Эдвард Гиббон - Закат и падение Римской Империи. Том 1

прекрасной привилегией, что его заблуждения плодят истины; он минутами сбивается с проложенного им пути, но этот путь все-таки остается открытым, и на него вступают другие с твердостью и осмотрительностью. Гиббон, будучи даровитым, менее глубокомысленным и менее возвышенным писателем, чем Монтескьё,

взялся за тот самый предмет, богатство и широта которого уже были указаны этим последним; он тщательно проследил длинную нить последовательной связи между теми фактами, на которые указывал Монтескьё, более для того, чтобы найти в них опору для своих идей, нежели для того, чтоб познакомить читателя с их развитием и с их взаимным влиянием. Английский историк был в высшей степени одарен той проницательностью ума, которая во всем доискивается причин, и той прозорливостью, которая умеет выбрать между вероятными причинами те, которые можно считать за настоящие; родился он в таком веке, когда просвещенные люди с жадностью изучали все составные части социальной машины и старались уяснить себе, чем связаны ее части, как она действует, в чем ее польза и влияние и как велико ее значение; по своим познаниям и по обширности своего ума он стоял на одном уровне с просвещением своего века. Поэтому в свои исследования исторических материалов, то есть исторических фактов, он внес разборчивость здравомыслящего ученого, а в своих взглядах на нравственную сторону предмета, то есть на взаимную связь событий между собою и на взаимную связь между действующими лицами и событиями, он обнаружил разборчивость опытного философа.

Он понимал, что история, ограничивающаяся одним изложением фактов, возбуждает только тот интерес, который заключается в желании познакомиться с деяниями других людей, и что она только тогда будет поистине полезна и серьезна, когда будет рассматривать изображаемое ею общество с тех многоаспектных точек зрения, с которых могут смотреть на него и государственный деятель, и воин, и судья, и финансист, и философ, и, одним словом, все те, кто благодаря своему положению или своему образованию способны близко познакомиться с его различными пружинами. Эта столько же основательная, сколько и возвышенная, точка зрения, если не ошибаюсь, и служила руководством для автора "Истории упадка и разрушения Римской империи”: это не простой рассказ о событиях, волновавших римский мир со времени возвышения Августа и до взятия турками Константинополя, так как автор постоянно присовокупляет к своему повествованию описание положения финансов, мнений, нравов, военной системы и тех внутренних тайных причин благоденствия или нищеты, которые втихомолку уничтожают или без шума расшатывают существование и благосостояние общества. Придерживаясь всеми признанного, но не всегда соблюдаемого правила, что одни только факты должны служить основой для общих соображений и что следует следить шаг за шагом за их медленным, но необходимым развитием, Гиббон и написал сочинение, которое замечательно широтой своей цели, хотя в нем и редко встречаются возвышенные идеи, и которое богато интересными и положительными выводами, хотя автор и был скептик.

Неоспоримым доказательством достоинств этого сочинения служит его успех в таком веке, который произвел Монтескьё и который во время выхода в свет книги Гиббона еще видел в живых Юма, Робертсона и Вольтера; непрерывность этого успеха, с тех пор никогда не прекращавшегося, служит их подтверждением. В Англии, Франции и Германии, то есть у самых просвещенных народов Европы, на Гиббона ссылаются как на авторитет, и даже те, кто нашли в его книге некоторые неточности или не разделяют всех его мнений, указывают на эти неточности и опровергают его мнения не иначе, как с почтительной сдержанностью, в которой сказывается признание его высоких достоинств. Во время моей работы мне приходилось справляться с сочинениями философов, трактовавших о финансах Римской империи, с сочинениями ученых, изучавших ее хронологию, с сочинениями богословов, занимавшихся церковной историей, с сочинениями правоведов, тщательно изучивших римскую юриспруденцию, с сочинениями ориенталистов, хорошо знакомых с арабской историей и с Кораном, с сочинениями новейших историков, долго занимавшихся исследованиями касательно крестовых походов и их влияния; каждый из этих писателей заметил и указал в "Истории упадка и разрушения Римской империи" какие-нибудь оплошности, какие-нибудь неверные или по меньшей мере не вполне основательные суждения и даже пропуски, которые едва ли можно считать неумышленными; они исправили некоторые неточности в изложении фактов, с успехом опровергли некоторые суждения; но всего чаще они принимали исследования

и идеи Гиббона за точку исхода или за подтверждение тех открытий и тех новых идей, которые сами они излагали.

Я позволю себе упомянуть здесь о тех сомнениях и колебаниях,

которые я сам испытал, когда изучал это сочинение; я предпочитаю подвергнуть себя обвинению в том, что говорю лично о себе, нежели умолчать о том, что, по моему мнению ,ярко выставляет наружу и его достоинства, и его недостатки.

Кода я в первый раз быстро пробежал его, оно возбудило во мне лишь интерес к рассказу, который всегда полон живости, несмотря на свои обширные размеры, и всегда ясен, несмотря на разнообразие предметов, составляющих его содержание; затем я приступил к тщательной его проверке во всех подробностях, и я должен сознаться, что мнение, которое я составил себе о нем в ту пору, отличалось чрезвычайной взыскательностью.

В некоторых главах я нашел ошибки, которые показались мне столь важными и столь многочисленными, что я приписал их крайней небрежности автора; в других главах меня поразил общий отпечаток пристрастия и предубеждения, придававший изложению фактов ту неправдивость и неискренность, которую англичане так удачно обозначают словом misrepresentation; некоторые урезанные цитаты и некоторые в них места, пропущенные или по недосмотру, или с намерением, заставили меня усомниться в добросовестности автора; а это нарушение основного правила исторических исследований, принявшее в моих глазах еще большие размеры вследствие напряженного внимания, с которым я рассматривал каждую фразу, каждое примечание и каждое суждение, заставило меня произнести над всем сочинением слишком строгий приговор.

Окончив мою работу, я отложил ее на некоторое время в сторону. Когда же я снова со вниманием прочел все сочинение и все примечания, как самого автора, так и мои собственные, я убедился, что я преувеличивал важность упреков, которых заслуживает Гиббон; я заметил те же ошибки, то же пристрастие по отношению к некоторым предметам, но я убедился, что я не отдавал должной справедливости обширности его исследований, разнообразию его познаний, громадности собранных им сведений и в особенности поистине философской верности его ума, который судит о прошлом точно так же, как он судил бы о настоящем, не позволяя отуманивать себя тем мраком, которым время окутывает все, что отжило, и который нередко мешает нам ясно видеть, что как под древней тогой, так и под теперешним одеянием, как в римском сенате, так и в современных вам собраниях люди все одни и те же и что восемнадцать столетий тому назад течение событий было такое же, как и теперь. Тогда я понял, что, несмотря на свои ошибки, Гиббон поистине искусный историк, что его книга, при всех своих недостатках, всегда будет прекрасным произведением и что можно указывать на его заблуждения и протестовать против его предвзятых идей, не отказываясь от убеждения, что найдется не много людей, соединявших в себе если не в такой же высокой степени, то в такой же полноте и в такой же соразмерности все качества, необходимые для того, кто хочет писать историю.

Поэтому в моих примечаниях я старался только восстановить в их настоящем виде те факты, которые казались мне неверными или извращенными, и дополнить их теми новыми фактами, умолчание о

которых могло бы сделаться источником заблуждений. Я вовсе не считаю эту работу вполне законченной: я даже не применил ее к "Истории упадка и разрушения Римской империи" во всем объеме этого сочинения, иначе пришлось бы дать слишком большие размеры и без того уж очень обширному произведению и прибавлять бесчисленные примечания к примечаниям самого автора, и без того уже очень многочисленным. Я имел главным образом в виду тщательно пересмотреть главы, посвященные Гиббоном истории утверждения христианства, с целью восстановить во всей их точности и осветить надлежащим светом рассказанные там события; вот почему я позволял себе делать там всего более дополнительных примечаний. Другие главы, как, например, те, в которых идет речь о религии древних персов, или те, в которых писатель рисует картину положения древней Германии и переселения народов, требовали, как мне казалось, разъяснений и исправлений: важность их содержания будет служить мне в этом случае оправданием. Вообще моя работа не заходит далее первых пяти частей этого нового издания: именно эти части и содержат в себе почти все, что касается христианства; в них также описан тот переход от древнего мира к новому, от нравов и идей римской Европы к нравам и идеям