Виталий Чечило - Солдаты последней империи (Записки недисциплинированного офицера)
— Ты почему на службу не являешься? Тебя уже ищут.
Единственным позитивным результатом экспедиции было то, что на разъезде я познакомился с Аминой, казашкой, и Бертой, оказашенной немкой. Работали они в разъездном магазине. Задача была одна — скупить в проезжающих поездах продукты питания (тогда в поездах толком не кормили). Узбеки затаривались в Москве и продавали втридорога. Продавщицы обирали уже соотечественников. В пустыне шкала ценностей диктуется потребностью: в запас не возьмёшь ничего, кроме риса, муки и сахара. На Востоке бытует пословица: «Одного и того же верблюда можно купить и за одну монету, и за сто». У речки, где есть дороги, верблюда можно было обменять на «Запорожец» — эта машина с воздушным охлаждением очень хорошо показала себя в условиях пустыни. Казахи были абсолютно безразличны к достижениям нашей цивилизации, кроме, разве что, мотоциклов и телевизоров. Машины (кроме «Запорожца») или холодильники предмета вожделения не составляли, а дача у казаха всегда с собой. В пустыне такого же верблюда можно было выменять на мясо рублей за триста. Особенность казахских кочевий — малое количество тягла, несколько вьючных верблюдов и несколько верховых коней. Остальные оставались полудикими и шли на мясо. Артезианская скважина на разъезде притягивала кочевников, поскольку была единственным источником питьевой воды. Сами казахи могут обходиться без воды — молочными продуктами, но нужно поить баранов. Начальник пожарной команды полка как-то повёз в пустыню воду, чтобы поменять у казахов на водку. Разбил машину о единственный столб.
Меновая торговля велась бойко. Казахов в магазине удивляли белые халаты продавщиц — они думали, что это больница, куда попадали только редкие казахи. Что особенно нравилось продавщицам, так это то, что казахи с любой купюры не требовали сдачи. Деньги не имели для них номинальной стоимости. Господа офицеры покупали в магазине исключительно водку и вино, в основном узбекские портвейны «Агдам», «Талас» и «Арак». Офицерских жён поражало в магазине обилие дефицитных промтоваров китайского и индийского производства, вроде вельвета в мелкий рубчик. К чему он казахам? На всех крупных разъездах существовали «толчки» — вещевые рынки, на которых жёны офицеров продавали обмундирование и разные недоношенные вещи, которые скупали казахи. Особенно ценились ими офицерские сапоги и ватные брюки. Казахи, за непотребностью, вывозили на «толчки» массу дефицитных книг на русском языке, например, классиков выпуска тридцатых-сороковых годов, а также засиженный мухами хрусталь и ковры. Торговля осуществлялась без денег, путём обмена. Например, шесть пар офицерского белья приравнивалось к собранию сочинений Пушкина, а за офицерские сапоги можно было выменять колесо к мотоциклу «Урал» (самый популярный транспорт среди прапорщиков). Там же, в мазанке с подпёртыми стенами и потолком, находилась импровизованная чайхана, в которой подавали любые спиртные напитки, кроме чая. Когда прапорщик Коля «Борман», живым весом килограммов сто тридцать, плясал вприсядку, пол и потолок грозили провалиться.
— Амина, блядь, где ты?
Сама Амина тоже была нехудая и в свободное время сожительствовала с рыжей Бертой.
Подобные сексуальные вольности были привнесены в степь ветрами новейшей истории. Уже упоминавшийся АЛЖИР — Акмолинский Лагерь Жён Изменников Родины — раскинул свои щупальца повсюду. Если говорить о какой-то сексуальной традиции времён социализма, то она носила явно выраженный садо-мазохистский характер. Даже лесбийская любовь была пронизана фаллическим культом. Жанр повествования не позволяет мне подробно распространяться о приобретённых в данной области познаниях. Само перечисление подручных средств могло бы вызвать сладострастную дрожь в душах адепток: сложенные вдвое резиновые шланги, варёные яйца, дрессированные коты… Не хватало разве что древнеримских ручных змей и ослов. К слову, Апулей не упоминает о небольшой хитрости, позволявшей производить подобные эксперименты без риска для жизни и здоровья. Причинное место осла протаскивали сначала сквозь дыню подходящих размеров. Ойротские предания, в отличие от античной литературы, сохранили эту немаловажную подробность.
По роду своих занятий мне приходилось сталкиваться и с асоциальным современным элементом. Единственной формой присутствия советской власти в округе были колхозные молочные фермы. Из Москвы, перед Олимпиадой 1980 г. и фестивалем молодёжи, туда свезли массу тунеядок. Они и «опущенные» немки должны были доить коров. Некоторые ссыльные немцы — протестанты, а значит, в душе безбожники, приняли мусульманские обычаи. В силу каких-то причин они отбились от немецкой общины, опустились, стали носить казахскую одежду. Жили вместе с тунеядками в юртах и вагончиках. На некоторых вагончиках было написано: «Награжу триппером. Бесплатно». Температура внутри достигала 60 градусов, простыни были цвета такыра. Так что не удивительно, что в сорокаградусную жару «доярки» купались в чанах, где поили коров. Бабы сидят по глаза в мутной воде, коровы ревут, казахи поражаются. Ввиду отсутствия косметики и беспробудного пьянства, бабы опускались моментально. Пили всё подряд, но в основном курили анашу. Именно там я заглянул в бездну человеческого падения. Поскольку всех казахов в округе «доярки» уже затрахали и наградили триппером, я поставлял им солдат для случки. Набивал грузовик самыми отчаянными, рисковавшими подцепить на «конец» ради минутного развлечения. За это они приносили мне ясак водкой, так как пить надоенное ими молоко брезговали все. Я даже толком не знаю, куда его девали. И дело не в гигиене. Для казахских коров после полыни и бумага была деликатесом. Молоко на заводах превращали в порошок, смешивали с привозным и так продавали. Иначе пить его было невозможно.
Женщины Средней Азии в массе своей целомудренны и покорны. Казашку, зацепившую в юрте подолом котёл, запросто могли и прибить. Как-то, пребывая в командировке в Туркмении, я, скуки ради, наловил скорпионов в трехлитровую банку и оставил их в гостиничном номере. Вернувшись, я обнаружил банку чистой — уборщица была туркменкой. На Памире местные женщины имели привычку после соития обмываться в речке, протекавшей через кишлак. Если женщина делала это, по мнению соседей, слишком часто, молва осуждала её за сластолюбие. В смысле взаимности супруги не церемонились со своими половинами, устанавливая их в том положении, в каком почитали за нужное.
Казашки, хоть номинально и мусульманки, но волос на лобке не бреют. Узбечки — те бреются через день, как мужики, не дай Бог супругу будет колоться. Как-то познакомился я с одной татаркой: прекрасные густые волосы, буквально до колен.
— Как ты можешь? Ты же татарка.
Оказалось, виной всему муж — русский, отучивший свою жену от мусульманских обычаев. В кумган для интимных омовений он подсыпал ей перец.
По поводу воспетых ещё Пушкиным шальвар. Обычно их носят вместо трусов. Кочевая казашка совершенно свободно могла спросить у своей городской сверстницы:
— Вай, сестричка, а почему такие коротенькие?
Инородцы
Общение с казахами было весьма поучительным. По роду своих занятий — коменданта гарнизона и участкового уполномоченного местной милиции, в которой я имел чин капитана и соответствующую форму — я был «жолдаз бастык» (товарищ начальник). Под моим контролем находилась территория, равная половине Черниговской области. В таких условиях вопрос мобильности приобретал жизненную важность. В моём распоряжении имелась машина ГАЗ-66. Ах, какая машина была! Солдаты навешали на борта катафотов, раскрасили «зеброй», навели колёса, короче, разукрасили ГАЗ-66, как попугая. Солдат — водитель, Толик Рахимов, узбек из Навои, ни слова не знал по-узбекски. Бывало, идёт в столовую в офицерской рубашке с короткими рукавами, так офицеры отворачиваются, чтобы замечаний не делать. Ел он за поварским столом. Раз начальник управления возле штаба поставил мне задачу:
— Срочно! Бегом! Выехать для сопровождения грузов.
Как всегда, приказание перемешивалось с истеричными криками:
— Я Вам ещё с утра сказал!..
И, как всегда, до меня не довели. Полковник Семёнов вообще был козёл. Однажды прицепился ко мне:
— Почему на дороге лежит помятое ведро?
(А я, как комендант, отвечал и за дороги).
— Не знаю, товарищ полковник, почему оно там лежит.
Это не помешало ему меня отодрать:
— Ещё раз увижу ведро на дороге — я Вас накажу.
Больше всего Семёнов любил читать инструкцию по пользованию утюгом в бытовке — находил в ней массу ошибок. У меня было такое впечатление, что он даже носки гладит.
Я в свою очередь, наливаясь злобой, кинулся к дежурному по части, схватил телефон и позвонил в комендатуру:
— Водителя с машиной срочно к штабу!
