Гельмут Симон - Войны Рима в Испании. 154—133 гг. до н. э.
Следует оговориться, что бесцеремонность действий Рима в Испании во многом объяснялась отсутствием там «правильных» государственных образований, каковыми были, например, эллинистические монархии или греческие полисы. По отношению к менее упорядоченным варварским структурам римляне чувствовали себя куда как «раскованнее». Однако начало второй половины II в. ознаменовалось все более жестким подходом как к «цивилизованным» народам, так и к «варварам». Символом торжества кулачного права со стороны Рима стали руины Карфагена, Коринфа и Нуманции, разрушенных за неполные 15 лет (146—133 гг.). Уже современников печальная судьба этих трех городов «снова и снова побуждала к размышлениям о римской политике тех десятилетий»{23}. Между тем ни Карфаген, ни Коринф, ни Нуманция не угрожали всерьез могуществу Рима.
Конечно, во все времена сильные не церемонились со слабыми, и потомки Ромула в этом смысле не исключение. Но уж коль скоро они так поступали, нужно называть вещи своими именами, а не доказывать, что римский империализм был «случайным» или «оборонительным»{24}. И еще один момент. Повсеместность такой практики вовсе не означает, что ее можно оправдывать, как то делают и иные представители академической науки, утверждая, будто «каждое государство имеет право проводить любую внешнюю политику»{25}. В таком случае, однако, непонятно, что означает слово «право» — может, тогда лучше обойтись без него? В свое время еще Иохан Хейзинга остроумно и едко высмеял представления о том, что государство не должно связывать себя соображениями морали: «Противостоящее государство ведь тоже не подлежит моральной оценке либо осуждению. Но тут немедленно мстит за себя убогость этой философии Государства, полной нечистых испарений человеческого ослепления и корыстолюбия. На практике эта красивая теория Государства, неподвластного морали, имеет хождение только внутри собственных границ. Ибо стоит лишь обостриться вражде, и сразу же великодушный голос твердого как сталь логического аргумента переходит в истерический рев, полный намеренной подозрительности по адресу врага и бранных выпадов из старого арсенала добродетели и греха»{26}. К слову сказать, исключительно прагматичные римляне предпочитали теориям об имморализме политики непоколебимую уверенность в собственной правоте.
Несколько слов нужно сказать о последствиях войн 154—133 гг. на Пиренейском полуострове для победителей и побежденных.
Бесспорно, этот долгий конфликт оказал серьезное влияние на развитие Испании. Прежде всего, огромное значение имел фактор военного разгрома — римляне стали чувствовать себя более уверенно, испанцы же все более привыкали к мысли о неустранимости римского господства, думая не столько о возвращении к временам независимости, сколько о приспособлении к новым условиям{27}. Начала, наконец, работу сенатская комиссия{28}, решения которой упорядочивали и закрепляли угодный Риму режим. Активно внедрялась римская монетная система{29} — один из важнейших рычагов романизации. Уже в начале войны, предположительно в 152—151 гг., началась чеканка иберийских денариев{30}, вызванная, очевидно, необходимостью уплаты жалованья воинам. Продажа в рабство десятков тысяч пленных испанцев содействовала развитию античного способа экономики{31}. Тысячи испанцев прошли службу в римских войсках{32}, что, как известно, также было одним из самых эффективных путей романизации.
Нельзя при этом не заметить, что и теперь римляне по понятным причинам продолжали относиться к испанским провинциям более «бережно», чем к иным своим владениям. Так, в 123 г. по предложению Гая Гракха сенат распорядился продать хлеб, присланный из Испании наместником Квинтом Фабием Максимом Аллоброгским, а деньги с продажи вернуть общинам, у которых он был приобретен, по-видимому, с издержками для последних (Plut. С. Gracch., 6, 2). Гнею Корнелию Сципиону, получившему по жребию в управление одну из испанских провинций, сенаторы запретили ехать туда, ибо он «не умел правильно вести себя» (Val. Max., VI, 3, 3). В целом же отношения с туземным населением чем дальше, тем больше приобретали институциональный характер{33}. Однако этот процесс только начинался, тем более что далеко не все племена смирились со своим поражением. Впереди были еще долгие годы войн, самой крупной из которых стало восстание Сертория (80—71 гг.).
Что же касается Рима, то для него войны в Испании 154— 133 гг. имели тяжелые последствия. Не раз и не два его армии терпели жестокие поражения. «Качество войск достигло такого низкого уровня, как никогда прежде»{34}. Их потери оцениваются в 100—150 000 человек{35}. В 151 г. началось массовое уклонение от воинской службы как среди простых людей, так и нобилей. В той или иной мере такие случаи имели место и позднее. Сенат продемонстрировал свою неспособность держать в повиновении военачальников, как то показал пример Лукулла и Лепида, начавших войны с ваккеями на свой страх и риск{36}. Еще античные авторы связывали катастрофу под Нуманцией с началом реформ Тиберия Гракха, а стало быть, и гражданских войн — Тиберию пришлось защищаться от нападок врагов за участие в заключении «позорного» договора с нумантинцами, и он-де в качестве ответного удара предложил свои аграрные реформы (Veil. Pat., II, 2, 1; Flor., Ill, 14, 2). Правильность такого толкования сомнительна, но указание на связь между испанскими событиями и смутой в Риме в высшей степени симптоматично, особенно если учесть, насколько скандалы из-за войн на Пиренейском полуострове подорвали политическую стабильность. В иберийской трагедии, словно в зеркале, отразилось недалекое будущее Рима, который вскоре погрузился в кровавую пучину междоусобиц.
* * *Перипетии иберийских войн Рима давно стали объектом пристального внимания со стороны исследователей нового и новейшего времени. Наверное, не будет преувеличением сказать, что это наиболее изученная из тем, связанных с античной Испанией, прежде всего в силу характера источников. Однако при всем обилии литературы по данному вопросу предлагаемая читателю книга Гельмута Симона остается, по-видимому, самой обстоятельной из работ, посвященных событиям 154—133 гг. на Пиренейском полуострове. Что же касается русского читателя, то в его распоряжении лишь соответствующие разделы обобщающих трудов по истории Рима, Испании, книг о римских политиках того времени и крайне немногочисленные статьи{37}. Между тем в условиях неугасающего интереса к военной истории, в том числе и античной, вполне естественным будет обратиться к этой богатой яркими и драматическими событиями теме. В книге Г. Симона подробнейшим образом описываются передвижения войск, выясняется ход сражений и осад, скрупулезно локализуются спорные топонимы, уточняется хронология событий. Попутно, естественно, обсуждаются и вопросы дипломатии, которые играли здесь, как и в любой войне античного (и не только античного) периода весьма важную роль. Автор хорошо знаком не только с самыми разнообразными нарративными источниками вплоть до византийских, но и с археологическими, нумизматическими и эпиграфическими. Что касается археологии, то здесь задача автора во многом облегчалась тем, что еще в первой четверти XX в. Нуманция стала объектом раскопок, материалы которых были опубликованы А. Шультеном в его капитальной монографии «Нуманция»{38}. К слову сказать, в ее I томе Шультен подробно исследовал ход кельтиберских войн Рима, благо ему была прекрасно известна топография Пиренейского полуострова, где он провел немало лет. Это также несколько упрощало задачу Симона. Следует, однако, помнить, что ему пришлось исследовать ход боевых действий не в одной только Кельтиберии, но также в Лузитании и Галлекии.
Но дело не только в военной истории. На русском языке совсем немного книг по истории Римской республики II в. Специально ей посвящены лишь труды Н. Н. Трухиной и Т. А. Бобровниковой (см. примеч. 4 и 43), причем вторая из этих работ не лишена элементов беллетризации и отличается откровенной тенденциозностью. Между тем в монографии Г. Симона отражены не только военные события, но и перипетии политической борьбы в Риме середины II в., тесно связанные с испанским конфликтом. При этом автор активно использовал просопографический метод, позволяющий лучше понять связи между различными представителями и целыми группировками римского нобилитета, а стало быть, и характер внутриполитической борьбы.
Ценность книги Г. Симона не только в реконструкции хода событий, но и в ряде интересных гипотез, которые он высказывает по ходу повествования. Так, заслуживает внимания его предположение о том, что во время своих операций в Лузитании Лукулл не просто принудил к капитуляции крупный отряд лузитан, но обманул его какими-то гарантиями, видимо, пообещав отпустить всех после выдачи оружия. Это делает картину римско-лузитанской войны еще более выразительной, особенно если вспомнить об аналогичных действиях Гальбы примерно в то же самое время. Не менее любопытна гипотеза ученого о том, что прибывшие с Квинтом Помпеем сенаторы были членами сенатской комиссии десяти, которые обычно вводили соответствующие порядки на покоренных территориях. Нельзя не признать остроумным и тот вывод автора, что Сципион Эмилиан, несмотря на беспощадную муштровку своей армии, так и не добился соответствующего уровня выучки, коль скоро и дальше продолжал уклоняться от боев: больших потерь при огромном численном перевесе бояться не приходилось, а думать, будто он заботился о солдатах, которых сам же откровенно презирал, вряд ли правильно. Очевидно, Сципион просто желал, чтобы новые возможные неудачи не подорвали дух воинов, и лучшей тактикой было избегать всяких схваток с опасным врагом. В то же время автор, как правило, избегает обобщений — либо он не успел их сделать из-за своей преждевременной кончины, либо предоставил это читателю (sapienti sat!). Поэтому мы позволили себе в начале предисловия подробнее остановиться на ряде вопросов, которые не нашли должного освещения в тексте монографии.
