Елена Прудникова - Последний бой Лаврентия Берии

– Партии и правительства? – с нажимом уточнил Москаленко.

Булганин запнулся и смолк. Так вот оно что!

– Хватит, Коля! – Хрущев соскочил со стола. – С ним можно говорить прямо. Это свой человек, надежный. Ты иди пока, готовь приказы войскам. А мы тут побалакаем…

Вот уже не меньше получаса он лежал без сна, слушая нежный шелест дождя за окном. В последнее время он все чаще просыпался перед рассветом с ощущением смутной тревоги. Знакомые фокусы – так организм реагирует на запредельное напряжение. Нечто подобное было в сорок первом, после начала войны.

9 июля Сталин внезапно вызвал Берию к себе, на ближнюю дачу. Кроме вождя там находился Молотов, и, судя по всему, разговор у них был нелегкий. Вождь, не тратя времени, сразу перешел к делу.

– Я полагал, что управление Советским Союзом во время войны будет строиться следующим образом: армия воюет, а я, как глава государства, обеспечиваю ей наилучшие условия для того, чтобы она могла бить врага. Но положение на фронтах крайне тяжелое. И мы с товарищем Молотовым пришли к выводу, что мне, по-видимому, придется взять на себя верховное командование войсками.

Берия не удивился. После катастрофических результатов первых дней войны, после того как стало ясно, что ни нарком обороны, ни Генеральный штаб не справляются со своими задачами, ничего иного ждать и не приходилось.

– В этой ситуации, – продолжал Сталин, – я не буду иметь возможности заниматься оборонной промышленностью и техническим обеспечением боевых действий. Но чтобы быть хорошим главнокомандующим фронтом, я должен опереться на надежный тыл. Что вы думаете по поводу организации этой работы, товарищ Берия? Как будет лучше всего?

Вопрос был странный. Механизм управления страной отработан неплохо. Каждый отвечает за свой участок, стратегические решения принимаются коллегиально, а председатель Совнаркома координирует работу. Примерно это он и высказал.

– Я знаю, – нетерпеливо оборвал его Сталин. – Вопрос в том, кто персонально станет руководить работой оборонной промышленности. Я буду занят другим делом, товарищ Молотов тоже не может полностью взять на себя эту работу, у него наркомат иностранных дел и много текущих государственных вопросов.

Молотов слегка шевельнул усами, по невозмутимому лицу пробежала тень. Ясно, о чем у них шел разговор. Идеальный второй, надежная опора главы государства, с ролью первого в таком серьезном деле он не справится. Ему это неприятно, однако признать придется.

– Страна должна стать единым военным лагерем, – продолжал Сталин, – и мне нужен кто-то, кто возьмет на себя роль начальника этого лагеря. Один человек. Во время войны коллегиальное управление – гарантия поражения. Причем это должен быть человек, который хорошо ориентируется в быстро меняющейся обстановке, не боится принимать решения и умеет находить выход даже там, где его нет.

Он замолчал, внимательно глядя на Берию. Что ж, все предельно ясно…

– Ну и что ты молчишь? – произнес наконец вождь.

– Я должен что-то сказать? – чрезвычайно внимательно разглядывая подстаканник, поинтересовался Лаврентий.

– Справишься?

– Смотря с чем. С координацией работ, с управлением – постараюсь. С руководством – нет. Члены Политбюро мне не подчинятся даже по вашему приказу, товарищ Сталин.

– Увиливаешь, трус? – вспыхнул вождь, поперхнулся дымом и закашлялся.

Он, наверное, еще много бы всякого сказал, но выручил Молотов – единственный человек, на которого не производили впечатления сталинские вспышки. Дождавшись, когда вождь немного отдышится, но еще не до такой степени, чтобы продолжать свою гневную тираду, бросил всего два слова:

– Он прав.

– И ты туда же, – уже более миролюбиво сказал Сталин. – Сейчас война, не время считаться с амбициями.

– Согласен, – кивнул Молотов. – А вот Кагановича тебе придется снять.

– Хорошо, черт с вами, – бросил Сталин. – Кагановича я беру на себя. И еще кое-кого из особо неуступчивых. Но это все, что вы сможете у меня выторговать, – он повернулся к Берии: На то, чтобы полностью войти в курс дела, даю тебе месяц. Так справишься?

Берия пожал плечами:

– А разве у меня есть выбор?

Выбора не было ни у кого из них, чего бы на самом деле им ни хотелось. И все трое это понимали.

Когда Берия уходил, Сталин вышел проводить его и, остановившись в дверях, вдруг сказал негромко:

– Не обижайся.

– Я давно не обижаюсь, – ответил Берия. – Вам трудно, и вы срываетесь, как же можно на это обижаться? Я тоже не ангел.

Он ждал еще одной вспышки, но Сталин сказал просто и грустно:

– И чем ближе человек, тем больше ему достается. Так глупо мы устроены. И ты тоже начинаешь кричать на людей. Не бери с меня пример, не надо…

…Через месяц, 8 августа, Сталин стал Верховным Главнокомандующим, а Берия принял на плечи техническое обеспечение войны. После заседания ГКО[2] Молотов подошел к нему и, по своему обыкновению невозмутимо, с едва заметной усмешкой сказал:

– Вот и решился вопрос, кому товарищ Сталин передаст управление государством.

Лаврентий тогда возмутился совершенно искренне и аргумент привел неоспоримый: после Сталина на высшем государственном посту не может снова оказаться кавказец, это абсолютно невозможно. Молотов похлопал его по плечу и насмешливо сказал: «Ты не знаешь Иосифа. Он такой хитрый, он обязательно что-нибудь придумает».

Работа была чудовищной. Тогда он тоже целыми днями, бывало, мечтал о сне, а добравшись до постели, или – чаще – до дивана в рабочем кабинете, не мог уснуть. Как-то раз Сталин, взглянув на его землистое от усталости лицо с глазами, провалившимися в темные ямы, потребовал, чтобы он отдыхал днем – хоть полчаса, но непременно. Это был один из секретов нечеловеческой работоспособности Сталина.

– Наша жизнь – казенное имущество, – сказал тогда вождь. – И то, как ты обращаешься с ней, Лаврентий, это настоящее вредительство. Не думай, что наша задача – выиграть войну и умереть. После войны нам тоже жить надо…

Молотов оказался прав. Уже в сорок четвертом году Берия не только фактически, но и формально стал вторым человеком в стране – начальником Оперативного бюро ГКО. После войны этот орган трансформировался в Бюро Совмина – «генеральный штаб» управления государством. А в сорок шестом Сталин сказал ему обо всем прямо. Всю войну вождь держался, но после победы нечеловеческое напряжение отозвалось резким ухудшением здоровья. Как-то раз, когда Берия навестил Сталина на даче, тот предложил прогуляться по саду, и когда они отошли достаточно далеко от дома, заговорил:

– Мне немного осталось, Лаврентий…

Берия хотел было возразить, но слова на ум не пришли.

– Ты молодец, – сказал Иосиф Виссарионович, – что не болтаешь глупостей. Мол, как вы можете такое говорить, товарищ Сталин… А товарищ Сталин знает, что говорит, он еще не выжил из ума. Мне немного осталось, и мы не имеем права это не учитывать. Плох тот хозяин, который, чтобы не думать о смерти, не пишет завещания, это несерьезный человек…

Берия по-прежнему молчал – что тут скажешь?

– А как ты думаешь, Лаврентий, – продолжал вождь, – чьи руки достаточно надежны, чтобы передать в них страну?

Ответ на этот вопрос Берия знал. И все же не удержался от глупого восклицания:

– Неужели нельзя иначе?!

– Нельзя, – жестко отрезал Сталин. – Я тоже не хотел, тоже спрашивал, нельзя ли иначе. Но Бог не отпустил. Пришлось подчиниться обстоятельствам. И тебе придется. Я не хотел волновать тебя раньше времени, пока не закончится война. А теперь пора…

Впрочем, один аргумент у Берии был, все тот же: не могут два кавказца друг за другом управлять такой большой страной. Что станут говорить?

– Не волнуйся, – засмеялся Сталин. – Нет таких крепостей, которые не могли бы взять большевики.

Именно после этого разговора вождь начал все больше перекладывать на них с Вознесенским и Маленковым государственные дела. Берия скоро понял его план. Георгий занимался безбрежной текучкой государственного управления, кадрами, партийной работой – из него явно готовили политического лидера, генсека. Вознесенский должен был взять на себя стратегическое планирование экономики. Берии досталось оперативное руководство, а еще внутренняя и национальная политика – работа для реального главы государства. Сталин учил его всему, что знал сам. Особенно трудно давалась внешняя политика, к которой Берия не имел ни склонности, ни особых способностей. Как легко было все это понимать, занимаясь разведкой, и насколько трудно оказалось работать поваром на этой кухне. Однако Сталин был непреклонен.

– Я знаю, дипломат из тебя не выйдет, – говорил он. – Ты слишком нетерпелив и не имеешь вкуса к интриге. Ну да ничего. Мы сделаем министром иностранных дел товарища Вышинского. С Андреем Януарьевичем ты можешь быть за иностранные дела спокоен, так, как я во время войны был спокоен за оборонную промышленность…