Век Наполеона - Уильям Джеймс Дюрант
Цивилизация нуждается как в морали, так и в законе, поскольку она означает жизнь гражданина (civis), а значит, в сообществе; а сообщество не сможет выжить, если не ограничит свободу, чтобы обеспечить защиту. Мораль должна быть общей связью, а не индивидуальным предпочтением. Свобода в рамках закона — это созидательная сила; свобода от закона невозможна по своей природе и разрушительна для общества, как в некоторых фазах Французской революции. Ограничения, налагаемые на свободу личности моралью обычаев — этическими суждениями, выработанными в процессе эволюции общества, — являются самыми древними и широкими, самыми прочными и далеко идущими мерами, принимаемыми им для своего продолжения и роста. Поскольку такие нормы передаются главным образом через семью, школу и церковь, эти институты являются основными для общества и представляют собой его жизненно важные органы.
Поэтому глупо допускать, чтобы семья создавалась в браке по любви. Сексуальное желание имеет свою биологическую мудрость для продолжения рода и сообщества; но оно не содержит социальной мудрости для поддержки пожизненного партнерства в управлении имуществом и детьми.51 Брак должен быть моногамным, а развод должен быть затруднен. Имущество семьи должно быть общим, но управлять им должен муж.52 «Женщина имеет свое основное предназначение в семье, и проникнуться преданностью семье — это ее этическая установка».53
Воспитание не должно [как у Песталоцци и Фихте] делать фетиш из свободы и игры; дисциплина — основа характера. «Наказание детей не преследует цели справедливости как таковой; цель состоит в том, чтобы удержать их от осуществления свободы, все еще находящейся в трудах природы, и поднять всеобщее в их сознание и волю».54
Мы также не должны делать из равенства фетиш. Мы равны только в том смысле, что каждый из нас — душа и не должен быть инструментом для другого человека; но мы явно неравны по физическим или умственным способностям. Лучшая экономическая система — это та, в которой высшие способности стимулируются к саморазвитию и оставляются относительно свободными для преобразования новых идей в продуктивную реальность. Собственность должна быть частным владением семьи, потому что без этого отличительного вознаграждения высшие способности не будут тренироваться и проявлять себя.
Для целей цивилизации — превращения дикарей в граждан — религия является идеальным инструментом, поскольку она связывает человека с целым.
Поскольку религия является интегрирующим фактором в государстве, насаждающим чувство единства в глубине сознания людей, государство должно даже требовать от всех своих граждан принадлежности к церкви. Церковь — это все, что можно сказать, потому что, поскольку содержание веры человека зависит от его частных идей, государство не может вмешиваться в это.55
Церкви должны быть отделены от государства, но должны смотреть на государство как на «совершенное богослужение», в котором религиозная цель объединения индивида со всей совокупностью достигается настолько, насколько это возможно на земле.56
Государство, таким образом, является высшим достижением человека. Оно является органом общества для защиты и развития народа. Перед ним стоит сложная задача примирить социальный порядок с природным индивидуализмом людей и ревнивыми конфликтами внутренних групп. Право — это свобода цивилизованного человека, поскольку оно освобождает его от многих несправедливостей и опасностей в обмен на его согласие не причинять их другим гражданам. «Государство — это реальность конкретной свободы».57 Чтобы превратить хаос в упорядоченную свободу, государство должно обладать властью и иногда применять силу; потребуется полиция, а в кризис и воинская повинность; но если государство хорошо управляется, его можно назвать организацией разума. В этом смысле о государстве, как и о вселенной, можно сказать, что «рациональное реально, а реальное рационально». Это не утопия, но утопия нереальна.
Было ли это идеализацией прусского государства 1820 года? Не совсем. В отличие от того режима, он предполагал полный успех реформ Штейна и Харденберга. Она призывала к ограниченной монархии, конституционному правительству, свободе вероисповедания и эмансипации евреев. Она осуждала деспотизм, который определяла как «любое положение дел, при котором закон исчезает и когда конкретная воля как таковая, будь то монарх или толпа (охлократия), считается законом или занимает место закона; в то время как именно в законном, конституционном правительстве следует искать суверенитет как момент идеальности».58 Гегель прямо отвергал демократию: рядовой гражданин не способен выбирать компетентных правителей или определять национальную политику. Философ принял французскую революционную конституцию 1791 года, которая призывала к конституционной монархии, в которой народ голосовал за национальное собрание, но не за правителя. Выборная монархия — «худший из всех институтов».59 Поэтому Гегель рекомендовал правительство, состоящее из двухпалатного законодательного органа, избираемого владельцами собственности; исполнительного и административного кабинета министров; и наследственного монарха, обладающего «волей с правом окончательного решения».60 «Развитие государства до конституционной монархии — это достижение современного мира».61
Было бы несправедливо называть эту философию реакционной. Она вполне соответствовала разумному консерватизму Монтеня и Вольтера, Берка и Маколея, Бенжамена Констана, консультировавшего Наполеона, и Токвиля, изучавшего французское и американское правительства. Она оставляла место для индивидуальной свободы мысли и религиозной терпимости. Мы должны рассматривать его в контексте места и времени: мы должны представить себя в водовороте постнаполеоновской Европы с ее банкротством и депрессией, с ее реакционными правительствами, пытающимися восстановить Древний режим, чтобы понять реакцию мыслителя, слишком преклонных лет, чтобы быть авантюристом в мыслях, слишком удобно устроившегося, чтобы наслаждаться экстазом революции, или рискнуть заменить старое правительство неопытными теоретиками или правлением толпы. Именно поспешное предисловие, а не тщательно выстроенная и продуманная книга, было недостойно философа. Старик был напуган красноречием Фриса и его восторженным приемом; он вызвал полицию и не жалел, «что правительства наконец-то обратили свое внимание на такого рода философию».62 Возраст должен не отваживаться, а сохранять.
5. ИсторияУченики Гегеля, должно быть, любили его, потому что после его
