Жорж Блон - Флибустьерское море
Густая толпа слушала, как священник служил молебен на палубе «Сан-Яго». Но там были не все. Глубоко в трюмных отсеках при зыбком свете фонарей сидели люди, охранявшие имущество, свое либо чужое, к которому они были приставлены. Они находились там безвылазно, лежа на ящиках и мешках, а то и прямо на полу из неструганых досок, отгоняя жадных крыс, норовивших поживиться их провизией. Эти люди не видели дневного света с самого отплытия, живя, как тараканы, в духоте и зловонии.
Самый глубокий отсек в кормовой части, двумя палубами ниже капитанской каюты, был обит железными полосами, превращавшими его в подобие сейфа. Проникнуть туда можно было только через люк в потолке. Этот люк, тоже обитый железом и закрытый на огромный замок, выходил в другой отсек, где постоянно находилось десять вооруженных пистолетами и ножами охранников, половину которых меняли каждые два часа. Единственный фонарь, висевший под потолком этого убежища, светил так слабо, что, входя туда, люди поначалу ничего не могли рассмотреть во тьме и наталкивались друг на друга. Мрак был создан с умыслом – дабы легче уберечься от внезапного нападения.
В этом глубоком и надежно защищенном трюме покоилось скрытое от посторонних глаз в полной тьме тяжелое безгласное божество, которому люди поклонялись больше, чем Христу, – слитки золота.
Ежегодно два флота (так в Испании называли трансатлантические караваны), груженные европейскими товарами, отплывали из Севильи в Америку. На обратном пути они везли золото, серебро и экзотические заморские продукты. Один караван шел из Испании на Кубу, другой, пройдя Атлантику, заходил в Картахену (ныне в Колумбии), а затем останавливался, по меньшей мере, на две недели в Пуэрто-Бельо на атлантическом побережье Панамского перешейка.
В порт Панама, расположенный на тихоокеанском берегу перешейка, свозили золото и серебро из рудников Перу и Чили; доставку осуществлял испанский флот на Тихом океане. Затем слитки перегружали на мулов и переправляли с вьючным караваном через перешеек в Пуэрто-Бельо, где слитки опускали в трюмы галионов флота номер два. Суда шли на Кубу, где соединялись с кораблями флота номер один. Часто по пути домой обе флотилии пересекали океан вместе.
«Сан-Яго» вышел из Пуэрто-Бельо 6 мая 1668 года в Гавану. Из всех островов Антильского моря Куба была единственным надежным владением испанцев. Но путь до нее был полон опасностей: он шел мимо гнезд французских и английских флибустьеров, осевших на островке Тортуга у северного берега Эспаньолы, у самого входа в Багамский пролив, и в Порт-Ройяле на Ямайке.
Капитан галиона взял сначала курс норд-норд-вест с намерением достичь Гаваны, обогнув западную оконечность Кубы, но ветры и течения отнесли его к востоку. К концу дня 15 мая, заметив впереди по левому борту ямайский берег, он взял резко на север, поняв, что ему не остается ничего иного, как попробовать пройти между Ямайкой и Эспаньолой. Тут-то его и засек «Дельфин».
Месса на борту галиона подходила к концу. «Сан-Яго» находился приблизительно в двух морских лье от порта Сантьяго-де-Куба; преследователь шел точно в кильватере на расстоянии около восьмисот морских саженей. И это расстояние неуклонно сокращалось.
Кортеж, пробивавшийся через тропический лес под звуки музыки, имел совершенно необычный вид – казалось, он прибыл с другой планеты. Люди, раскрашенные красной, желтой и голубой краской, одетые в звериные шкуры и увенчанные разноцветными перьями, били в гонги, дули в изогнутые трубы, рога и морские раковины, трясли звонкими ожерельями. На груди у жрецов великанского роста, облаченных в черные тоги, сверкали массивные золотые украшения в форме солнца, на других были золотые венцы, с которых ниспадали нитки изумрудов, подчас закрывая лица.
Самые богатые украшения были на тех, кто шагал впереди сделанных из золота носилок, тоже помеченных знаком солнца. А на носилках восседал казавшийся золотым человек – живой идол, Эльдорадо (Золоченый). О том, что это не статуя, можно было догадаться лишь по тому, что фигура колыхалась в такт шагам несших носилки принцев. Все тело этого человека было сплошь покрыто золотой пылью, смешанной с особым каучуковым составом. Иногда случалось, что «живой бог» умирал, задохнувшись под этим панцирем, прежде чем кортеж добирался до озера.
Процессия медленно и торжественно шествовала к озеру в такт музыке, тревожные басы прерывались пронзительными всплесками рожков. Священная «змея» ползла через лес, сверкая золотой чешуей в местах, где солнечным лучам удавалось прорезать густую листву. Невидимая толпа следила за шествием: непосвященные под страхом смерти боялись показаться на глаза жрецам, ибо ослушнику мгновенно пронзили бы грудь обсидиановым кинжалом. Но тысячи индейцев, прижавшись обнаженными телами к земле, каждый раз рисковали жизнью в безумной надежде хоть краешком глаза взглянуть на золоченого касика (вождя).
Длинная лодка небесно-голубого цвета ждала на озере, уткнувшись носом в берег; двадцать голубых гребцов в золотых масках застыли на веслах. Носилки ставили наземь, и Эльдорадо переносили в лодку. Тотчас гребцы сгибались, словно пружина, а когда они распрямлялись, за лодкой до середины озера тянулся узкий, будто прорезанный ножом, след. Жрецы и участники процессии, замерев на берегу, неотрывно смотрели на воду, музыка смолкала. Наконец лодка останавливалась на середине озера, Эльдорадо на корме воздевал руки к небу и – неожиданно нырял в воду.
Тотчас вопль исторгался из груди оставшихся на берегу, а музыка сотрясала берег и лес. Эльдорадо медленно делал круг, пока золотой порошок не сходил с его кожи и тысячами звездочек не оседал на дно. Одновременно присутствующие изо всех сил дружно закидывали в озеро как можно дальше свои сказочные драгоценности. Изумруды, золотые нагрудники, венцы и тяжелые браслеты, сверкнув в последний раз, навеки исчезали в водах озера. То была дань божеству. Ликование на берегу достигало апогея, когда обнаженный касик, освободившись от золотой чешуи, очищенный и обновленный, вновь залезал в голубую лодку, которая доставляла его на землю. В последний миг гребцы тоже бросали свои маски в озеро.
Описанный обряд совершался посреди тропического леса на высокогорном плато Гуатавита недалеко от Боготы (Колумбия). В течение долгих веков до прихода европейцев он устраивался каждый раз по случаю вступления на трон нового касика. Это был обряд приношения и очищения, жертвенная церемония. Поразительно, что никто из европейских пришельцев, прослышавших о ней, не понял ее сути. Вернее, жажда золота у конкистадоров была столь сильна, что значение и смысл обряда они отринули, как помеху. То, что им удалось выведать у индейцев во время первых контактов, в результате многократных повторений превратилось затем в легенду, обросшую целым сонмом преувеличений и россказней. Идея жертвенности и очищения исчезла. Ярким пламенем в жадно взиравших очах горел лишь образ сокровищ, которыми полнился этот край и которыми в случае удачи можно было завладеть. Эльдорадо перестал быть человеком, превратившись в страну, в символ баснословного, невиданного в мире богатства, ради которого испанцы были готовы на все...
Между тем «Дельфин», шедший по пятам своей жертвы, изменил обличье. Больше не видно было людей, толпившихся на палубе и смотревших во все глаза на галион, размахивавших при этом руками и вопивших с искаженными от вожделения лицами. Люди исчезли. На самом деле они лежали ничком на палубном настиле, вытянувшись рядами, словно невольники на борту работоргового судна; рваное тряпье покрывало теперь все пространство палубы от носа до кормы. А там, на корме, остались стоять лишь Мигель Баск, капитан и рулевой. Хирург, высунувшись наполовину из своего убежища, с недоумением взирал на странное зрелище.
Приказ лечь на палубу и не шевелиться был отдан, как только «Дельфин» приблизился к галиону: испанцам нельзя было показывать число нападавших. Планширь надежно скрывал лежащих, и вплоть до последнего момента враг должен был пребывать в тревожном неведении. Тишина стояла на борту флибустьерского судна; слышались лишь дыхание бриза, шорох бейфутов грота о мачту и шелковистый шелест разрезаемой корпусом воды.
Хирург смотрел на галион – с каждой минутой тот становился все более отчетливым. Судно, на котором он полтора года назад прибыл из Европы, было приблизительно того же тоннажа. Молодой человек без всякого удовольствия вспоминал свое девятинедельное путешествие через Атлантику. В XVII веке комфорт и удобства еще не вошли в обиход; в те времена в Версале на столе у Людовика XIV зимой застывала в кубке вода. Александр Оливье Эксмелин, сын аптекаря из Онфлёра, воспитывался в школе, где о топке и не помышляли, зимой лишь застилали пол соломой. А помещение, где он осваивал потом премудрости хирургии, мало чем отличалось от прежних. Но, лишь оказавшись в открытом море на судне, увозившем его в Вест-Индию, он впервые по-настоящему хлебнул горя. Ему довелось изведать на своей шкуре то, о чем умалчивают учебники истории и отчеты путешественников: пассажиров того времени возили как скот и едва ли лучше кормили. Впрочем, у иного хозяина свиней содержали лучше.
