Антон Антонов - История людей
И если принять тезис, что гениальность — это на 1 % способности, а на 99 % труд, то получается, что даже упомянутая выше вероятность дает самому удачливому потомку (одному из четырех) только 1 процент гениальности. А 99 %, заработанные тяжким трудом, по наследству от отца к сыну, увы, не перейдут. Потому что приобретенные признаки не наследуются!
А между тем, в своем первоначальном виде трудовая теория антропогенеза основывалась именно на этом заблуждении, типичном для 19-го века. Его разделял даже сам Дарвин, который увязывал изменчивость и приспособление к условиям среды как раз с наследованием приобретенных признаков. Понятно, что и его ранние последователи тоже впадали в эту ошибку.
Энгельс в своих работах в биологические подробности не вдавался, но роль труда в процессе превращения обезьяны в человека представлял себе именно так: обезьяна берет в руки палку и чтобы высвободить для этого руки, приспосабливается ходить на двух ногах. И эту новую способность наследуют ее дети.
Конечно, это происходит не за два поколения, но суть дела не меняется. Все равно в основе процесса лежит наследование приобретенных признаков.
И если такие признаки не наследуются, то рушится на корню и трудовая теория антропогенеза в ее первозданном виде.
Согласимся — труд помогает развить природные способности чуть ли не до бесконечных пределов. Но для эволюции в этом нет никакого смысла. Как бы ни был умен отец, мозг сына от этого больше не станет.
Почему же тогда у предков человека мозг постепенно увеличивался? Что было движущей силой антропогенеза, если приобретенные признаки не наследуются?
На этот вопрос легко ответит каждый, кто знаком с эволюционным учением. Эта движущая сила — естественный отбор, и можно было бы не затевать разговор про отрубленный собачий хвост, если бы не один маленький нюанс.
Естественный отбор и трудовая теория антропогенеза плохо стыкуются друг с другом.
В упрощенном виде естественный отбор выглядит так. В каждой популяции существуют особи, которые лучше других приспособлены к существующим условиям — и наоборот. Понятно, что наиболее приспособленные дольше живут, меньше болеют, активнее спариваются и дают больше потомства. В результате их прогрессивные признаки закрепляются в потомстве и доминируют, а бесполезные признаки наименее приспособленных особей исчезают без следа.
В свете трудовой теории антропогенеза ключевой тезис применительно к предкам человека можно сформулировать так: лучше выживают, чаще спариваются и дают больше потомства те особи, которые лучше других приспособлены к труду. То есть более умные, более смекалистые и более ловкие.
В 19-м веке, когда писал свои книги Энгельс, кабинетные ученые, видевшие каменный топор только в музее, рассуждали примерно так:
— Каменное орудие изготовить очень трудно. Бедняге питекантропу приходилось месяцами с утра до вечера оббивать и точить один камень, чтобы из него вышло что-нибудь дельное.
— Самые умные и смекалистые, у которых работа шла быстрее, оказывались в более выгодном положении. У них оставалось больше времени на охоту, собирательство и секс. Поэтому они больше ели, меньше болели, дольше жили и чаще давали потомство.
— Считалось также, что работа каменными орудиями — адский труд. Одно дерево приходилось рубить много дней от зари до зари. И опять же, только у самых сильных и умных оставалось достаточно времени на другие дела.
— В итоге умных, ловких и умелых в каждом поколении становилось все больше — а чтобы выделиться на общем фоне, надо было оказаться еще умнее. Естественный отбор закреплял в потомстве такие признаки, как большой мозг, прямохождение и ловкие руки, и обезьяна медленно, но верно превращалась в человека.
Но в 20-м столетии исследователи, во-первых, хорошо изучили жизнь людей, до сих пор пребывающих в каменном веке, а во-вторых, сами попробовали создать каменные орудия и поработать ими.
И получилось вот что:
— На изготовление хорошего каменного топора у современного человека уходит не больше часа. Менее смекалистые и ловкие питекантропы, возможно, возились дольше, но вряд ли намного. Главное — сообразить, как это делается, или у кого-то научиться, а дальше дебил справится с задачей не хуже гения. Так что на изготовление орудия уходит от силы несколько часов. А пользоваться им можно много дней.
— Много ли орудий надо первобытному человеку? Вряд ли. У индейцев акурио, которые живут в лесах Амазонии, их не больше десятка. Причем каменный только топор, остальные — из дерева или кости. А у архантропов их, наверное, было еще меньше. К тому же, если одни орудия нужны каждому охотнику, то другие не так необходимы — хватит и одного на все племя.
— Срубить дерево каменным рубилом (даже не топором) можно за час. Если очень большое — то за несколько часов. Только на кой черт? В хозяйстве гораздо нужнее тонкие молодые деревца — а тут и получаса хватит с лихвой.
— Человек ленив, а первобытный человек — еще и не запаслив. Не в его правилах работать больше, чем необходимо.
— Следовательно, у наших предков после изготовления орудий, обустройства жилищ и рубки дров для костра оставалась еще уйма времени. Как раз того самого, которое можно тратить на охоту, собирательство, секс и развлечения.
Однако если разница в сроках и качестве изготовления орудий между гениями и дебилами минимальна, то с какой же радости дебилам вымирать, а гениям процветать?
С другими признаками — то же самое. Разумеется, один питекантроп мог иметь руку виртуоза, а другой — неуклюжую граблю. Ну и что? Один делает каменное рубило час, другой — три часа. И оба бог знает сколько недель, месяцев или лет ими пользуются. Почему же, спрашивается, граблерукий должен умереть раньше виртуоза?
К тому же именно сторонники трудовой теории антропогенеза, всегда утверждали, что архантропы не знали понятия частной собственности. Все было общее — и орудия, и пища. И в результате последователи Маркса с неизбежностью впадали в главное проттиворечие марксизма.
Если глупый лентяй может беспрепятственно пользоваться орудиями, которые сделал умный трудяга, и жрать дичь, которую умный трудяга поймал — то при чем здесь вообще труд? В этой ситуации отбор должен идти в обратном направлении. Пока трудяга колет камни и рискует жизнью на охоте, лентяй оплодотворяет всех самок, и в потомстве начинают преобладать наследственные лентяи.
При таких условиях вместо естественного отбора получается самый натуральный колхоз. Причем с аналогичным результатом. Трудяги бегут в город, а лентяи и пьяницы плодятся и размножаются.
Чтобы устранить противоречия между трудовой теорией и первобытным колхозом, была изобретена гипотеза общественно-трудового отбора. Она гласит, что группы архантропов активно конкурировали между собой, и побеждали неизменно те, в которых процент умных и трудолюбивых был выше. Более того, в самом выгодном положении оказывались те группы, которые сами уничтожали своих дураков и лентяев. Этакий красный террор в первобытном обществе.
Сама по себе гипотеза не оригинальна. Теория группового отбора, созданная А. Кизсом (Keith), говорит примерно о том же — только она не ставит во главу угла труд.
Мы еще не раз вернемся ниже к групповому отбору, но с той оговоркой, что не следует видеть в нем нечто особенное и присущее исключительно роду человеческому. Под это понятие можно подвести целый ряд явлений от игры в футбол и до конкуренции пчелиных семей, но при любых условиях групповой отбор — это лишь одна из форм естественного отбора вообще.
А пока несколько слов о частной собственности, которой, якобы, не было у архантропов, потому что они произошли от животных, а животные не знают понятия собственности.
Ах, господа! Попробовали бы вы отнять кость у моей собаки — так потом, лечась от множественных укусов, наверное, изменили бы мнение насчет частной собственности у животных.
Священное право частной собственности появилось задолго до человека. С этим понятием знаком каждый хищник, будь то волк, бегущий в стае, или тигр, охотящийся в одиночку. Объекты этого права — охотничья территория и добыча.
Впрочем, у стадных животных есть свои особенности. А человек — животное, безусловно, стадное. Не успев устать в процессе труда по изготовлению орудий, он, желая сытно поесть, скликал сотоварищей и отправлялся на охоту.
И тут я вижу, как из облаков выглядывают Маркс и Энгельс и задают ехидный вопрос:
— А охота — это разве не труд?
4. Правило Тома Сойера
Чтобы ответить на вопрос из облаков, процитируем для начала марксистское определение труда.
«Труд — это целенаправленная деятельность человека, в процессе которой он при помощи орудий труда воздействует на природу, используя ее для создания искусственных предметов, необходимых для удовлетворения его потребностей», — сообщает «Философский энциклопедический словарь», и это определение сразу же ставит нас в тупик.
