Вилли Бредель - Братья витальеры
- Это не змеи, это угри, - пояснил ему торговец.
Клаус с недоверием взглянул на него. Что же это, как не змеи?
- Их едят? - спросил он.
- Естественно, - последовал ответ, но Клаусу это не показалось таким уж естественным.
Но любопытнее всего был певец. Он стоял перед сооруженной из досок стеной, яркие пестрые картинки, намалеванные на ней, изображали что-то ужасное. Вокруг певца теснились мужчины, женщины и, несколько поодаль, дети. Волосы маленького толстяка певца были подстрижены в кружок. Казалось, он в плоской меховой шапке.
Гипсовый длинный нос, слегка загнутый кверху, делал его очень смешным. Чистым громким голосом, не меняя ритма и тона, он пел, словно спокойно рассказывал печальную историю, о которой повествовали и картинки:
Отец весь в крови,
Опозорена дочь
И скрылся убийца-злодей,
О матери! О отцы! О юные девы!
Где этот мерзавец?
Быть может, спешит он
И горе несет уже вам!..
Девушки вскрикивали от ужаса. У Клауса по спине побежали мурашки.
Это был не единственный певец, привлекающий внимание публики на рыночной площади. Клаус повстречал и других. Один, ударяя по струнам, извлекал неприятные резкие звуки, другой - старик, седой как лунь, пел довольно приятным глубоким голосом о богатстве этого мира. Клаус остановился и прислушался.
Готы бочонками меряют золото,
Камни-сокровища в игры идут.
Прялки из золота, блюда из золота,
Свиньи - и те на серебряном жрут.
"Вот это жизнь!.." - подумал Клаус, услышав эти слова.
- Слепцы идут! - крикнул кто-то, и Клаус обернулся.
Видимо, это были семеро наказанных в Шверине разбойников; значит, Йозефус не солгал.
Длинной цепочкой, держась за куртки друг друга, тащились слепцы, предводительствуемые калекой, левая нога которого была деревянной. Лохмотья висели на их телах, и серо-зелеными были их лишенные глаз лица. Все семеро протягивали шапки, один беспрестанно выкрикивал:
- Помилосердствуйте, люди, помилосердствуйте! Не дайте нам умереть с голоду! Помилосердствуйте, люди, помилосердствуйте! Не дайте нам умереть с голоду!..
- Эй, вы, разбойники, - крикнул торговец скотом, - больше не занимаетесь своим разбойничьим промыслом, а?
- Скольких людей вы погубили, пока были зрячими? - спросил другой. Вам было знакомо милосердие?
- Люди жестоки, - сказал Клаус соседу.
- Что ты! Это злодеи, - ответил тот. - Они подкарауливали крестьян на дорогах, убивали, грабили.
- Но теперь они слепы и несчастны!
- Да, их сурово наказали.
Здоровенная крестьянка с повязанной пестрым платком головой, уже немолодая, вышла навстречу несчастным и крикнула:
- Постойте!
Она встала на пути одноногого, и тот, хочешь не хочешь, вынужден был остановиться. Слепцы наткнулись друг на друга и, хотя не видели, все же с любопытством повернулись на голос.
- Прошло три года с тех пор, как моего мужа Андреаса убили на пути из Брюэля в Бютцов, - сказала она. - Может, это вы, свиньи, убили его?
Слепцы смущенно что-то забормотали и закачали головами. Вокруг негодующей женщины и слепых, которые стояли как застигнутые грешники, образовался круг из крестьян и горожан.
- Тогда вы, негодяи, не задумывались, что значит убить человека? продолжала крестьянка. - Трое детей было у нас, и мы ждали четвертого. Работящим и упорным был Андреас, и тяжелым трудом мы зарабатывали на жизнь. А когда он погиб, мы голодали, младшая, Лиза, умерла. Умерла от голода. О мерзавцы, чего же вы заслуживаете?!
- Правильно, правильно! - кричали из толпы.
- Убить их! - крикнул кто-то.
- Но теперь вы и сами несчастны, - продолжала крестьянка изменившимся, полным сострадания голосом. - Теперь вы голодаете и живете милостыней. Вот вам хлеб, ешьте и продолжайте свой путь! - И она сунула в руку каждому из семерых слепцов по куску хлеба.
Люди изумились. Какое-то время все молчали. Потом кто-то крикнул:
- Славно поступила женщина!
Вокруг раздался одобрительный гул. Стали подходить к слепым и другие, бросая им кто грош, а кто и полпфеннига.
Клаус стиснул руку соседа и сказал, не поднимая глаз:
- Вот это и есть истинное милосердие, не правда ли?
- Конечно, конечно! - ответил тот, тоже потрясенный происшедшим.
- Смотри-ка, слепые плачут!
И снова побрели слепцы сквозь ярмарочную толпу. И никто больше не посмел оскорбить их, никто не выражал презрения.
В Висмаре вспыхнула чума. Все предупредительные меры оказались напрасны, не подействовала ни одна молитва; и третий раз за последние двадцать лет "черная смерть" посетила перенесший тяжелые испытания город. Улицы обезлюдели, точно вымерли: горожане, стеная и молясь, попрятались в своих домах, стараясь носа не высунуть наружу. Ратсгеры17 и знать в первые же дни оставили город. Корабли покинули гавань. Ворота города были закрыты. По опустевшим улицам проносились закутанные вооруженные всадники. Разъезжали погребальные телеги, и собиратели трупов кричали в запертые дома, чтобы выносили мертвецов. На площадях горели большие костры для очистки воздуха. Вначале день и ночь звонили по умершим колокола, потом прекратили, потому что некоторые жители сходили с ума от этого зловещего звона.
В Висмаре жил в то время весьма знаменитый врач, который называл себя доктором Ангеликусом; говорили, что он учился в большом городе Париже. Жители Висмара в несчастье своем утешались тем, что в их городе есть такой ученый человек. Но доктору Ангеликусу решительно не везло с помощниками. Один умер в первые дни чумы. Другой убежал, и его нигде не могли найти. Старая женщина, которая и сама-то едва держалась на ногах, помогала этому ученому мужу принимать больных.
Клаус вызвался помочь ему в этом благородном деле. Доктор Ангеликус предупредил об опасности и спросил, приходилось ли ему помогать врачу.
- Нет, - едва слышно произнес Клаус.
Доктор Ангеликус реагировал на этот ответ ничего не значащим жестом и сказал:
- Неважно. Раз человек не боится и выражает добрую волю...
Доктор Ангеликус обладал внешностью, которая, по его собственному мнению, придавала ему особую значительность; коренастый, плотный, с длинной, почти до пояса, черной как смоль бородой, с такими же черными, густыми, кустистыми бровями.
Каждый день с утра и до позднего вечера больные чуть не дрались за место перед его домом. В этом столпотворении совсем недавно разъяренные пациенты насмерть задавили хворую женщину.
Клаус застал доктора в обеденные часы, единственное время, которое тот оставлял для себя. Когда он снова пошел вниз работать, он взял с собой и Клауса.
Доктор протянул юноше длинный, весь в пятнах крови и грязи, когда-то, видимо, белый полотняный халат. Кроме того, Клаус должен был надеть на голову колпак, напоминающий капюшон капуцинов, в котором были маленькие дырочки для глаз и узкая щель для рта. Врач, в целях защиты от заражения, натянул кожаные перчатки. Клаус таковых не получил, второй пары не было: сбежавший помощник прихватил их с собой.
В первом этаже у доктора была приемная. Тут же, рядом, в маленькой темной комнате лежали оперированные, лежали до тех пор, пока не набирались сил, чтобы добраться до дома.
Клаус оглядел приемную. В узеньком открытом шкафу у стены стояло множество склянок и коробок. На высоком столе лежали разного размера ножи, щипцы, несколько круглых железных палочек, назначение которых Клаусу было неизвестно. И это все. Больные должны были садиться на деревянный ящик, который стоял посреди помещения.
- Пусть первый войдет! - приказал доктор.
Клаус подошел к двери. Много народу ожидало приема: мужчины и женщины, старые и молодые, но большею частью - старые. Увидев Клауса, они загалдели, умоляюще протягивали к нему руки, стали напирать друг на друга, толкаться: каждый хотел быть первым. Рослый исхудалый мужчина с силой прорвался вперед и проскочил мимо Клауса в дом.
- Выпусти дурную кровь из моего тела, - сказал он доктору, положил две медных монеты на стол, где лежали ножи, скинул со своих плеч куртку и уселся на ящик.
Клаус увидел на его левой лопатке большой темный желвак. Больной выпрямился и застыл. Он выглядел довольно крепким. Однако ребра выступали так, что их можно было пересчитать, и длинная шея была тонкой, как капустная кочерыжка.
- Скверно, скверно, - проворчал доктор.
- Выпусти дурную кровь из моего тела, - повторил мужчина, сохраняя неподвижное положение и не поворачивая головы.
Нож! - приказал доктор.
Клаус протянул один из ножей, Ангеликус не взял его.
- Большой, острый, - сказал он.
Клаус подал другой и стал с интересом наблюдать.
Доктор взял платок и положил его левой рукой на желвак, чуть отклонился всем туловищем в сторону и сделал разрез. Больной издал глухой протяжный стон, оставаясь, однако, сидеть в той же позе. Кровь потекла по его спине. Платок, который держал доктор, быстро намок.
- Еще платок! - крикнул он Клаусу.
