Густав Гилберт - Нюрнбергский дневник
Рудольф Гесс
Главным кандидатом для психиатрической экспертизы был Рудольф Гесс, заместитель фюрера в НСДАП, чей полет в Англию в 1941 году стал настоящей сенсацией. Незадолго до начала процесса он был доставлен из Англии в нюрнбергскую тюрьму в состоянии полнейшей амнезии. Среди его личных вещей были обнаружены маленькие заклеенные пакетики с пробами пищи, собранные им в Англии в пору обуявшей его параноидальной идеи о пищевых отравлениях. Гесс целыми днями в состоянии апатии сидел в своей камере, уставясь в одну точку, не в состоянии вспомнить ровным счетом ничего из прошедших событий, в том числе и о причинах, побудивших его совершить этот прыжок в Англию. Временами казалось, что он сознательно пытается вытеснить из своей затуманенной памяти то или иное событие прошлого, однако в целом не было сомнений в том, что его амнезия носила характер абсолютной.
Во время очной ставки с Герингом и Папеном он не узнал никого из них. Никак не реагировал Гесс и на фильм из нацистской хроники, где были кадры, участником которых был и он сам.
Со времени его неудавшейся попытки самоубийства в Англии прогулки по тюремному двору ему приходилось совершать в наручниках.
Психологическое тестирование, которому Гесс был подвергнут в своей камере, показало заметную ограниченность, хотя его IQ был чуть выше среднего. Реакции — типично истероидного типа.
За несколько дней до начала процесса Гесса обследовала комиссия американских психиатров в составе доктора Нолана Д.С. Льюиса из Колумбийского университета, доктора Дональда Э. Камерона из Макгильского университета и полковника Пола Шредера из Чикаго. Я исполнял роль переводчика в этой комиссии. Большое количество заданных Гессу вопросов свидетельствовало о том, что о симуляции амнезии не может быть речи, хотя психиатры пришли к заключению, что в юридическом смысле Гесс вменяем.
Герман Геринг
За исключением покончившего жизнь самоубийством Роберта Лея, а также Юлиуса Штрейхера и Рудольфа Гесса, которым потребовалась психиатрическая экспертиза, психическая вменяемость остальных заключенных нюрнбергской тюрьмы сомнений не вызывала.
Врачам доктору Миллеру и доктору Келли уже удалось избавить Геринга от наркозависимости. Ему давали постоянно уменьшавшиеся дозы паракодеина. Начальник тюрьмы полковник Андрас вспоминал: «Когда Геринга доставили ко мне в Мондорф, он представлял собой моллюск с идиотической ухмылкой и чемоданом паракодеина. Я сначала принял его за торговца лекарственными средствами. Но мы его отучили от наркотиков, сделали из нею человека».
Во время наших с ним бесед в его камере Геринг пытался произвести впечатление неунываемого реалиста, поставившего все на карту и вчистую проигравшегося, но воспринимавшего свой проигрыш как искушенный спортсмен, привыкший не только к победам, но и к поражениям. Все обвинения неизменно отметались им одним и тем же циничным доводом о пресловутом «праве победителя». Геринг приводил массу весьма правдоподобных отговорок, ничего, по его мнению, не знал и не ведал о массовых преступлениях нацистов, постоянно пытаясь «уличить» союзные державы. Его юмор, вероятно, должен был служить одним из средств убедить собеседника, что тот имеет дело с человеком, по природе своей добродушным и не способным ни на какие зверства. Однако то и дело прорывавшееся нескрываемое презрение Геринга к остальным нацистским предводителям свидетельствовало о его патологическом тщеславии.
29 октября. Камера Геринга(Дав комментарий к самоубийству Роберта Лея.)
— …надеюсь, Риббентроп не сломается. За военных не волнуюсь — эти знают, как себя вести. Но Гесс — он же безумец. Он уже давно безумный. Мы поняли это, когда он полетел в Англию. Думаете, Гитлер мог отправить в Англию с такой важнейшей миссией третьего по значению человека в Рейхе наобум? Гитлер осатанел, когда ему доложили. Вы что же, думаете, это легко и приятно давать публичные объяснения в том, что один из ведущих лиц в твоем государстве — не в себе? Если ему приспичило вступить в переговоры с англичанами, надо было воспользоваться надежными полудипломатическими каналами через нейтральные страны. Мои отношения с Англией были таковы, что я мог договориться с ними в течение двух суток. Но нет, Гесс исчез, никому ни словом не обмолвившись, не имея при себе никаких договоров, вообще ничего, с пустыми руками. Какую-то дурацкую записку оставил, только и всего.
Когда в разговоре мы коснулись Гитлера, я заметил:
— Сейчас в народе только и говорят, что покушение от 20 июля 1944 года, к великому сожалению, не удалось. Наверное, пришло отрезвление насчет нацистского руководства.
Упоминание о немецком народе возмутило Геринга.
— Поменьше прислушивайтесь к тому, что сейчас болтают! Что-что, но уж на это мне в высшей степени наплевать! Я помню, что они говорили тогда! Помню, как они обожали и боготворили нас. Пока все шло как но маслу. Я наш народ знаю!
11 ноября. Камера Геринга— Что касается этого процесса, — рассуждал Геринг, — то это политическая затея с заранее предрешенным исходом, и я готов к последствиям. Не сомневаюсь в том, что при вынесении приговора пресса сыграет куда более важную роль, чем судьи. Уверен, что, как минимум, русские и французские судьи уже получили соответствующие наставления. За то, что на моей совести, я готов нести ответственность, но уж никак не за то, что на совести других. Но победитель — он же и всегда судья… Я знаю, что меня ждет. И готов хоть сегодня отписать моей супруге прощальное письмо…
Досадно видеть, как падает духом Риббентроп. Будь я министром иностранных дел, я просто бы заявил им: «Такова была проводимая мною внешняя политика, на том я и стою. В ранге министра иностранных дел суверенного Германского рейха она целиком и полностью являлась моей прерогативой. Если желаете меня за это судить, судите. У вас есть на то власть — вы — победители». Но я твердо бы стоял на своем. Сил нет смотреть, как он мечется из стороны в сторону, пытаясь заслониться какими-то бесконечными меморандумами и многоречивыми заявлениями. Я не настроен против него лично, но как министр иностранных дел он всегда был для меня ничтожеством. Вот фон Нейрат, это был человек твердых принципов, проницательный. Если требовалось, мог и возразить Гитлеру, поспорить с ним… А Риббентроп только и знал — я, я, я — и ничего кроме своего я. Удачливый виноторговец, не имевший для дипломатической деятельности ни способностей, ни врожденного такта. Я уговаривал Гитлера убрать его. По двум причинам. Первое: для англичан Риббентроп был персоной нон грата, а даже Гитлер не желал вконец рассориться с бригами. Они терпеть не могли Риббентропа за его полнейшую бестактность. Не успев выйти из вагона в Лондоне, он сразу же принимался направо и налево раздавать указания относительно того, как им, британцам, удерживать под контролем равновесие сил с Россией, даже не удосужившись понять, что англичане в этой области считали и считают себя непревзойденными экспертами и сами кому хочешь совет дадут, в том числе и нам, как нам получше заслониться на Востоке. Представляясь королю, он приветствовал его «Хайль Гитлер!», что британцы, естественно, восприняли как выпад против короны. В этом со мной даже Гитлер не спорил. Представьте себе, к вам из России является посланник для переговоров и вместо приветствия выпаливает вам «Да здравствует коммунистическая революция!» Ха-ха-ха!
Подняв вверх сжатую в кулаке руку в коммунистическом приветствии, Геринг от души расхохотался.
— А второй причиной было то, что у Риббентропа отсутствовало чутье в вопросах международной дипломатии. Гитлеру об этом не судить, он сам нигде за пределами Рейха не бывал. Гитлер пришел к выводу, что если в среде торговцев вином, где вращался Риббентроп, и попадалась время от времени парочка английских графов, то это уже повод для того, чтобы считать Риббентропа «человеком со связями». Я говорил Гитлеру, если он хочет вести переговоры с англичанами, пусть тогда уж воспользуется моими каналами — лордом Галифаксом, к примеру. Но вдобавок, не считая его тупости, Риббентроп был и тщеславным, как павлин.
Ну, сами подумайте — когда шло подписание соглашения государств «оси» — ну, когда всю процедуру снимали для кинохроники и газет, он все время силился меня собой загородить перед камерами, меня — второго человека в Рейхе — поставить позади себя! Можно ли вообразить себе большее бесстыдство? Я ему тогда заявил, что если вам, мол, так уж хочется влезть под объективы, тогда я лучше присяду, а вы стойте позади меня. Но мне вообще не хотелось во все это влезать, я ведь и договор этот толком тогда и не прочел. Это потом у меня возникли возражения, а тогда что я мог решить?
