Лев Гумилев - Монголы XIII в. и «Слово о полку Игореве»
В более ранние эпохи у тюрок и уйгуров оружие не отравлялось, так как китайские летописцы, до IX в. вполне осведомленные, чрезвычайно внимательно относившиеся к военной технике соперников, указывают только на один вполне специфический случай. Тюркский каган Сылиби Ли Сымо, любимец императора Тайцзуна Ли-Шиминя, был в походе на Корею случайно ранен стрелой, и император лично отсасывал ему кровь [9, т.1, с. 262]. Это последнее указание дает нам возможность проследить, откуда заимствовали степные кочевники употребление яда для стрел. На стороне корейцев сражались мохэ или уги, их северные соседи, обитавшие по берегам реки Сунгари. Это потомки древних сушеней и предки чжурчжэней. В Бейши про них сказано: «Употребляют лук длиной в 3 фута, стрелы в 1,2 фута. Обыкновенно в седьмой и восьмой луне составляют яды и намазывают стрелы для стреляния зверей и птиц. Пораненный немедленно умирает». Характерно, что лук – небольшой и сильным быть не может, а стрела – недлинная и нетяжелая, так что пробойность ее ничтожна. Весь эффект дает только яд. Не менее важна другая деталь: яд приготовлялся осенью. Сила змеиного яда варьирует в зависимости от времени года, и осенью он наиболее опасен.
О применении яда у лесных племен Сибири и Дальнего Востока говорит А. П. Окладников, указывая на уменьшение луков и облегчение наконечников стрел в Глазковское время [10, с. 72]. Но в степи до XIII в. эта техника была неизвестна. Сходным примером является часто встречающееся в «Слове о полку Игореве» слово «харлуг», что объясняется комментатором как «булат» (с. 406). Замеченная нами монголизация тюркских слов дает право усмотреть здесь слово «каралук» с заменой «к» (тюрк.) на «х» (монг.), т.е. вороненая сталь[прим. 6]. Предлагаемое толкование не противоречит принятому, но обращает на себя внимание суффикс «луг» вместо «лык». Такое произношение характерно для архаических диалектов тюркского языка, для домонгольского периода и для XIII в. Например, Кучлуг – сильный, имя найманского царевича [8, с. 145]. Суффикс «луг» принят в орхонских надписях [11] и в тибетском географическом трактате VIII в. [12, pp. 137-153].
Подмеченная закономерность фонетической транскрипции позволяет привести еще один довод в пользу большей древности «Слова о полку...» сравнительно с «Задонщиной» [13, с. 337-344]. [Ср.: 2.]. В «Задонщине» слово «катун» («царица», переносно «влюбленная») приводится уже с тюркской огласовкой; по монгольской – было бы «хатун». В XIV в. тюркский язык вытеснил в Поволжье монгольский, и русский автор записал слово, как его слышал. А автор «Слова» слышал аналогичные слова от монголов, значит, он писал не позже и не раньше XIII в.
Каяла и Калка.
Итак, наши изыскания привели к тому, что вероятнее датировать «Слово» XIII в.; но приоритет в этой области принадлежит Д. Н. Альшицу, который привел доказательства того, что «Слово» написано позже 1202 г. [14, с. 37-41]. Кроме того, можно думать, что автор «Слова» был знаком с Ипатьевской летописью, составленной в 1200 г. [15, с. 52]. При этом Д. Н. Альшиц высказал предположение, что «Слово о полку Игореве» было написано после первого поражения русских князей от монголов на р. Калке, т.е. после 1223 г., исходя из того, что битвы на Каяле и Калке по ходу событий весьма похожи. С этим следует согласиться, но верхняя дата Д. Н. Альшица – 1237 г., – «после которого этот страстный призыв к единению был бы уже бессмысленным», – не может быть принята, так как она мешает ответить на справедливый вопрос, сформулированный М. Д. Приселковым: «Историку нельзя не остановиться на том факте, что только один из эпизодов полуторавековой борьбы Руси с Половецкой степью, неудачный поход Игоря в 1185 г., почему-то привлек к себе такое напряженное внимание современников... Почему раздался этот призыв? Очевидно, рассказ о военном эпизоде 1185 г. ... в свое время затронул какие-то значительные и волнующие темы тогдашней жизни. Вскрыть эти темы – главная задача историка» [16, с. 112].
Начнем спорить: «бессмысленным» призыв к борьбе со степняками был не после, а до 1237 г. Половцы находились в союзе с русскими, а монголы были связаны войной на Дальнем Востоке, которая закончилась в мае 1234 г. [17, с. 230]; [18, с. 453], и войной на Ближнем Востоке, затянувшейся до 1261 г. До тех пор пока дальневосточная война связывала монгольские войска, для Руси никакой опасности не было, а предвидеть победу монголов никто не мог.
Кроме того, русские не имели представления о дальневосточных делах до того, как стали ездить в Карокорум. У автора начала XIII в. было еще меньше поводов опасаться степняков, чем у автора XII в., потому что вопрос о походе на запад был решен на специальном курултае летом 1233 г.
Зато в сороковых годах призыв к единению князей против восточных соседей был вполне актуален. Две кампании, выигранные монголами в 1237 и 1240 гг., не намного уменьшили русский военный потенциал [19, гл. I]. Например, в Великой Руси пострадали города Рязань, Владимир и маленькие Суздаль, Торжок и Козельск. Прочие города сдались на капитуляцию и были пощажены. Деревенское население разбежалось по лесам и пережидало, пока пройдут враги.
Число монголов 300 тысяч – обычное для восточных авторов десятикратное преувеличение. Такого количества войск во всей Монголии не было, а Русь для монголов была третьестепенным (после Китая и Ирана) фронтом. Сама переброска столь большого числа людей из Монголии на Волгу за один только год технически неосуществима. Для 300 тысяч всадников требовалось не меньше 1 миллиона коней, которые не могли идти одной линией. Если же предположить, что они двигались эшелонами, то для второго эшелона не нашлось бы подножного корма. Пополняться же в приаральских степях монголы не могли, так как население там, во-первых, было редким, во-вторых, было враждебно монголам и, в-третьих, еще в 1229 г. под давлением монголов бежало с Яика на Волгу [20, с. 207]. Половцы и аланы оттянули на себя около четверти монгольской армии – отряд Мункэ, присоединившийся к Батыю лишь в 1240 г. под стенами Киева.
Кроме того, не все русские княжества подвергались разгрому. Смоленск, Полоцк, Луцк и вся Черная Русь не были затронуты монголами, Новгородская республика – тоже. Короче говоря, сил для продолжения войны было сколько угодно, важно было только уговорить князей, которые почему-то на уговоры поддавались плохо.
Хотя ход событий битв на Каяле и Калке действительно совпадает, но есть разница. Игорь не убивал вражеских послов, что сделали князья в 1223 г. [21, т. VII, с. 129; т. X, с. 89]. При этом очень существенно, что были убиты первые послы, христиане-несториане, а присланные позже послы-язычники отпущены без вреда [22, с. 145-148]; [23, pp. 237-238]. Это обстоятельство в XIII в. было, несомненно, известно, во всяком случае читателям «Слова о полку Игореве». Если мы принимаем предлагаемую Д. Н. Альшицем концепцию иносказания, то следует учитывать и умолчание, которое подразумевалось как намек.
Если автор, говоря о 1185 г., подразумевал 1223 г., то он оправдывал первую акцию русских против монголов и призывал к дальнейшей борьбе с ними. Значит, убийство несториан он считал правильным, и здесь таится тот скрытый смысл, который был ясен только политикам и воинам XIII в.
Несторианская проблема в конце XII и в XIII в. была для Центральной Азии основной в религиозно-политическом плане. Несторианство начиная с VIII в. вело войну за право существования со многими противниками: манихеями в Уйгурии, буддистами в оазисах Тарима, конфуцианцами в Китае, мусульманами в Средней Азии и шаманистами в Сибири. К началу XIII в. оно стало господствующей религией у кераитов и онгутов в Восточной Монголии, распространенной у уйгуров Турфана, Кучи и Карашара, кара-китаев Семиречья и найманов Алтая, терпимой в Самарканде, Кашгаре, Яркенте и Тангутском царстве, встречалось у меркитов Прибайкалья и других племен Сибири [24]; [25, pp. 369-374]; [26]. Однако до Руси несториане не доходили, исключая отдельных купцов и караванщиков. Следовательно, хотя русские не могли не знать о существовании на Востоке еретиков, так же как и несториане знали, что на Западе есть ненавистные им халкедониты, до Батыева похода общение между обеими ветвями восточного христианства было случайным.
В империи Чингисхана несториане оказались в подчинении у монголов, но, будучи такими же кочевниками, они быстро использовали свою относительно большую интеллигентность, и их представители заняли ведущее положение в административной системе империи. Тогда они стали силой, отношение к которой каждый из соседей должен был выразить предельно четко. Следовательно, для русского политического мыслителя несторианская проблема стала актуальной лишь после включения Руси в Монгольский улус, и тогда же стало небезопасно поносить религию, пусть не господствующую, но влиятельную. Тогда и возникла необходимость в иносказании, и Калка могла превратиться в Каялу, а татары в половцев[прим. 7] . О послах же лучше было помалкивать, как потому, что монголы считали посла гостем, следовательно, особой неприкосновенной, и никогда не прощали предательского убийства посла, так и потому, что напоминать ханским советникам о религиозной ненависти к ним было рискованно. Об этой вражде мы имеем сведения из зарубежных источников. Венгерские миссионеры указывают со слов беглецов-русских, покинувших Киев после разгрома его Батыем и эмигрировавших в Саксонию, что в татарском войске было много «злочестивейших христиан», т.е. несториан [цит. по: 27, с. 283]. В «Слове» этот вопрос завуалирован, хотя есть намеки на то, что автору его было известно несторианское исповедание (см. ниже). Но ведь «Слово» – литературное произведение, а не история.
