Пиратское Просвещение, или Настоящая Либерталия - Дэвид Гребер
В продолжение этого заклинания те, о ком шла речь, держась за руки, стояли, носки к носкам, и сохраняли глубокое молчание. Когда распорядитель закончил, всем принесли съесть по ломтику имбиря. После поднесли питье, разлитое на щите, и каждый испил его по три полных ложки. Кто подносил им питье, прежде прочих обратился к Рацимилаху, когда тот отправил ложку в рот: «Дитя андриамисоа, перед лицом бога и отцов ваших пей любовь к твоему народу, милость, покровительство; вы, вожди, пейте покорность и преданность; велико да будет богатство ваше, если вы сохраните верность. Да пропадет втуне порох ваших врагов; да не будет огня на кремнях врагов ваших, да не достанут вас никогда их пули. Пусть простираются рисовые поля ваши от самого берега до вершины горы Амбухицимены, пусть стада ваши заполонят равнины, пусть детей у вас будет больше, чем на дереве листьев. Пусть у вас, наконец, никогда не иссякнет вода и не кончатся горшки, в которых готовите вы еду вашу». Заклинание это повторялось для каждого из приносивших присягу.
Питье закончилось, и щит опрокинули на землю; распорядитель сделал несколько оборотов, всякий раз повторяя: «Пусть проткнет вас копье, пусть кости ваши зашьют в мешок, если вы не сохраните завета». После проклятия, которое завершало ритуал, вожди взялись за руки, свидетельствуя этим общим знаком благоприятства, что они все братья и желают быть братьями навеки [170].
Формула проклятия и сплетение рук почти идентичны с теми, что описаны у Джонсона в ритуале заключения кровного братства капитаном Нортом, также из Амбонавулы, с его малагасийскими союзниками. Клятвы сопровождались тогда закланием двадцати волов, после чего женщины пришли в лагерь возглавить праздничные танцы, а мужчины – прославить в песнях погибших на полях сражения.
Тут в тексте рукописи Мейёра нечто очень странное. В начале главы он особо отмечал: собрание созывалось, чтобы установить характер власти нового короля (бессменный военачальник иначе был бы «просто титулом, если бы полномочия его не получили разъяснение» [171]; однако как только он завершил описание церемонии, то словно передумал: в следующем же абзаце он просто замечает, что у малагасийцев власть по самой своей природе абсолютна, и ограничивают ее только воля и характер короля [172]. Это утверждение производит впечатление неискренности – со стороны ли Мейёра или его информантов, сказать трудно. Кажется крайне маловероятным, что Рацимилаху на самом деле была дарована абсолютная власть, даже в принципе (ведь даже в тексте Мейёра он, как все прочие, приносит присягу), хотя в целом это согласуется с убеждением автора документа, что вся Конфедерация бецимисарака была эманацией образцовых личных качеств Рацимилаху. Скорее можно предположить, что действительные дискуссии и установление полномочий, которые должны были происходить, формально либо неформально, просто опущены или в лучшем случае некоторые результаты перенесены в предпоследнюю главу [173], в которой описывается характер правления Рацимилаху: в частности, как он дозволил любому действительному мпандзаке сохранять свою власть, как то установлено местной традицией, однако вместе с тем даровал любому право созывать кабари, на котором присутствовал бы король и могли быть отменены любые непопулярные обычаи или принятые решения.
И всё же остается вопрос: является ли противоречие в повествовании Мейёра результатом его личного заблуждения или отражает более глубинные противоречия в самой политике бецимисарака? Полагаю, данное свидетельство совершенно прозрачно указывает на последнее. Малагасийские источники также часто утверждают, что монархи по определению располагают неограниченной властью. Несомненно, что перед иноземцами вроде Мейёра то же утверждали и бывшие соратники Рацимилаху. На практике, однако, дело обстояло совсем иначе.
И снова повествование принимает неожиданный оборот: последним свершением Рацимилаху было то, что он собрал нескольких знатных малата, детей пиратов, как и он сам, чтобы щедро одарить и лично заверить, что не имеет намерения изменить что-либо в их нынешнем положении. Фактически никто из малата не присутствовал на великих кабари и не участвовал в последовавшей семинедельной войне; Мейёр часто упоминает о «ревности» и «кознях» других малата, и Рацимилаху тревожился, чтобы они не перешли в лагерь неприятеля [174].
Этот эпизод проясняет, что привилегированный статус малата уже существовал; он был установлен в само́м союзе цикоа, хотя в то время малата не представляли собой отдельной группы, что опять же неудивительно, учитывая, что старшим из них едва исполнилось двадцать. Отчего же создатели нового союза уделяли так много внимания социальной группе, чье экономическое и военное значение не могло тогда быть особенно значительным?
* * *Смысл, думаю, становится очевидным, если исходить из более широкого контекста, намеченного мной в этой книге. Как мы видели, первым результатом появления пиратов было то, что множество честолюбивых женщин, скорее всего – из знатных родов (и это давало им право называть себя «княжнами» в том же смысле, что и местные старосты называли себя мпандзаками, или «королями»), получили возможность контролировать состояния пиратов и их связи и, по сути, заложить вместе с ними портовые городки, которым в последующей истории побережья было отведено господствующее положение. Отчасти целью их деятельности был подрыв влияния этнической группы зафиибрагим, до того выступавшей посредником в отношениях с иноземцами. Разумеется, Рацимилаху сам был сыном такой амбициозной женщины, которая, отметим, ни разу не появляется в повествовании Мейёра (хотя для предположения, что в то время ее уже не было в живых, нет никаких оснований). Очевидно, что если конечной целью пиратских жен было организовать своих детей в некую новую касту посредников – внутренних чужаков, которая полностью заменила бы зафиибрагим, то эти дети были для них весьма важны; для успеха этого плана необходимо было следить за тем, чтобы они сочетались браками в основном в своей среде (или с другими иноземцами). Именно это в действительности и случилось, и можно сказать, что, жалуя малата особые полномочия, цикоа тем самым уже признали этот план и даже признали самого Рацимилаху частью этого плана (раз он, судя по всему, занимал в Амбонавуле какой-то пост). Рацимилаху отказался от всего этого, бросив вызов цикоа и идентифицируя себя с кланом матери, вошел в обсуждение видения нового союза с другими мпандзаками из бецимисарака; однако на переговорах с «малата» он, кажется, по сути, договаривался тогда через них с остающимися еще пиратами и их женами, заверяя тех, что не намерен отказываться от идеи создания новой аристократии.
Наиболее обоснованно предположить, что в постоянных упоминаниях ревности и козней малата имеются в виду не они сами, которые по большей части были тогда
