Ирина Измайлова - Петр Великий. Убийство императора
Процветало местничество, и часто дело доходило до того, что государю приходилось лично разбирать бесконечные тяжбы бояр, «бивших челом» друг на друга и озабоченных личными обидами и распрями куда больше, нежели делами государственными.
Европейские державы не принимали Россию всерьез, однако торговали с ней, а в XVI–XVII веках уже поддерживали определенные дипломатические отношения. Правда, при этом европейские монархи и их послы не стеснялись сравнивать русских с варварами и почти в открытую их презирать.
Один из видных французских дипломатов XVII века герцог де Сюлли, мечтавший о французской империи, о «перекройке» европейской карты по французской выкройке, в своем политическом трактате упомянул и Россию. И что же он о ней написал? А вот что:
«Эти огромные земли, имеющие не менее 600 лье в длину и 400 лье в ширину, населены в значительной части идолопоклонниками, в меньшей части — раскольниками, как греки или армяне, и при этом множество суевериев и обычаев почти полностью отличают их от нас. Помимо этого русские принадлежат Азии столько же, сколько и Европе, и их следует рассматривать как народ варварский, относить к странам, подобным Турции, хотя уже пятьсот лет они стоят в ряду христианских государств»[4].
Далее герцог милостиво предлагает все же принять Россию «на третьих ролях» в систему европейских государств, но с условием: «Если великий князь Московский или царь русский, которого считают князем скифским, откажется вступить в это объединение, когда ему будет сделано соответствующее предложение, то с ним следует обращаться как с турецким султаном, лишить его владений в Европе и отбросить в Азию»[5].
Эти слова могли бы вызвать изумление, если бы подобные планы в отношении России не вынашивались и позднее, вплоть до недавних времен. Что до представлений о нашей стране того времени — простим их герцогу де Сюлли. Как мог он, живя в крошечной по сравнению с нашими территориями Франции, представлять себе страну таких масштабов и верно оценивать духовное состояние ее населения, не говоря уже об особенностях обычаев, национальном характере… К тому же, подобным образом к России относились практически во всех странах Запада.
Справедливости ради, надо бы признать, что это отношение было взаимным. Даже отец Петра I Алексей Михайлович, уже активно приглашавший в Россию западных художников и мастеров, послов принимал «по старой форме»: подав руку для целования, потом прилюдно (при тех же послах) омывал ее, подчеркивая, что всякое прикосновение иноверца считается оскверняющим.
Все это можно было бы оставить без внимания: не любите нас — и не надо, мы вас тоже не любим.
Если бы при этом можно было верить, что не любящие нас западные страны будут от нас дистанцироваться и не посягнут на наши рубежи.
Но об этом мечтать не приходилось! И с Востока, где нарастала экспансия крепнущей Турции, и с Запада, где рост населения напоминал об ограниченности территорий, а главное — о потребности в новых и новых богатствах, России постоянно угрожала алчность соседей. Они отлично видели и наши бескрайние территории, и несметные богатства огромной страны, и, увы, несовершенство ее армии и государственной власти.
Мощную основу будущей Российской государственности заложили военные и политические реформы Иоанна Грозного. Именно тогда Запад впервые УВИДЕЛ Русь во всей ее силе и впервые устрашился этой силы.
Но последовавшее за кончиной Иоанна Смутное время надолго затормозило стремительность прыжка, который уже тогда готова была совершить Россия.
Впрочем, мне вовсе не хочется срисовывать уже известную лубочную картинку допетровского государства: этакое дремлющее болото, с курными избами, лаптями, реакционным духовенством и… Что там еще из арсенала советских учебников?
Русь была и осталась собой. Самобытной, яркой во всех проявлениях, могучей нравственно и духовно страной, в которой власть всегда, хоть на полшага да отставала от потребностей и возможностей народа. Для примера: духовное объединение Руси на основе православия произошло задолго до того, как на той же основе стали объединяться ее князья. Первым стал Благоверный Великий Князь Александр Невский, понявший, что лучше еще пару сотен лет терпеть татарское иго, чем принять помощь папы римского и потерять Россию вместе с ее собственной Верой.
Россия до Петра I была такой же, какой осталась при нем и после него. И смешно, право, думать, что один человек, как бы он ни был велик, может переделать, перестроить веками созданный, в горне великих бедствий закаленный менталитет русского народа. А не изменишь менталитет, не переделаешь и страну — в этом убеждались правители до Петра и после него.
Но он-то как раз и не пытался переделать.
Весь смысл его преобразований сводился именно к тому, чтобы Россия и ее народ могли остаться собой, не быть поглощены и «съедены» с одной стороны Востоком, который с укреплением Турции серьезно рассчитывал на реванш за Куликово поле, с другой — Западом, у которого тоже занозой в спине сидела Невская битва.
Кстати, о терминах. Само выражение «допетровская Россия» звучит примерно как «долюдовиковская Франция». Как будто была одна страна, а с появлением монарха-реформатора вдруг стала совершенно иной. Русь, Россия, как и любое другое государство, проходила длинный и сложный путь развития, с взлетами и падениями, с застоями и стремительными шагами вперед. В XI веке наша страна была единым целым с Европой, несмотря на то что именно тогда произошло резкое и полное размежевание католической и православной церквей. Никого не шокировал и не удивлял брачный союз дочерей Ярослава Мудрого с французским и шведским королями, брак Владимира Красно Солнышко с принцессой Ингегердой, принявшей православие и греческое имя Ирина.
Тогда Русь шла вровень со столь же разрозненной и обескровленной непрекращающимися войнами Европой, и хотя вражда, непонимание, противостояние и тогда существовали, однако европейские и русские государи (великие князья) стремились поддерживать разумный нейтралитет, поскольку существовало некое равновесие сил. Татаро-монгольское иго, которое, что бы ни писали иные модные историки, было жестоким и страшным для Руси, от которого Русь в полном смысле заслонила собой Европу, истощило физические силы страны, но укрепило ее силы духовные, заставив народ окончательно выбрать между православием и язычеством, а князей — между православием и католицизмом. Православная вера прочнейшими узами связала воедино народ, до того бывший лишь славянскими племенами, и навеки определила развитие русского самосознания.
Затем был новый виток активного развития, новая попытка преодолеть растущий разрыв с Западом и найти разумное равновесие. И был Иоанн Грозный, пришедший к власти тогда, когда кровавые смуты и потрясения изнутри и растлевающее духовное воздействие извне вновь готовы были разрушить фундамент русского царства. Собственно государством, с мощным государственным аппаратом, с армией, способной безоговорочно повиноваться государю, с твердыми законами — таким государством Россию сделал именно он, Иоанн Васильевич, стократ облаянный нашей либеральной интеллигенцией.
А потом — Смутное время. Время, когда власть перестала верить самой себе, не говоря уж о том, что народ перестал верить власти. Слабость государственной машины лучше всего продемонстрировала польская интервенция и захват Москвы, тогда как, с другой стороны, ополчение Минина и Пожарского (правильнее, конечно, Пожарского и Минина, но куда денешься от советского стереотипа словосочетаний!) еще раз доказало, что вера по-прежнему объединяет народ, и у народа еще достаточно сил, чтобы эту веру отстаивать.
А потом — начало царствования Романовых, при котором Россия собственно и сделалась «допетровской», замкнувшейся в себе самой, словно замедлившей в десять раз процесс своего развития. Иначе как объяснить, что православная вера, свободная и открытая по своей сути, превращается для многих (и для царей в том числе!) в жесткий догмат? Вероятно, после нашествия еретиков и ересей в период царствования Иоанна Грозного и особенно Смутного времени это была единственная возможность сохранить себя, отстоять свое «я» перед лицом начавшего крепнуть Запада, еще сильнее желавшего разорвать Россию на куски и поглотить. И это при том, что с другой стороны все так же сторожили свой час Крым и Турция.
«Погружение в себя» было вынужденным и, вероятно, необходимым, но и затягивать его становилось смерти подобно.
Один священник, отслужив молебен над могилой Петра в Петропавловском соборе, в день кончины государя, сказал: «Петр воспринимал Россию как правопреемницу православной Византийской империи и стремился к тому, чтобы она заняла полагающееся ей место среди западных стран, то место, которое долгие века занимала Византия».
