Людвиг Стомма - Недооцененные события истории. Книга исторических заблуждений
А потому марш на Рим являлся, по сути, предприятием безумным. И что прикажете делать? На пике своей карьеры Ганнибал оказался в тупике. Но выход был. Появилась идея закрепиться на юге Италии, чтобы отрезать Риму возможность экспансии в этом направлении, создать тут сильную базу для флота, что позволило бы Карфагену при поддержке греков господствовать на Средиземном море. Правда, до сих пор пунические войска не овладели ни одним портом… Но, похоже, фортуна еще раз улыбнулась их полководцу. В Таренте началось антиримское восстание, и взбунтовавшийся город призвал Ганнибала на помощь. А ведь Тарент был не просто портом, это — арсеналы, судоверфи, опытные моряки. Ни минуты не сомневаясь, Ганнибал бросил туда все свои силы, способные вести осаду. Город радостно открыл ему ворота. Вот только господствующую над портом крепость продолжал контролировать римский комендант Гай Ливий со своим пятитысячным гарнизоном (не путать с Гаем Ливием Салинатором). Все штурмы карфагенян ни к чему не привели, «что доказывает, — язвительно замечает Жильбер Шарль-Пикар, — насколько бесполезными оказались бы его попытки взять Рим». Следующий год принес Ганнибалу сплошные поражения. Правда, он появился под стенами Рима, но это была лишь демонстрация силы с целью склонить противника к подписанию выгодного для нападавших мирного договора. Бесполезно. Большинство римлян готовы были сражаться до победного конца. Начиная с этого времени — 211 г. до н. э. — боевые действия затянулись. Они велись в основном на второстепенных фронтах: на Сицилии, преимущественно в Испании, на Балеарских островах… И везде медленно, но верно инициатива переходила к римлянам. В 204 г. до н. э. римский полководец Публий Корнелий Сципион, которого называли Сципион Африканский Старший, пришел к выводу, что ситуация позволяет перенести боевые действия на территорию противника. Он высадился в Африке и разбил огромный лагерь в Кастра Корнелиа, неподалеку от Утики в современном Тунисе, создавая тем самым непосредственную угрозу Карфагену. Узнав об этом, Ганнибал вернулся на родину. Обе стороны готовились к решающей битве. Одновременно продолжались лихорадочные поиски возможных союзников. По этой части римляне преуспели куда больше. Карфаген изначально был многонациональным городом мореплавателей и купцов, которые селились на землях, принадлежавших нумидийским племенам, давно жаждавшим реванша. Нумидийский царь Масинисса, славный во всем античном мире своей конницей, решил принять сторону римлян. Дело тут не обошлось без романтической и душераздирающей истории, поскольку как раз в это время Масинисса объявил о своей свадьбе с прекрасной Софонисбе, в которую он уже давно был влюблен. Но беда в том, что невеста была дочерью карфагенского полководца Гасдрубала из рода Барков то бишь родственница Ганнибала, и римляне опасались ее ума и патриотизма. Поэтому Сципион, соглашаясь на военно-политический союз с нумидийским правителем, поставил ему условие: убить свою возлюбленную. Мало того, дабы облегчить ему задачу, послал Масиниссе кубок с ядом, а Софонисба, от которой жених не скрыл страшную правду, стоически этот самый яд и выпила. Одни историки видят в этой трагедии низость Масиниссы, другие, наоборот, — поучительный пример победы государственных интересов над личными. Как бы там ни было, а смерть прекрасной карфагенянки подкрепила римские войска несколькими тысячами отборных всадников. А что для Ганнибала еще хуже, усилила пораженческие настроения в самом Карфагене, в результате чего мобилизация была проведена лишь частично, а некоторые сформированные отряды оказались слабыми и ненадежными.
Решающее сражение произошло при Заме. Для историков стало весьма трудной задачей установить точное место битвы, поскольку так назывались два города, а Каркопино добавил еще три деревушки с таким же названием. Принятое ныне местоположение около тунисской деревни Джама вызывает сомнение, так как археологи обнаружили в тамошних песках только фрагменты нумидийского оружия. Получается довольно редкая ситуация. По хроникам нам в подробностях известен ход сражения, а вот его место доподлинно не установлено.
В распоряжении Ганнибала имелось около пятидесяти тысяч воинов. Вот только они очень отличались друг от друга своими боевыми качествами. Ветеранов италийских войн оставалось совсем немного. Абсолютное большинство составляли молодые карфагенские и ливийские рекруты, неопытные и сомневающиеся в победе. Нехватку конницы никак не компенсировали почти восемь десятков слонов, которым, тем не менее, предстояло стать главной ударной силой. Правда, теперь карфагенские слоны уже не удивляли и не пугали римлян.
Сципион совершенно справедливо полагал, что оглушенные и охваченные страхом животные, несмотря на то, что их будут гнать в бой, предпочтут, при наличии такой возможности, бежать по свободному пространству вместо того, чтобы прорываться через ощетинившиеся пиками и копьями ряды воинов. Поэтому он построил свои войска колоннами, между которыми оставил якобы свободные проходы для слонов. Попадавшее в такой проход животное не только не вредило римским солдатам, а наоборот, давало им возможность поразить незащищенные бока слона и в итоге убить его. Расчет оказался правильным. Атака слонов ожидаемого результата не принесла.
Тогда Ганнибал совершил следующую ошибку, точь-в-точь как Наполеон в Бородинском сражении. Зная, что в этой битве решается судьба и потерь уже не восполнить, он решил как можно дольше не вводить в бой и оставить при себе ветеранов (при Бородине Наполеон даже в решающий момент не бросил в бой свою гвардию). Поэтому поначалу в наступление пошли самые слабые части, которых сам Ганнибал называл «солдатским сбродом». Они не только не прорвали ряды римлян и не заставили их ввязаться в сражение, но при позорном отступлении смяли строй карфагенских ветеранов. Используя этот момент общего замешательства, Сципион приказал одной части своей кавалерии преследовать отступающих и на их спинах прорваться в глубь рядов отборных формирований врага, а другой части конницы ударить с флангов по карфагенской кавалерии, чтобы не дать ей прийти на помощь центру пунической армии. У Ганнибала резервы кончились. Его войска отступили и, наконец, побежали, преследуемые кавалерией Лелия и Масиниссы. Пленных не брали. Смерть была всюду.
Жильбер Шарль-Пикар пишет: «Из всех сражений Ганнибала битва при Заме в наименьшей степени позволила проявиться его гению. Он, как обычно, воспользовался различиями между своими силами и силами противника, однако на этот раз себе во вред, поскольку наемники отдавали себе отчет, что ими жертвуют, и в решающий момент обратились против карфагенян, стоявших за ними во второй линии. В этом сражении он не мог использовать ни рельеф местности, как у Треббии и Тразименского озера, ни, как при Каннах, заманить противника в ловушку с помощью построения собственных войск. Здесь он, похоже, имел дело с лучшим тактиком, чем Фламиний или Варрон, хотя Сципион не придумал никакого нового стратегического маневра. Римский полководец просто в полной мере использовал замечательную военную машину, которой являлись его легионы. Исход битвы решило скорее качество войск, нежели таланты военачальников.
Вечером после сражения Ганнибал всего с несколькими всадниками помчался во весь опор к Хадрументуму, преодолев этот путь одним махом. За ним следом прибыло еще несколько тысяч бежавших с поля боя. Полководец занялся их перегруппировкой, но дать бой уже не успел. В спешке они погрузились на корабль и отплыли в Карфаген».
В Карфагене еще никто не подвергал сомнению его лидерства. Однако в первую очередь это означало, что на него свалилась вся тяжесть ведения переговоров о мире с римлянами. А римляне после Замы не знали жалости. Ганнибал понимал всю безвыходность ситуации, но ему начали бросать обвинения в капитулянтстве. Когда же он ужесточал свою позицию, то вызывал гнев римлян. В конце концов, не встречая ни в ком понимания и под угрозой ареста римскими солдатами, Ганнибал вынужден был покинуть родной город. Начались годы безнадежных скитаний.
Ганнибал умер в 182 г. до н. э. В это время теоретически, вопреки усилиям стремившегося к войне эмигранта, между Римом и Карфагеном царил мир. Правда, мир этот был весьма относителен. К побежденным римляне всегда были жестоки, и уж точно недоверчивы. Сами они в карфагенские дела не встревали, но согласно своему принципу divide et Impera постоянно науськивали Масиниссу и его нумидийцев, чтобы те вторгались в пунические земли. А поскольку по договору, подписанному Карфагеном после поражения при Заме, тот не мог вести военных действий без согласия Рима, приходилось каждый раз обращаться к римлянам для разрешения конфликтов. Нетрудно себе представить, каковы были результаты. Нападения Масиниссы учащались, жалобы Карфагена — тоже, и в конце концов Рим постановил направить в Африку делегацию с целью примирения сторон. Хотя в действительности задачей посланцев было, конечно, решить дело в пользу Масиниссы и посильнее унизить бывших врагов. Но не это послужило причиной несчастья карфагенян. Надменное римское посольство, возглавляемое некогда бывшим квестором в армии Сципиона, а ныне сенатором Марком Порцием Катоном, прибыло в город осенью 157 г. до н. э. Начали, как обычно в захваченных странах, с тщательной инспекции порта, всевозможных ведомств, казны. К немалому изумлению проверяющие вынуждены были констатировать, что пунийцы строго соблюдают условия мирного договора и мало того — со времени Замы умудрились отстроить свой город и превратить его в многолюдный и богатый центр развитой торговли, ремесел и культуры. Это вызвало у Катона жгучую ненависть. А он был личностью незаурядной — прекрасный оратор, эрудит, писатель, и одновременно человек злопамятный, упрямый и мстительный. Возможно, объяснялось это тем, что он принадлежал к так называемым homo novus (новый человек), то есть тем, кто сделали карьеру с самых низов и достигли вершин власти исключительно своими силами. На этом пути ему пришлось пережить немало болезненных унижений от сограждан благородного происхождения. Поэтому Катон от всей души ненавидел аристократов, в особенности богатого, развратного и расточительного любителя эллинской культуры Сципиона, под началом которого он некогда служил. Таким, как его бывший начальник, Катон с горечью противопоставлял некие надуманные суровые достоинства прежних римлян, благодаря чему и вошел в историю как фанатичный приверженец патриотических ценностей Древнего Рима. К примеру, у Адама Мицкевича[6] в поэме «Пан Тадеуш» читаем:
