Эдвард Радзинский - Наполеон - исчезнувшая битва
Австрийская армия уже шла на Запад, русские войска спешно двигались на соединение с австрийцами. Они разумно полагали, что я не скоро появлюсь перед ними. Конечно же, они подсчитали, сколько времени потребуется, чтобы свернуть огромный Булонский лагерь, создававшийся два года, построить в боевой порядок двести тысяч солдат и провести их через пол-Европы. Но они исходили из своих сроков. Мои, как всегда, были совсем другие.
В это время в Булони я окончательно создал новое, невиданное доселе устройство армии. Я разбил войска на семь корпусов во главе с моими знаменитыми маршалами. Каждый корпус я превратил, по сути дела, в самостоятельную небольшую армию со своими артиллерией и кавалерией главными ударными силами современного боя. Но основную массу пушек и конницы я соединил в особые части. Они не входили в корпуса и подчинялись только мне. Главой моей кавалерии стал храбрейший из храбрых (жаль, что глупейший из глупых) Мюрат, артиллерией командовал я сам. Мне подчинялась и императорская гвардия. Это были полки пеших и конных егерей, гренадеров, эскадроны жандармов, полк мамелюков, "итальянский" полк, где служили французы, бывшие со мной еще в итальянском походе... Многих из моей гвардии я знал по именам, знал их судьбы и даже их детей. Да и сами они были для меня как мои дети. Я придумал для них величественную форму: высокие мохнатые шапки, синие мундиры, малиновые и красные кокарды, перевязи, золотые кирасы... Когда я сидел у палатки, разрабатывая план сражения, гвардейцы образовывали сплошное каре, защищая меня от ядер и шальной пули. Окруженный восторженными взглядами, в которых была одна преданность, я обдумывал битву, где предстояло погибнуть стольким из них...
Все эти корпуса могли теперь сами постоять за себя и принять сражение совершенно самостоятельно. Это позволяло им стремительно передвигаться, совершенно не загромождая, как прежде, дорогу друг другу. Сходились они вместе только накануне главной битвы. Запишите - мы шли раздельно, но сражались вместе. Внезапность и стремительность! Запомните - можно терять людей, но не время. И теперь моя армия, как призрак, являлась перед противником, вырастая прямо на глазах. Причем главный резерв, как летучий голландец, страшно и неожиданно возникал перед врагом в последний, решающий миг боя...
Совершив молниеносный переход, все семь моих корпусов подходили к Ульму. Здесь расположился авангард австрийской армии во главе с командующим Маком. Но сначала, как страшный мираж, перед ним возникли первые два корпуса... Я тотчас послал шпионов заговаривать Маку зубы: будто мы весьма слабы и, попугав, скоро снимем осаду... В результате лишь небольшая часть его армии успела отступить, когда появились остальные пять корпусов, отрезав ему отступление. Мак очутился в мешке. И когда он наконец-то все понял, было поздно. Он все-таки попытался вырваться, но все было сделано по плану. Находившийся в его тылу Ней отбросил Мака назад в крепость... А потом Ней и Ланн взяли высоты над Ульмом. Мак был обречен. И я предложил ему выбор: позор безоговорочной капитуляции или тотальное уничтожение... Конечно, жалкий воин захотел жить. И двадцатого октября, стоя на возвышении, я принимал этот позорный парад. Двадцать семь тысяч австрийцев, восемнадцать генералов и шестьдесят орудий... эта отлично экипированная армия прошла передо мной. В течение шести часов они сдавали мне свое оружие и знамена... Первым отдал шпагу сам Мак, за ним его офицеры и солдаты.
В тот день за моей спиной, помню, ревел Дунай. Дул штормовой ветер. И река буйно разлилась - такого половодья в октябре, говорят, не видели сто лет. И эта яростная, бушующая река была предзнаменованием великой крови австрийцев. Но они этого не поняли.
Я отпустил бездарного командующего. На прощание сказал ему в присутствии его генералов: "Я, право, не знаю, господа, за что и почему мы деремся и что хочет получить от меня ваш император. Можете передать ему это". Так я протянул руку австрийскому императору, но он не захотел понять... И наступила главная битва, Аустерлиц.
Здесь против меня стояли две армии - русская и австрийская. Это была битва трех императоров. Правда, ожидали четвертого. Прусский король и русский царь поклялись в вечном союзе. При этом они почему-то надумали клясться у гроба великого Фридриха, который, как всем известно, отчаянно воевал с русскими. Это придало клятве забавный оттенок. Особую пикантность добавило участие в церемонии прусской королевы, которую, как сообщил мне Фуше, "давно е...т русский император"... Все это меня позабавило...
Я должен был уничтожить русских и австрийцев прежде, чем к ним присоединится пруссак. Здесь, у Аустерлица, я решил завершить кампанию сокрушить этот союз двух глупцов-европейцев и тщеславного византийца. У них было вдвое больше солдат, и, конечно, они были уверены в успехе. Чтобы они были уверены еще больше, я согласился на перемирие и терпеливо выслушал назидательную лекцию посланца русского императора об их превосходстве... попутно изучая местность, которую выбрал для боя. Передо мной лежали холмы, деревушки, мелкие речушки, болотца, над которыми с утра висел густой туман, и в этом тумане так удобно было прятать войска... Операция была мне так ясна, что я не смог обождать, пока из палатки вынесут складной столик. И, держа бумагу на коленях, начал торопливо записывать... Когда я гляжу на карту, я всегда вижу местность воочию. И, составляя план операции, я представлял каждый холмик, каждую речушку на позиции.
Уже через час я подробно продиктовал адъютанту весь ход операции. Порядок и длительность маршей, места встреч колонн, маневры и возможные ошибки противника и изменения маневров после этих возможных ошибок врага все было учтено. Я решил заманить их в ловушку... Я уступал противнику Праценские высоты... Десять тысяч моих солдат накануне отошли в болотистую местность. Теперь они стали невидимы в густом тумане, поднимавшемся над мокрой землей.
Во время боя я должен был показать, что у меня очень слабый правый фланг. И, когда они начнут атаку на мой якобы слабый фланг, они ослабят свой центр на Праценских высотах... Вот там я и "открою засов". И десять тысяч солдат пойдут в атаку на изумленных глупцов... Я представлял, какая неразбериха будет в австро-русском лагере во время сражения, где бездарные решения генералов будут отменяться еще более дикими распоряжениями обоих императоров...
В ночь перед сражением я обошел бивуаки. Я хотел остаться незамеченным, но они признали меня сразу... Какой был восторг!.. Тысячи пучков соломы были привязаны к палкам и зажжены. Так они поздравили меня с первой годовщиной коронации. Я видел их любовь и имел право сказать: "Сегодня лучший день твоей жизни", хотя понимал - многие из них закроют глаза завтра... Но старался об этом не думать. Первое правило: ты должен быть весел и уверен накануне битвы. Ибо твое настроение непостижимым образом передается им...
Той декабрьской ночью, греясь у костра в потной рубашке, потертом, замусоленном мундире, я заставил себя размышлять не столько о сражении, сколько об устройстве Европы после победы: о новых королевствах, которые я образую, о государствах, которые уберу с ее карты. Измененная мной, вся исчерканная карта Европы лежала в палатке... А потом я выпил немного разбавленного "Шамбертена" и крепко заснул...
Император добавил с усмешкой:
- Вот на этой самой кровати... Эта походная кровать свидетельница... - Он не закончил фразу. Сидел в задумчивости, смотрел в раскрытое окно на тяжко дышащую бездну... Наконец продолжил: - В три часа ночи я уже был на ногах. Чувствовал себя превосходно. Надевая мундир, понял, как разжирел за это время. "Если, сражаясь с тремя монархами, я стал таков, какое же круглое брюшко я приобрету, коли врагов-королей будет поболее?" так я написал в письме Жозефине. Я понимал, что слухи о предстоящей битве уже дошли до Парижа, и много шутил в этом письме, чтобы унять ее волнение.
Наступало ясное утро. И сражение началось. В девять утра я велел Сульту, который был на правом фланге, начать отход и постепенно перейти к обороне. Яркое солнце постепенно рассеяло туман... и я с радостью увидел: они попались! Поверив в мой слабый правый фланг, они начали спешно обходить Сульта, мечтая отрезать его и уничтожить. Солнце осветило неприятельские войска, потоком спускавшиеся на равнину... и оставлявшие покрытые зеленью Праценские высоты - самую нужную мне точку. Теперь их центр был ослаблен они сами открыли для меня место прорыва... Взошло солнце Аустерлица!
И я сказал моим маршалам: "Всё! Они попались, они обречены!" И тогда из тумана перед изумленным противником появились мои десять тысяч - и начали атаку... В бой пошла конная гвардия русских. Гиганты на тяжелых конях. Я бросил против них черных гренадеров. И они вернулись с победой, и встали позади своего императора.
Это было кровавое сражение. Со своего холма я видел, как побежали в беспорядке маленькие фигурки. Но я оставил им одну дорогу - лед замерзших прудов... Сброшенные на тонкий лед, осыпаемые ядрами, они тонули, тонули... Битва... а точнее, избиение противника закончилось лишь с наступлением темноты. Оба императора в постыдной панике, без эскорта, бежали с поля боя. Мы едва не захватили их в плен. Я отправил солдат снимать шинели с мертвецов, чтобы укрыть ими раненых. И около каждого дышащего велел разложить костер.
