Е Курганов - Русский литературный анекдот конца XVIII — начала XIX века
Несмотря на свой малый рост, женщина эта была сварливого характера и весьма зла. Однако Д'Акоста прожил с нею более двадцати пяти лет. Приятели его, когда исполнился этот срок, просили его праздновать серебряную свадьбу.
— Подождите, братцы, еще пять лет, — отвечал Д'Акоста, — тогда будем праздновать тридцатилетнюю войну. [77, с. 121.]
В царствование Петра посетил какой-то чужестранец новопостроенный Петербург. Государь принял его ласково, и, вследствие того, все вельможи взапуски приглашали к себе заезжего гостя, кто на обед, кто на ассамблею.
Чужестранец этот, между прочим, рассказывал, что он беспрестанно ездит по чужим землям и только изредка заглядывает в свою.
— Для чего же ведете вы такую странническую жизнь? — спрашивали его другие.
— И буду вести ее, буду странствовать до тех пор, пока найду такую землю, где власть находится в руках честных людей и заслуги вознаграждаются.
— Ну, батюшка, — возразил Д'Акоста, случившийся тут же, — в таком случае вам наверное придется умереть в дороге. [77, с. 121–122].
Д'Акоста, несмотря на свою скупость, был много должен и, лежа на смертном одре, сказал духовнику:
— Прошу Бога продлить мою жизнь хоть на то время, пока выплачу долги.
Духовник, принимая это за правду, отвечал:
— Желание зело похвальное. Надейся, что Господь его услышит и авось либо исполнит.
— Ежели б Господь и впрямь явил такую милость, — шепнул Д'Акоста одному из находившихся тут же своих друзей, — то я бы никогда не умер. [77, с. 124–125.]
Антонио Педрилло
Однажды Педрилло был поколочен кадетами Сухопутного Шляхетного корпуса. Явившись с жалобою к директору этого корпуса барону Люберасу, Педрилло сказал ему:
— Ваше Превосходительство! Меня обидели бездельники из этого дома, а ты, говорят, у них главный. Защити же и помилуй! [77, с. 138.]
Педрилло дал пощечину одному истопнику, и за это был приговорен к штрафу в три целковых.
Бросив на стол вместо трех шесть целковых, Педрилло дал истопнику еще пощечину и сказал:
— Ну, теперь мы совсем квиты. [77, с. 139.]
Жена Педрилло была нездорова. Ее лечил доктор, спросивший как-то Педрилло:
— Ну что, легче ли жене? Что она сегодня ела?
— Говядину, — отвечал Педрилло.
— С аппетитом? — любопытствовал доктор.
— Нет, с хреном, — простодушно изъяснил шут. [77, с. 140.]
Василий Кириллович Тредиаковский, известный пиит и профессор элоквенции, споря однажды о каком-то ученом предмете, был недоволен возражениями Педрилло и насмешливо спросил его:
— Да знаешь ли, шут, что такое, например, знак вопросительный?
Педрилло, окинув быстрым, выразительным взглядом малорослого и сутуловатого Тредиаковского, отвечал без запинки:
— Знак вопросительный — это маленькая горбатая фигурка, делающая нередко весьма глупые вопросы. [77, с. 140–141.]
Генерал-лейтенант А. И. Тараканов в присутствии Педрилло рассказывал, что во время Крымской кампании 1738 года даже генералы вынуждены были есть лошадей.
Педрилло изъявил живое сожаление о таком бедствии, и генерал в лестных выражениях благодарил шута за его участие.
— Ошибаетесь, Ваше Превосходительство, — отвечал Педрилло, — я жалею не вас, а лошадей. [77, с. 147.]
В одном обществе толковали о привидениях, которых Педрилло отвергал положительно. Но сосед его, какой-то придворный, утверждал, что сам видал дважды при лунном свете человека без головы, который должен быть не что иное, как привидение одного зарезанного старика.
— А я убежден, что этот человек без головы — просто ваша тень, господин гоф-юнкер, — сказал Педрилло. [77, с. 154.]
Когда Педрилло находился еще в Италии, один сосед попросил у него осла. Педрилло уверял его, что отдал осла другому соседу, и сожалел, что просивший не сказал о своей надобности прежде. Пока они разговаривали, Педриллин осел закричал.
— А! — молвил сосед, — твой осел сам говорит, что он дома и что ты лжешь.
— Как же тебе не стыдно, соседушка, верить ослу больше, нежели мне, возразил шут. [77, с. 154.]
Один флорентийский итальянец, обокрав сочинение тамошнего писателя г. Данта и наполнив собственное сочинение его стихами, читал свое мастерство Педрилло. Шут при каждом украденном стихе снимал колпак и кланялся.
— Что вы делаете, г. Педрилло? — спросил мнимый автор.
— Кланяюсь старым знакомым, — отвечал Педрилло. [77, с. 155.]
Герцог Бирон для вида имел у себя библиотеку, директором которой назначил он известного глупца.
Педрилло с этих пор называл директора герцогской библиотеки не иначе как евнухом. И когда у Педрилло спрашивали:
— С чего взял ты такую кличку? То шут отвечал:
— Как евнух не в состоянии пользоваться одалисками гарема, так и господин Гольдбах — книгами управляемой им библиотеки его светлости. [77, с. 147–148.]
Быв проездом в Риге, Педрилло обедал в трактире и остался недоволен столом, а еще больше — высокой платой за порции. В намерении отмстить за это он при всех спросил толстого немца-трактирщика:
— Скажи-ка, любезный, сколько здесь, в Риге, свиней, не считая тебя?
Взбешенный немец замахнулся на Педрилло.
— Постой, братец, постой! Я виноват, ошибся. Хотел спросить: сколько здесь, в Риге, свиней с тобою! [77, с. 143–144.]
На одном большом обеде против Педрилло сидел один придворный, известный мот, проюрдонивший все свое состояние. Слыша чье-то замечание, что придворный этот ничего не кушает, шут возразил:
— Что ж тут мудреного? Он уже все свое скушал! [77, с. 144.]
Педрилло, прося герцога Бирона о пенсии за свою долгую службу, приводил в уважение, что ему нечего есть. Бирон назначил шуту пенсию в 200 рублей.
Спустя несколько времени шут опять явился к герцогу с просьбою о пенсии же.
— Как, разве тебе не назначена пенсия?
— Назначена, Ваша Светлость, и благодаря ей я имею, что есть. Но теперь мне решительно нечего пить.
Герцог улыбнулся и снова наградил шута. [77, с. 149.]
Поваренок, украв с кухни Педрилло рыбу, уносил ее под фартуком, который был так короток, что рыбий хвост торчал из-под него наружу. Увидев это, Педрилло кликнул вора:
— Эй, малый! Коли вперед вздумаешь красть, то бери рыбу покороче или надевай фартук подлиннее. [77, с. 149.]
Брат жены Педрилло, выдав дочь замуж, просил Педрилло не сухо принять нового родича.
Педрилло выпросил у Густава Бирона часа на два пожарную трубу Измайловского полка и, установив ее как раз против двери, в которую должен был входить новый родич, наполнил заливной рукав водой.
Лишь только гость показался в дверях, Педрилло собственноручно отвернул все клапаны заливного рукава и окатил гостя с головы до ног.
— Скажи же тестю, что я исполнил его желание и принял тебя, как видишь, не сухо. [77, с. 150–151.]
Граф Вратислав, цесарский посол при русском дворе, любил кичиться своими предками. Заметив это, Педрилло сказал ему однажды в присутствии большого общества:
— Тот, кто хвалится только одними предками, уподобляет себя картофелю, которого все лучшее погребено в земле. [77, с. 151.]
Отобедав однажды в соседнем трактире, Педрилло хватился, что с ним нет кошелька, и просил трактирщика обождать уплату до следующего раза. Но трактирщик был неумолим и снял с Педрилло верхнее платье, которое оставил у себя в залог.
Педрилло решился отомстить. В этих видах он, квартируя рядом с трактиром, начал прикармливать трактирную птицу: кур, цыплят, гусей и индеек. И когда птица эта, привыкнув захаживать к Педрилло, была вся в сборе у шута, он ощипал с нее все перья и в таком виде отпустил кур, цыплят, гусей и индеек домой. Трактирщик взбесился.
— Я поступил с ними точно так, как ты со мною, — говорил в свое оправдание шут. — Я потребовал с них денег за месячный корм. Они не могли заплатить — и я снял с них верхнее платье. [77, с. 152.]
В Петербурге ожидали солнечного затмения. Педрилло, хорошо знакомый с профессором Крафтом, главным петербургским астрономом, пригласил к себе компанию простаков, которых уверил, что даст им возможность видеть затмение вблизи; между тем велел подать пива и угощал им компанию. Наконец, не сообразив, что время затмения уже прошло, Педрилло сказал:
— Ну, господа, нам ведь пора.
Компания поднялась и отправилась на другой конец Петербурга. Приехали, лезут на башню, с которой следовало наблюдать затмение.
— Куда вы, — заметил им сторож, — затмение уж давно кончилось.
— Ничего, любезный, — возразил Педрилло, — астроном мне знаком — и все покажет сначала. [77, с. 155–156.]
М. А. Голицын (Квасник, Кульковский)
В одном обществе очень пригоженькая девица сказала Кульковскому:
