Михаил Мельтюхов - Упущенный шанс Сталина
В принципе давно известно, что внешняя политика государства зависит прежде всего от того, какое место это государство занимает в мировой иерархии. У "великой державы" эта политика одна, у региональной — другая, а у малой страны — третья. Кроме того, следует учитывать и те цели, которые пытается достичь та или иная страна. Например, государство может стремиться сохранить свое положение в мире, а может пытаться повысить свой статус на мировой арене. В первом случае, как правило, преобладают оборонительные методы, а во втором — наступательные. Хотя и в данном вопросе существует определенное различие. Поскольку страны с равным статусом также соперничают друг с другом, то "великая держава" не может просто занять оборонительную позицию, ибо это станет сигналом для других "великих держав" — противник слаб и можно усилить давление на него. Поэтому, чтобы быть в безопасности, "великая держава" всегда должна демонстрировать свою силу и друзьям, и соперникам. Среди самих "великих держав" также существует определенная иерархия. Так, в 1920-1930-е годы Англия и Франция являлись сверхдержавами (хотя такого термина тогда не использовали — они просто считались ведущими странами мира). Именно такой статус этих стран был закреплен в рамках Версальско-Вашингтонской системы международных отношений. В 1940-1950-е годы сверхдержавами стали США и СССР, что и отражала Потсдамская система международных отношений.
Хотя межгосударственное соперничество является системообразующим фактором международных отношений, не следует воспринимать "великие державы" лишь в качестве "империалистических хищников", поскольку они выполняют также ряд важных функций — устанавливают и поддерживают мировой порядок, концентрируют ресурсы для кардинального улучшения окружающей среды и технологических прорывов. Как правило, сфера влияния "великой державы" является районом относительно спокойного и стабильного развития. То есть, "великие державы" выполняют функцию лидера, стимулирующего развитие как контролируемого ею региона, так и мира в целом.
Во все времена международная политика представляла собой ожесточенную борьбу за контроль над имевшимися ресурсами, которые разными способами отбирались у слабого соседа. Не стал исключением и XX век, в самом начале которого разразилась очередная схватка "великих держав" за новый передел мира и его ресурсов. К сожалению, среди победителей в Первой мировой войне не оказалось Российской империи, которая в силу ряда внутренних и внешних причин переживала острый кризис (революция и Гражданская война), что привело к ее ослаблению и снижению ее статуса на мировой арене до роли региональной державы. Хотя большевики активно способствовали развалу Российской империи, они смогли создать на ее обломках новое крупное государство — Советский Союз — перед которым стоял выбор: согласиться со статусом региональной державы или вновь вступить в борьбу за возвращения статуса "великой державы". Советское руководство в Москве выбрало вторую альтернативу и активно вступило на путь ее реализации. То, что все делалось под лозунгами миролюбия и усиления обороноспособности, вполне понятно любое умное руководство старается не афишировать свои истинные намерения.
Поэтому в своем исследовании автор стремился рассматривать советскую внешнюю политику без каких-либо пропагандистских шор, а с точки зрения реальных интересов, целей и возможностей Советского Союза. При этом речь не идет об оправдании или обвинении советского руководства, как это зачастую практикуется в отечественной исторической литературе, продолжающей морализаторские традиции советской пропаганды. Автор полагает, что каждый читатель в состоянии дать собственную оценку описываемых событий кануна и начала Второй мировой войны, исходя из личных пристрастий и этических ценностей. Этот момент следует подчеркнуть, так как в подавляющем большинстве случаев в описываемых событиях действуют две и более сторон, каждая из которых стремится достичь своих целей, отстоять свои интересы. В историографии же преобладает оценочный подход, когда историк, исходя из своих собственных симпатий-антипатий делит всех участников исторических событий на "хороших" и "плохих" ("прогрессивных" и "реакционных" и т. п.), что в итоге ведет к определенному искажению исторической перспективы. Эта ситуация связана не столько со "злонамеренностью" тех или иных исследователей, сколько с идущей из глубины веков традиционно тесной взаимосвязи историографии и пропаганды, что, в свою очередь, базируется на свойственном любому человеку эмоциональном восприятии окружающего мира.
Однако эта особенность человеческой психики является питательной почвой для возникновения и закрепления предвзятого мнения, являющегося наиболее серьезной помехой на пути развития исторической науки, которая, как и любая другая наука, основана на принципе аргументированного доказательства выводов. Поэтому речь должна идти не о разделении участников исторического процесса на "хороших" и "плохих", а о восприятии истории во всей ее полноте как великой драмы, в ходе которой действующие силы отстаивают свою собственную правду и в силу этого в определенном смысле обречены на столкновение. Конечно, такой подход непривычен для обыденного сознания, но только так историк может приблизиться к объективному воссозданию исторической реальности. Поэтому, прежде чем давать те или иные оценки событиям 1939–1941 гг., автор попытался обобщить известные на сегодня материалы с целью предложить свой ответ на традиционный двуединый вопрос любого исторического исследования: как происходили события и почему они происходили именно так? Конечно, это вовсе не означает, что автору удалось найти окончательные ответы на все вопросы и его исследование является "истиной в последней инстанции". В силу многогранности исторического процесса появление работ такого статуса, видимо, вообще пока невозможно. Свою задачу автор видел в том, чтобы на основе обобщения суммы известных ему фактов беспристрастно проанализировать события кануна и начала Второй мировой войны на уровне взаимодействия СССР и других великих держав и на этой основе уточнить привычные взгляды на проблемы этого периода.
Великий знаток человеческой души Оноре де Бальзак утверждал, что "существуют две истории: история официальная, которую преподают в школе, и история секретная, в которой скрыты истинные причины событий". Это своего рода аксиома может быть применена практически к любому периоду человеческой истории. Не является исключением и Вторая мировая война, которая за прошедшие десятилетия, казалось бы, изучена вдоль и поперек. Однако, как только речь заходит о расчетах и намерениях власть предержащих, на всякую официальную историографию нападет какое-то странное затмение и обычно воспроизводится набор общих традиционно пропагандистских фраз. Не стала исключением и советская историография, в рамках которой возможность появления неофициальных взглядов на историю нашей страны в ХХ веке была полностью исключена. В результате в советской исторической литературе сложилась традиция трогательного доверия к любым официальным документам и заявлениям властей. В литературе были несчетное число раз повторены пропагандистские штампы, ставшие в общественном сознании непререкаемой истиной, и под это предвзятое мнение, как правило, подгонялось всякое новое знание.
Даже сейчас, когда, казалось бы, есть возможность более спокойно и непредвзято взглянуть на историю событий кануна и начала Второй мировой войны, инерция привычных штампов продолжает действовать. Так, публикуя наконец-то рассекреченные документы, которые опровергают устоявшуюся официальную версию событий, авторы этих публикаций рассматривают эти документы как подтверждающие ее! Таков гипноз предвзятого мнения. Однако непредвзятое рассмотрение рассекреченных и частью опубликованных документов по советской истории 1939–1941 гг. показывает, что официальная версия этих событий нуждается в коренной модернизации на основе приведения ее тезисов в соответствие с имеющимися ныне в распоряжении историков документами. Эта сама по себе непростая задача еще больше затрудняется из-за того, что представители официальной историографии продолжают доказывать, что лишь их традиционная концепция является истиной в последней инстанции, а вполне обычному в любой науке процессу уточнения знаний на основе новых фактов придается некое неестественное значение посягательства на устои.
Так, М.А. Гареев, несмотря на то, что он сам впервые опубликовал сведения о том, что еще в марте 1941 г. советское военно-политическое руководство определило ориентировочный срок начала войны — 12 июня, утверждает, что "в 1941 г. Советский Союз ни о какой превентивной войне против Германии не помышлял и не мог помышлять"11. И это при том, что все очевидцы событий в один голос утверждают, что в Москве считали войну с Германией неизбежной, об этом же свидетельствуют все доступные документы того периода. Поэтому в Москве не только могли, но и обязаны были "помышлять" о том, как создать наиболее благоприятные условия вступления в войну с Германией. В противном случае следует сделать вывод, что все советское руководство состояло из полных идиотов, которые не могли понять очевидные вещи и действовать в соответствии со своими интересами. Понятно, что подобное предположение совершенно не соответствует тому, что мы знаем о хозяевах Кремля и об их действиях в 1930-1940-е годы.
