Розалин Майлз - Я, Елизавета
Он всегда возвышался над окружающими. Он шагал по миру, попирая ногами четыре угла земли[5], словно владел ею целиком, его изукрашенный каменьями кинжал небрежно болтался рядом с большим выпирающим гульфиком. В зеленом и золотом, алом и белом, в пурпуре, серебре и мехах, он затмевал всех.
Я говорю о нем, каким его помню в то время – о его мощи, о его великолепии, об опасности, которая от него исходила, – так, будто бы он был не отцом моим, а возлюбленным. Все может быть – несмотря ни на что – ведь в ту пору каждый был хоть немного в него влюблен.
Это было мое первое, а его последнее десятилетие, годы, которые принесли отцу немало болезней, измен и страданий. Однако у алтаря, во всем своем великолепии, он был по обыкновению величав и красив; к тому же его так и распирало от счастья.
То был его шестой поход под венец, шестая попытка заключить брак, найти женщину себе по вкусу и вечное блаженство. Рядом с ним у алтаря стояла Екатерина Парр, богатая, набожная, миловидная, в белом подвенечном платье. Три месяца назад она потеряла супруга, лорда Латимера, а еще раньше – другого богатого и старого мужа. Я молилась на коленях, косясь сквозь пальцы на молодых, про себя же гадала: что за тайна такая заключена в браке и зачем отец вновь вверяет свою судьбу столь бурным волнам житейского моря?
Это была единственная из отцовских свадеб, на которую меня пригласили. Первую – с Екатериной Арагонской, инфантой Кастилии, – сыграли задолго до моего появления на свет, Генриху самому тогда только-только минуло восемнадцать. На втором бракосочетании, с Анной Болейн, я, надо сознаться, присутствовала, хотя и незвано-непрошено; собственно, это обстоятельство и послужило причиной торопливой церемонии, проведенной с грехом пополам в январе 1533 года: незадолго до того Анна поняла, что, как многие девицы до нее, получила дитя во чрево раньше, чем мужа в постель[6].
Третье венчание короля, с невзрачной Джейн Сеймур, тоже прошло тихо. Четвертое, с принцессой Клевской (тоже Анной!) было урезано, насколько позволяли приличия: невеста с первого взгляда не понравилась королю, и он желал по возможности меньше связываться с женщиной, которую называл «Фландрская кляча» и с которой намеревался побыстрей развязаться, что вскорости и осуществил. Пятую, снова Екатерину, свою девочку-королеву из семьи Говард, королю не терпелось отвести под венец и в постель – еще один дорогостоящий урок на тему старой пословицы: «Быстро жениться, долго каяться».
Только эту свадьбу с мадам Парр, самой домашней из его женщин, решил король справить в семейном кругу. В тот день рядом со мной во дворцовой церкви Гемптона преклонила колени его старшая дочь, моя сестра Мария, окруженная своими фрейлинами. Судя по тому, как побелели костяшки ее пальцев и как шевелились бледные губы, Мария молилась достаточно горячо, чтобы удовлетворить и людей, и Бога, но только – и все мы это знали – не короля, ведь она со всей врожденной страстностью цеплялась за старую католическую веру своей матери, Екатерины Арагонской. Каково ей придется, судачили во дворе, при новой королеве Екатерине Парр, приверженной реформистской протестантской церкви столь же рьяно, сколь Мария – римской?
По другую руку от меня молился сын, ради которого Генрих порвал с Папой и Римом, мой брат Эдуард. Наши глаза встретились, и его бледное, чересчур серьезное личико расцвело улыбкой. Он доверчиво придвинулся ближе ко мне.
– А нам дадут потом цукатов и леденцов, сестрица? – шепотом спросил он.
Тут же на него шикнула леди Брайан, его гувернантка. Моя добрая Кэт, хоть и держала ухо востро, продолжала спокойно молиться – она знала, что мне, почти взрослой десятилетней девушке, воспитание не позволит шептаться в церкви. Однако я тайком улыбнулась Эдуарду и легонько кивнула – мне хотелось, чтоб он больше походил на других шестилеток, чем на юного Соломона, каким желали видеть наследника.
В церкви было холодно, как в склепе, хотя на дворе стояло жаркое лето. Снаружи не проникало ни лучика, только горели толстые восковые свечи во много рядов; ни звука, только приглушенно играли скрытые за престольной оградой королевские музыканты. По невидимому сигналу воцарилась тишина: епископ Винчестерский подошел к алтарю и начал церемонию.
«…Соединить сих Мужчину и Женщину Святым Браком, коий есть Почетное Состояние, заповеданное нам в Сохранение от Греха, дабы не впасть в Блуд, и для взаимной Помощи, Утешения, Поддержки…»
Мое детское внимание рассеялось, мысли устремились вслед за тонкими белыми дымками свечей, плывущими поверх склоненных голов крохотной конгрегации.
Интересно, где сейчас другие жены моего отца? Может быть, их души витают здесь и слушают, как он вновь приносит те же обеты, клянется в том, в чем, уже клялся им? И почему, если он так всемогущ, так статен, так мудр, так добр, почему ни одна из них не оправдала его ожиданий?
Я опустила лицо на руки и от всего детского сердца воззвала к Богу, чтобы Он благословил этот брак ради моего отца.
Уже после церемонии в личных покоях короля на приеме для ближайших придворных и советников были поданы и цукаты, и леденцы, и желе, и айва, и персики, и пироги с голубятиной – все, что могла пожелать душа моего милого братика Эдуарда.
И еще. Удивительно, до какой степени взрослые не замечают ребенка, особенно – девочку. Я улизнула от гувернантки Кэт – они с леди Брайан оживленно обсуждали трудности воспитания монарших отпрысков – и бродила по зале. Визит ко двору, возможность видеть отца и великих людей – все было мне в новинку. Зачем же упускать время, цепляясь за юбку Кэт!
Я стояла у шпалеры в углу, рядом с несколькими вельможами. Собственно говоря, подошла я с намерением потянуть одного из них за рукав. И не потому, что это был епископ Кентерберийский, просто я знала: Томас Кранмер – добрейший человек при дворе и обязательно найдет для меня ласковое словечко.
С ним разговаривали двое членов Тайного совета – сэр Томас Ризли и сэр Вильям Паджет, секретарь.
Ризли был маленький, сердитый и напыщенный человечек, он постоянно переминался с ноги на ногу.
– Значит, король, наш повелитель, словно крестьянин, снова прогулялся на ярмарку! – неприятно рассмеялся он. – И привез оттуда не фландрскую клячу, не молоденькую горячую кобылку Говард, а добрую старую английскую корову.
– Отнюдь не такую старую, милорд, – вкрадчиво заметил Паджет, вертя в пальцах бокал с густым золотистым вином. – Наша королева видела лишь тридцать с небольшим зим.
– И с Божьей помощью увидит еще, – мягко добавил Кранмер.
– Да, и, поди, зим тридцать еще пройдет, покуда она произведет на свет то, что нам так нужно! – зло сказал Ризли. – Уверяю вас, земли и деньги она ему принесла еще от прошлых мужей, приданое, достойное королевы. Но вот что касается ребенка – ни разу не дала она всходов, хоть и дважды вспахана! Боюсь, король получит от своей коровы вдоволь молока, но только не телочка – золотого тельца, о котором мы все молимся, нашего языческого идола – второго принца, чтобы уже ни о чем не тревожиться!
– Господь уже благословил нас принцем, милорд, – сказал Кранмер, с нежностью глядя в другой конец приемного покоя, где Эдуард под присмотром своего дяди, графа Гертфорда, забавлялся с королевиными болонками.
Помню, граф выглядел грустным – еще бы ему не печалиться в такой день. Наверняка он вспоминал свадьбу своей сестры Джейн с королем семь лет тому назад и ее смерть при рождении Эдуарда спустя короткое время.
– Гертфорд повесил нос! – вставил ехидный Ризли. Он жадно допил вино и тут же подозвал проходившего мимо слугу – наполнить бокал. – И есть от чего – вдруг родственники новой королевы порасхватают должности, как в свое время они с братцем!
– Верно, граф не единственный Сеймур, которому этот брак – нож острый, – с легкой усмешкой заметил Паджет. – Слышал, что братец Том покорил сердце вдовушки и уже считал ее – и ее богатства – у себя в кармане, но тут король перешел ему дорогу. А теперь негодяй счел разумным отправиться за границу, покуда ее сердце не успокоится на своем законном месте – на груди нового супруга.
– И все же мадам Парр еще может нас удивить, – задумчиво сказал Кранмер, украдкой разглядывая статную фигуру королевы, проходившую в эту минуту по комнате. – Похоже, за ней дело не станет. Вспомните, до сих пор она делила подушку только со стариками, а это не лучший способ добиться приплода.
– А что, теперь иначе? – фыркнул Ризли.
Все трое посмотрели на короля – он сидел на троне, тяжело опираясь на золотой набалдашник жезла. Жезл был черного дерева – придворный плотник сказал королю, что другому дереву не выдержать его веса. Даже тогда я поняла смысл воцарившегося между ними молчания.
Король стар… в его объятиях мадам, Парр не понесет.
