Сергей Таранов - Творцы прошлого (Книга 1)
- А как же, барин? Я кормлю его, чтобы он кормил меня, - ответил извозчик, оглядываясь на Пчелкина с облучка. - Но, Балгимон, пошел, прокричал извозчик и гнедой рысак резво потащил пролетку, гремя по брусчатке свежекованными копытами.
- Как-как ты назвал своего кормильца?
- Ясно как, Балгимоном. Не Вольдемаром же мне его называть. Он ведь всем лошадям баал, то есть господин, - ответил извозчик и вдруг добавил в конце по-латыни: - Sapienti sat.
- Откуда ты слова-то такие знаешь? А-а, ты, наверное, расстрига. Увлекся всякими баалами языческими, вот тебя и запретили в служении.
- Ох, барин, не больно ты, значит, умен, коли очевидного не замечаешь.
- А что я должен заметить-то?
- Ключ.
- Какой ключ? Тот, что у тебя на поясе висит? Ключ как ключ. У меня в кармане такой же. Еще один - у моей горничной Аграфены.
- Вот в том-то и дело, что такой же. Этим ключом можно твой апартамент и запирать и отпирать.
- Так значит прав я, что ты мазурик. Вот почему я тебя раньше среди извозчиков не видывал. Только зачем, если ты ключ у Аграфены стащил, мне же его и показываешь?
- Дурак ты, барин, хоть и титулярный советник. Я тебе твои мечты воплотить предлагаю, а ты меня за мазурика держишь.
- Знал бы ты, о чем я мечтаю...
- Знаю. Вот, когда из ресторации выходил, о чем думал? Все о том же, как в будущее попасть.
Последняя фраза окончательно поразила Вольдемара. О том, о чем он мечтает, не знал никто, кроме него самого.
- Не хочешь ли ты сказать, что ты сам Сатана? - попробовал показать Вольдемар, что он не теряет присутствия духа.
- Нет, не хочу. Да и зачем тебе знать, кто я.
- Но ведь должен же я знать, с кем я заключаю сделку и кому отдаю душу.
- Нужна мне твоя душа? У меня своя есть, неразменная. А ты готов свою тот час же отдать первому встречному. Такая душа мне без надобности, если она тебе самому не дорога.
- Что же тебе от меня нужно?
- Вещица одна.
- Какая такая вещица?
- Вещица эта - старинная. Ее при царе Соломоне сделали. Я за ней с четырнадцатого века охочусь.
- Истлела, небось, вещица твоя. Или сгорела где-нибудь. Войн сколько было с тех пор, да смут разных.
- Да ведь я точно знаю я, где она.
- А что сам не возьмешь?
- В Тильзите она будет в тайнике с 1945 по 2004. Но ровно через сто лет найдет ее один юнец. Только мне с 1918 года до 2025 в России показываться нельзя. Против таких, как я будет работать специальная служба на подобие вашей нынешней "охранки". Сразу арестуют. А тот паренек вскроет этот тайник 18 сентября 2004 года. И звать этого парня будут Игорь Кулаков.
- Надо же, фамилия и имя русские. Тильзит же не в России, а в Германии, хотя и на самой границе.
- Это сейчас он в Германии, а тогда в России будет. О, кажись, подъехали. Вон и окна твои горят. Ладно, объясняю быстро, а то дворник заметит, что ты с извозчиками дела крутишь. Еще, чего доброго, подумает, что ты стал революционером. После того, как Сипягина грохнули, они в оба смотрят. А когда 15 июля Плеве убьют, в Третьем отделении обязательно поднимут все донесения дворников и твоего Пахомыча тоже. В общем, так: покажи твой ключ. Видишь, на нем выбиты "веди" и "покой".
- Конечно, "веди" - это Вольдемар, а "покой" - первая буква в фамилии Пчелкин.
- А на моем что?
- "Рцы".
- А сколько это в цифрах?
- Сто.
- Правильно. Сегодня закроешь дверь этим ключом, а завтра утром им же и откроешь. Окажешься на сто лет вперед - в 2004 году. Только сразу там ничему не удивляйся. Одежду пойди сперва купи. Иначе тебя будут называть словом "псих", а это то же самое, что сумасшедший. Никого ни о чем не спрашивай. Веди себя как тогдашние люди. Иначе попадешь в психбольницу, или, говоря по-нынешнему, в сумасшедший дом. Водку тогдашнюю не пей. С непривычки можешь отравиться. Опять же, попадешь в больницу, а там подумают, что ты алкаш. Алкаш, - пояснил извозчик, - это законченный пьяница. Городовых там называют словом "мент". Слово это обидное. Поэтому к ним так не обращайся. Вообще, опасайся ментов, так как пачпорта у тебя не будет. А если попадешь к ментам без пачпорта, скажут, что ты бомж. Это там так бездомных бродяг называют. А вся полиция там называется милицией.
- Это же что-то наподобие ополчения.
- Какое там ополчение. Служат там, в основном, такие же сволочи, что и сейчас. Приличным людям туда поступать западло.
- Запа что?
- Ну, в смысле, несовместимо с понятием чести.
- Постой, братец. А как же я одежду-то пойду покупать? Что я к портному в теперешнем платье заявлюсь? Вот он-то первым и решит, что я этот пси..., как его, сумасшедший.
- Портных там почти не осталось. Готовую одежду прямо в лавках покупают.
- Так ведь сидеть на фигуре не будет.
- Подберешь по размеру. Не это главное. Первое, что сделаешь, найди там одного парня. Зовут его Сева Владимиров. Ему в 2004 будет всего двадцать лет, но парень он очень толковый. Я имею возможность с ним общаться по Интернету. Это такой телеграф, по которому можно передавать даже картинки. И даже кинематограф. Сегодня у ресторана я тебя тайком сфотографировал. Пришлю ему твою фотографию. Он тебя первое время будет чуть ли не за руку водить, пока не освоишься.
- А как я его найду?
- Он сам зайдет к тебе, как только ты ему позвонишь.
- Это как, он что прибежит на колокольчик, как Аграфена?
- По телефону. У тебя номер какой?
- 14-56. В департаменте. На квартиру не провели. Когда получу коллежского асессора и стану столоначальником, обязательно проведут.
- А у него 329-15-65.
- Ого, сколько цифр!
- А ты как думал? Тогда в Петербурге будет четыре миллиона жителей.
- Это ж, сколько навозу будет от такого количества лошадей!
- Лошадей тоже не будет. Все будут ездить на автомобилях.
- И извозчиков тоже?
- Извозчики на автомобилях будут называться таксистами. Но барином они тебя называть не будут, хотя все они простые мужики. Народ они наглый и непочтительный. Попробуй им денег недодай. Сразу в морду. И еще, если тебя назовут мужиком, не обижайся.
- Я что, буду одет как мужик? Или тогда мужики все поголовно будут носить цилиндры?
- Просто нет там ни чинов, ни званий, ни титулов. У военных только остались, да в той же милиции. А у остальных одно звание - мужик. Ладно, дворник идет. Бери свой ключ.
- Держи, братец, свой двугривенный. Заслужил. Давненько я таких баек не слыхивал. Будь ты грамотным, быть бы тебе писателем, почище всяких там Уэллсов.
- За двугривенный благодарствую, конечно. Дай я тебе телефон-то запишу. Поди, не запомнил?
С этими словами извозчик достал из-за пазухи самопишущее перо и блокнот. Быстрым движение руки он написал в блокноте семь цифр, и, вырвав листок, всучил его вновь удивленному Вольдемару.
Но, едва Вольдемар выскочил из пролетки, мысли его тут же переключились на дворника. Пахомыч, как всегда, был безбожно пьян и, шатаясь из стороны в сторону, медленно ковылял к воротам.
- Ты что, каналья, не признаешь?
- Как же-с, батюшка Вольдемар Афанасьевич, здравия желаю.
Дворник откинул засов и с противным скрипом отворил левую половину ворот.
- Извольте-с, всегда готов услужить.
- Хрен ты у меня сегодня пятак получишь. Ворота бы лучше смазал. Скрипят как Граммофон по весне.
Говоря слово "граммофон", Вольдемар имел в виду отнюдь не то устройство с изогнутой трубой, которое служит для воспроизведения звуковой записи. Граммофоном за скрипучий высокий голос звали кота, который обитал в парадном, и, хотя не имел хозяина, пользовался любовью и щедрыми подачками прислуги всех жителей этого доходного дома на Средним проспекте Васильевского острова, стоящего неподалеку от его пересечения с Восьмой линией, почти что впритык к гостинице "Лондон". Никто не помнил, когда и у кого он впервые появился, и среди глупых девок, состоящих в услужении у своих не намного более умных барынь, ходили легенды о том, что кот этот живет тут чуть ли не со времен до отмены крепостного права. Говорили также, что Граммофон носит в себе неприкаянный дух какого-то помещика, помещенный в кота за то, что жестоко обращался со своими крестьянами. Вот и сейчас Граммофон презрительным взглядом провожал Вольдемара, поднимающегося по устланной красным ковром лестнице на третий этаж в свою двенадцатую квартиру. Горничная Аграфена, открыв Вольдемару дверь, тут же стала умолять его отпустить ее на ночь проведать больную сестру, якобы служащую у какой-то барыни где-то на Лиговской, и Вольдемар тут же дал свое разрешение, взяв с нее обещание вернуться пораньше утром. Он знал, что сестра Аграфены живет в Луге и пребывает в добром здравии. Знал он и то, что Аграфена бегает на ночь к кучеру Алешке, состоящему в услужении у баронессы Розен. Аграфена тоже знала о том, что барин ведает о цели ее ночных отлучек, но оба они, в рамках заведенных в обществе приличий, делали вид, что никто ни о чем не догадывается. Беспокоило Вольдемара лишь то, что, принеся в подоле от Алешки, Аграфена могла бы заявить о том, что ее обесчестил и обрюхатил сам барин. Поэтому, он собирался направить ее родителям письмо, чтобы те поскорее благословили ее брак с Алексеем. Даст Бог, неграмотные родители догадаются попросить почтальона, чтобы тот прочел им депешу. Самого же Алешку он рассчитывал взять себе в кучера, так как сразу после своего назначения столоначальником собирался он приобрести коляску и пару хороших лошадей. А еще мечтал он переехать тогда в красный трехэтажный дом, стоящий неподалеку на Восьмой линии - дом Заблоцкого-Десятовского. Квартиры там были попросторнее, да и соседи поименитее.
