено орошение ран во время операций раствором очищенной карболовой кислоты, а также смачивание им всего перевязочного материала.

Подготовка успеха

Так в медицине открылась новая эра, эра антисептики, борьбы с заражением ран.

Вскоре были найдены более совершенные, чем карболовая кислота, антисептические растворы – сулема, борная кислота, йод, марганец, риванол и другие.

Антисептика дала громадный толчок развитию хирургии. Антисептика позволила хирургам глубже проникать в рану. Теперь можно было уже думать об операциях на внутренних органах.

И действительно, со времени введения антисептики начинается могучее и блестящее развитие оперативного искусства.

Уже в 1879 году, впервые в истории медицины, с применением антисептики было сделано вскрытие брюшной полости и произведена операция на желудке.

Спустя два месяца после этого была сделана еще более сложная операция внутри брюшной полости: сшиты желудок и тонкая кишка.

Вслед за антисептикой, уничтожением микробов, была введена асептика, – недопущение микробов к полю операции. Асептика достигалась в основном кипячением инструментов, пропусканием через горячий пар в особых аппаратах – автоклавах – всего того, что соприкасается с раной и с руками хирурга, – перевязочного материала, операционного белья, халатов.

Хирургам, вооруженным антисептикой и асептикой, постепенно стали доступны почти все области человеческого тела. Нож оператора мог проникать почти к любому органу. Хирург уже не боялся нагноений, как прежде. Но сердце продолжало сохранять свою неприступность. Подходить к нему со скальпелем попрежнему не решались. Врачи были убеждены, что стоит коснуться ножом мышцы сердца, как оно тотчас же остановится.

Кроме того, ведь это была сложнейшая и опаснейшая операция, в которой иногда играли роль даже не минуты, а секунды. Никто не верил, что она может быть успешной.

Сердце попрежнему оставалось «нехирургическим» органом. Но, понятно, так долго длиться не могло. Настоящая наука никогда не могла примириться с таким положением.

Даже до эры антисептики врачебная мысль работала над проблемой операций на сердце. Операции нельзя было делать, но изучать сердце было можно. Исследователи ставили опыты с кроликами, кошками, собаками. Началось это довольно давно. Еще за полтораста лет до 1865 года, года появления антисептики, один ученый вонзил острый кусок металла в сердце кролика. То, что кролик прожил после этого еще несколько месяцев, показало, что возможно жить с инородным телом в сердце.

А за пятьдесят лет до 1865 года учеными было продемонстрировано, что прокол сердца тонкой иглой не убивает его, не выводит из строя, даже часто не оставляет дурных последствий.

Число экспериментов всё умножалось. Это была как бы подготовка к хирургической атаке сердца.

Тогда встал вопрос о способе, которым можно было бы обнажить сердце. Опыты велись, конечно, на животных.

Один довольно известный французский хирург Блок очень удачно оперировал нескольких собак. Он вскрывал им грудную клетку, удалял части двух-трех ребер, закрывавших доступ к сердцу, разрезал перикардий, вытягивал слегка сердце, наносил ему рану и накладывал на нее швы.

Когда в 1882 году собрался очередной съезд хирургов, его участникам были продемонстрированы четыре собаки Блока. Животные прыгали, лаяли, – словом, вели себя как обыкновенные здоровые собаки. Но в груди каждой из них билось зашитое сердце.

Эти хирургические операции на собаках явились очень крупным событием для науки.

Дело заключалось, разумеется, не в собаках, а в сердце. Теже физиологические законы, которые управляют работой сердца собаки, управляют и работой сердца человека; поэтому эксперименты на собаках показывали дорогу и к сердцу человека.

Но над сердцем собаки можно было оперировать очень смело, не считаясь с тем, что собаки не выдерживали и что на одно выжившее животное приходилось несколько погибших. Поэтому опыты с собаками непрерывно продолжались. В 1896 году на Международном съезде хирургов итальянским ученым Соломони были также показаны две собаки, спасенные благодаря наложению швов на сердце.