Борис Миронов - Страсти по революции: Нравы в российской историографии в век информации
Влиятельные противники моей концепции развития имперской России, как мне показалось, огорчились, поскольку выводы книги расходились с выводами коллективных монографий «Кризис самодержавия» (1984) и «Власть и реформы» (1996), написанных сотрудниками СПбИИ. В них, особенно во второй, в самом полном виде выражена концепция о системном кризисе позднеимперской России, закономерно закончившемся революциями, т.е. пессимистическая точка зрения на развитие России, лет 25 назад разделявшаяся большинством отечественных и зарубежных русистов. А я артикулировал оптимистический взгляд на историю имперской России. Книга «Власть и реформы» стала как бы брендом СПбИИ, а редакционная коллегия включала акад. Б.В. Ананьича, чл.-кор. Р.Ш. Ганелина и В.М. Панеяха, которых поддерживали А.А. Фурсенко (в то время член Президиума РАН и академик-секретарь Отделения истории РАН) и дирекция Института.
«Социальная история» создавалась как плановое задание СПбИИ в 1993–2000 гг., отведенное мне для подготовки монографии «Урбанизация и социально-экономическое развитие города и деревни в России XVIII — начала XX в.» (25 а.л.). Работа шла хорошо; я расширил ее проблематику и объем, в результате чего она превратилась в двухтомную книгу «Социальная история России периода империи» объемом около 100 а.л. Проблема урбанизации стала ее составной частью. За полгода до окончания планового срока мне даже удалось книгу опубликовать по издательскому гранту РГНФ без обсуждения в СПбИИ, поскольку мои предыдущие плановые работы я всегда заканчивал раньше планового срока, вызывая неудовольствие дирекции. Когда наступил срок отчета, в 2000 г., я предъявил опубликованную книгу для фиксации выполнения плана. Однако ученый секретарь СПбИИ Б.Б. Дубенцов обязал меня выделить из «Социальной» истории часть, связанную с проблемой урбанизации, на 25 а.л. и в виде рукописи представить для отчета и обсуждения. На мой недоуменный вопрос: «Зачем, если я имел задание создать крыло самолета, а построил целый самолет?», мне ответили: «Надо отчитаться только за план». И только эта, четвертая, часть книги в июле 2000 г. была рассмотрена и одобрена. Тогда я полагал, что это просто бюрократический ригоризм. Но позднее стало ясно — дело в другом: утверждение книги в качестве выполненного планового задания означало бы одобрение Ученым советом института моего труда, с чем ни при каких обстоятельствах не хотели согласиться руководители авторского коллектива указанных общих трудов, хотя другие их участники смотрели на это, на мой взгляд, достаточно спокойно.
Имелась и другая причина. В январе 2001 г. Т.В. Буланина (директор издательства «Дм. Буланин», опубликовавшего «Социальную историю») обратилась к директору СПбИИ с просьбой направить книгу на Макариевский конкурс (на соискание премии памяти митрополита Московского и Коломенского Макария). Он поначалу поддержал эту идею. Издательство подготовило необходимые документы. Однако вмешались те же влиятельные люди и убедили директора отказаться от намерения посылать книгу на конкурс. Тогда я решил апеллировать к Ученому совету института, но администрация в ответ на мою просьбу провела административное совещание из зав. отделами А.А. Фурсенко, Р.Ш. Ганелина (он временно выполнял обязанности зав. Отделом новой истории), В.М. Панеяха и четырех других, которое приняло решение в принципе не выдвигать на премии книги, которые не прошли обсуждение на Ученом совете и не имеют грифа СПбИИ. Это решение дирекция провела через Ученый совет (не называя мою фамилию), и таким образом раз и навсегда решила проблему — как не выдвигать нежеланные книги на премии, поскольку по действующим правилам право выдвижения на премии принадлежит в большинстве случаев исключительно организациям, где работает автор.
Между тем «Социальная история» получила отличную прессу. В 2000 г. она вышла вторым изданием, переведена на английский и китайский языки. По-видимому, ни одна работа, из написанных сотрудниками СПбИИ, не имела такого резонанса и не получала столько положительных откликов. Мне известно более 30 рецензий и 6 коллективных обсуждений, в которых приняло участие более 80 человек. Готовилось третье издание. По просьбе издательства в сентябре 2002 г. я возбудил ходатайство о получении институтского грифа для 3-го издания «Социальной истории». Даже А.А. Фурсенко первоначально поддержал идею, и дирекция предложила устроить совместное заседание отделов древней и новой истории для обсуждения книги. Но под давлением влиятельных людей дирекция решила гриф не давать и обсуждение книги не устраивать. Формальный аргумент — первое издание «Социальной истории» вышло без одобрения Института, а на самом деле, на мой взгляд, по причине расхождения во взглядах с руководителями коллективных монографий. Мотивом против выдвижения книги на премию, вероятно, послужило опасение, что получение премии может поспособствовать повышению престижа оптимистической концепции.
Задним числом жаль, что мои оппоненты не проявили толерантность. В 2000-е гг. разные точки зрения на принципиальные вопросы уже могли спокойно сосуществовать без ущерба для имиджа их авторов. Признание права на существование моей концепции не нанесло бы ущерба и престижу СПбИИ. Но, к сожалению, как я предполагаю, сработал старый стереотип: истина — одна, и правильной может быть одна точка зрения.
Однако назревал новый конфликт. После «Социальной истории» я начал работать над плановой монографией «Благосостояние населения в XIX — начале XX в. по антропометрическим данным». По новой теме стали выходить мои статьи. И мои оппоненты меня атаковали. В 2002 г. в ежегоднике «Экономическая история» я опубликовал статью, а в следующем ежегоднике свои возражения на нее — Б.В. Ананьич{8}. На мой взгляд, его «Заметки» написаны с таким расчетом и в таком стиле, чтобы похоронить саму идею использования антропометрических данных и заодно мою оптимистическую концепцию модернизации России. Я воспринял их как предупреждение: во-первых, не следует заниматься С.Ю. Витте, если есть такие выдающиеся специалисты, как критик; во-вторых, опасно пересматривать сложившиеся концепции. По согласованию с редактором Ежегодника я написал ответ (он содержится в настоящей работе), по просьбе редколлегии произвел правку, и статью приняли к публикации. Однако ни в 2004 г., ни 2005 г. она не вышла. На мои запросы редакция не реагировала. И у меня сложилось впечатление: Б.В. Ананьичу как члену редколлегии Ежегодника удавалось задержать публикацию моего ответа, вероятно, не прямым противодействием, а скорее ненамеренно: редакторы и члены редколлегии, по-видимому, не хотели его расстраивать публикацией моего ответа, который, как им казалось, мог его огорчить. Как бы то ни было, но только благодаря вмешательству Отделения историко-филологических наук РАН (ОИФН РАН), посчитавшего полезным продолжить дискуссию, ответ увидел свет в 2006 г., хотя и с большими сокращениями{9}.
Момент истины настал в 2007–2008 гг., при утверждении выполнения плана и рекомендации к печати моей новой монографии «Благосостояние населения в имперской России: XVIII — начало XX в.». Я подготовил рукопись в соответствии с планом и представил ее для обсуждения в апреле 2007 г. Книга была написана не только в срок, но существенно больше по объему (40 а.л. вместо 25 а.л.), охватив не только XIX — начало XX в., как в плане, а и XVIII в. Рукопись прошла серьезную апробацию. Кроме нескольких докладов на конференциях в России, я сделал презентации по теме монографии на пяти международных конференциях за рубежом и опубликовал за 2000–2007 гг. по теме монографии 15 статей, в т.ч. в ведущих российских журналах «Отечественная история», «Социологические исследования», «Вопросы экономики» и в зарубежных — «Slavic Review», «Economics and Human Biology», «Journal of Economic History».
Имея такой «тыл», можно было надеяться на благополучные результаты обсуждения. Однако я глубоко заблуждался. Мои оппоненты решили сделать все возможное, чтобы не утвердить рукопись к печати и тем самым, вероятно, помешать ее публикации. Ученый секретарь института Б.Б. Дубенцов объявил: обсуждение рукописи будет проходить в три этапа. Сначала на первом заседании Отдела новой истории, сотрудником которого я состоял, будет рассмотрен вопрос о выполнении плана, затем на втором заседании — об утверждении рукописи к печати. На третьем этапе рукопись будет рассматриваться на Ученом совете института. Оппоненты, как мне кажется, надеялись, что на какой-нибудь стадии я поскользнусь, а самые непримиримые мечтали не утвердить выполнение мною плана и на этом основании уволить меня или принудить уйти из Института добровольно.
21 июня 2007 г. рукопись при высоком эмоциональном накале выступавших обсуждалась в Отделе новой истории в течение 4 часов и была единодушно одобрена, правда, на обсуждении отсутствовали Б.В. Ананьич и Р.Ш. Ганелин. 11 сентября того же года рукопись вторично обсуждалась также в течение 4 часов. На заседании Б.В. Ананьич, Р.Ш. Ганелин, Б.Б. Дубенцов и В.Г. Чернуха выступили с критикой, но она являлась голословной, так как они не прочли большую и сложную по содержанию и методологии рукопись (хотя все желающие получили возможность познакомиться с нею либо в бумажном, либо в электронном варианте) и лишь ссылались на маленькую статью, опубликованную в журнале «Родина». Однако большинством в один голос Отдел рекомендовал рукопись к печати, что и было зафиксировано в протоколе. Меня активно поддержали Людмила Алексеевна Булгакова, Сергей Викторович Куликов, Михаил Михайлович Сафонов и, очень важно, официальный внутренний рецензент, Сергей Константинович Лебедев. Последний поступил очень тактично: он не согласился с моей точкой зрения, но высказался за публикацию оригинальной концепции ради развития науки. Неудача для моих оппонентов случилась, по-видимому, по той причине, что некоторые сотрудники, на которых они рассчитывали, не пришли на обсуждение. В следующее присутствие Б.Б. Дубенцов обвинил ученого секретаря Отдела С.В. Куликова, который вел протокол заседания, в фальсификации результатов голосования. Но благодаря наличию магнитофонной записи хода заседания обвинение сняли.
