Линн Виола - Крестьянский бунт в эпоху Сталина: Коллективизация и культура крестьянского сопротивления
Единство, которое советское крестьянство продемонстрировало в период коллективизации, не зависело от социально-экономических процессов и даже не являлось типичной чертой крестьянской общины. Коллективизм и общинность служили образцом, идеалом деревенской жизни, ее высшей ценностью, но далеко не всегда отражали реальность. В обычное время крестьянское общество характеризовалось значительной степенью сегментации и внутренней стратификации. Жители деревни разделялись по уровню обеспеченности, принадлежности к семейным кланам, по полу, возрасту, группам интересов, по принципу «свой-чужой». Коллективизм, единство и равенство были важными ценностями и нормами в деревенском этосе, однако столь же или даже более важную роль играли в нем средства принуждения, которые патриархальная властная структура деревни применяла к непокорным, несогласным, а порой и просто другим голосам, раздающимся в общине[4].
Сплоченность крестьян зависела от ситуации и контекста. Чаще всего она проявлялась при конфронтации с «чужаками» — представителями города, чиновничества и доминирующих классов или групп{7}. Общество, обычно пронизанное конфликтами и разделенное по целому ряду признаков, оказалось способным к единству и сплоченным действиям перед лицом кризиса. В этом случае интересы крестьянства как единого целого оттеснили на второй план обычные разногласия и расколы внутри общины{8}. В то же время «политика» коллективизма и единства могла обернуться против тех жителей деревни, которые действовали в качестве агентов государства или поддерживали ненавистные методы «чужаков». Во время коллективизации крестьянство фактически вступило в гражданскую войну с государством, однако внутри нее разворачивалась еще одна, не менее жестокая гражданская война, обратившая деревенскую общину против меньшинства сельских должностных лиц и активистов, которые перешли на сторону советской власти{9}.
Неожиданным последствием революции 1917 г. стало усиление многих аспектов крестьянской культуры, в особенности ряда ее значимых черт, лежащих в основе сплоченности общины. Хотя человеческие и материальные потери военных лет и голод, прокатившийся по стране после Гражданской войны, нанесли крестьянству тяжелейший урон, революция в сочетании с потрясениями того времени произвела на общину восстанавливающий эффект. Началось повсеместное выравнивание социального статуса крестьян. К середине 1920-х гг. доля бедняков упала примерно с 65% почти до 25%, в то время как доля обеспеченных крестьян снизилась приблизительно с 15% (в зависимости от подсчетов) почти до 3% за тот же промежуток времени{10}; главной фигурой в советском сельском хозяйстве стал середняк. Сказались потери военных лет, социальная революция и перераспределение благ, а также возвращение (зачастую принудительное) значительного числа крестьян, которые в период столыпинских аграрных реформ покинули общины, чтобы основать собственные личные хозяйства. Различия крестьян по социально-экономическому статусу оставались практически неизменными на протяжении 1920-х гг., время от времени лишь незначительно усиливаясь. Такое выравнивание укрепило однородность, сплоченность деревни и позиции середняков, представлявших, как пишет Эрик Вульф, наиболее «культурно консервативную страту» крестьянства и ту его силу, которая активнее всего сопротивлялась переменам{11}. Укрепилась и община как таковая, поскольку большинство «столыпинских» крестьян вернулись к общинному землевладению, составлявшему в середине 1920-х гг. примерно 95% всех форм землевладения, тем самым увеличив степень однородности сельской экономики{12}. И хотя многие семьи давали трещину, так как дух свободы, навеянный революцией, побуждал деревенскую молодежь освобождаться от патриархальной власти, большинство крестьян, особенно женщины и слабейшие члены общины, все крепче держались за привычные и консервативные понятия хозяйства, семьи, брака и веры, пытаясь пережить эпоху перемен. Революция, без сомнения, внесла изменения в основные стороны крестьянской жизни, но историки все больше склоняются к выводу что основные структуры и институты деревни демонстрировали значительную устойчивость перед лицом привнесенного революцией раскола. Во многих случаях они крепли, выступая в качестве защитного вала против экономических трудностей и разрушительных вторжений воюющих правительств и армий, что красных, что белых{13}.
Повышение однородности и устойчивости крестьянской культуры не означает, что крестьянство представляло собой косный, статичный слой общества. В деревне уже долгое время протекали процессы глубоких изменений, которые значительно ускорились в конце XIX — начале XX в. Возвращение крестьян из городов и с военной службы (на время или навсегда) вызывало появление альтернативных моделей социализации. Более частые личные контакты между жителями города и деревни также способствовали усвоению на селе характерных для городской среды предпочтений и, в меньшей степени, моделей потребления. Рыночная экономика активно прокладывала путь в сельскую местность, внося изменения в деятельность крестьянских хозяйств и в устройство социальных структур общины. Семьи стали малочисленнее: все чаще под одной крышей проживали только муж и жена с детьми, а не сразу несколько поколений, как раньше. Кроме того, принятие решения о браке перестало зависеть исключительно от родителей жениха и невесты. Крестьянская культура не стояла на месте, а развивалась на протяжении времени, вбирая в себя все новые полезные элементы{14}. Базовые структуры и институты общины сохранялись, демонстрируя устойчивость крестьянской культуры и ее способность к адаптации.
Схожие модели изменений наблюдались и в советский период, соседствуя — иногда мирно, иногда нет — с доминирующими моделями и динамикой крестьянских и общинных отношений. Хотя многие каналы взаимодействия между деревней и городом были серьезно нарушены за время революции и Гражданской войны{15}, город и государство продолжали оказывать огромное влияние на деревню. Десятки тысяч крестьян-рабочих возвратились по домам во время Гражданской войны, принеся с собой новые манеры и привычки, не всегда согласовывавшиеся с принятыми в общине. Множество крестьян служило в армии во время Первой мировой и Гражданской войн, и они также вернулись с новыми идеями, которые их соседи иногда не могли принять. Из некоторых подобных групп вышли первые сельские коммунисты и комсомольцы; на первых этапах именно эти «блудные сыновья» стали инициаторами создания колхозов и передела хозяйств. В то же время, хотя большую часть 1920-х гг. коммунистическая партия и пренебрегала деревней, занимаясь промышленностью и внутрипартийными делами, она не оставляла мысль о переделке крестьянства и его уничтожении как отжившей социально-экономической категории. Ускоренное раскрестьянивание должно было превратить всех жителей деревни в пролетариев. Партия, комсомол, рабочие из крестьян, находившиеся дома или вдали от него, бедняки, ветераны Красной армии, сельские корреспонденты (селькоры) — все они как будто сигнализировали о том, что деревня готова принять коммунизм. В рамках политики управления социализацией и внедрения официальной идеологии периодически организовывались различные кампании. Среди них были акции, направленные против религии, на повышение грамотности, кампании по подготовке и проведению выборов, по агитации за вступление в партию и комсомол, по организации бедняков, женщин и всех тех, с чьей помощью государство пыталось навести мосты к деревне и укрепить смычку (союз рабочих и крестьян) в 1920-е гг. Власти удалось сформировать на селе ячейки своих сторонников, которые должны были не только дать толчок переменам, но и внести в крестьянскую общину новый раскол, способствуя появлению новых типов политической идентичности, конфликтующих между собой.
Коллективизации суждено было разрушить большинство таких «культурных мостов», оставив последних сторонников государства, которых и раньше насчитывалось не так много, лицом к лицу с враждебной общиной. Большинство естественных расколов и линий потенциальных конфликтов, рассекавших деревню в обычное время, в период коллективизации отошли на второй план, община сплотилась против общего, и на тот момент смертельного, врага. Во время коллективизации крестьянство во многом действовало как класс, именно такой, каким его описывал Теодор Шанин: «Это социальная сущность с общими экономическими интересами, чья идентичность формируется в ходе конфликтов с другими классами и выражается в типичных моделях восприятия и политического сознания, хотя и находящегося в зачаточном состоянии, но обеспечившего возможность осуществлять коллективные действия, отражающие его интересы»{16}. Если рассматривать крестьянство как класс или как культуру в характерном для Клиффорда Гирца смысле совокупности опыта и поведения, «социально установленных структур значений» или «систем значений», которыми индивиды руководствуются в своих действиях{17}, то оно отчетливо продемонстрировало, насколько существенными были его отличия и отдаленность от большинства остального советского общества.
