Александр Немировский - Слоны Ганнибала
Ганнибал, видя, как римляне спешиваются, воздел руки к солнцу, уже перевалившему через середину неба.
— О Мелькарт! — воскликнул полководец. — Благодарю тебя, что ты лишил врагов своего божественного разума, что ты отдал их мне со связанными руками и ногами!
Римское войско было окружено. Впрочем, теперь оно походило не на войско, а на беспорядочную толпу объятых ужасом людей. Они уже не слышали команды. Они устремлялись туда, где, как им казалось, можно уйти от неминуемой смерти, но повсюду наталкивались на вражеские копья и мечи. Спасением им представлялся римский лагерь на правом берегу Ауфида. Там остался обоз и несколько тысяч воинов. Но этот лагерь за рекой. И все бегут к реке.
Сципион сталкивался с беглецами, отбивался мечом от римских же всадников, пытавшихся пробиться сквозь людскую толщу и давивших копытами раненых. У реки Сципион увидел сидящего на камне человека. Он зажимал руками лицо, и кровь струилась по его пальцам и заливала тогу. Римлянин отнял руки, и Публий узнал Эмилия Павла. Публий бросился к раненому консулу, чтобы его поднять. Но Павел отстранил его.
— Не надо, — еле слышно прошептал раненый. — Не трать времени. Возвести сенаторам, чтобы они укрепили город. А Фабию передай, что я остался верен его наставлениям.
— Богам не нужна твоя смерть, Эмилий, — сказал Сципион. — Ты один только неповинен в этом несчастье. Дай мне руку, я помогу тебе сесть на коня.
Эмилий Павел покачал головой:
— Позволь мне умереть консулом среди моих воинов. Это лучше, чем предстать перед сенатом в роли обвиняемого.
Последних слов Сципион не расслышал. Толпа беглецов подхватила его и оттеснила от умирающего. Вот Сципион уже у реки. Холодная вода Ауфида обожгла его и отрезвила. Он понял, что спасение не на том берегу, где рыскали вражеские всадники, а в самой реке. Плыть, куда несет течение, плыть, покуда хватит сил.
На поле боя опустилась ночь. Луна скрылась за тучами, словно и для нее было невыносимо это страшное зрелище. С тех пор как она освещает землю, еще не погибало сразу столько людей.
...Как только рассвело, Ганнибал вышел из шатра. Он окинул взглядом поле боя. Римляне лежали тысячами, пехотинцы и всадники вперемежку, кого с кем соединила смерть. Некоторые, приведенные в чувство утренним холодом, приподнимались из груды трупов. Обнажив шею, они просили смерти, как милостыни.
Балеарцы, берберы и галлы поодиночке и группами в несколько человек обходили поле боя. Они добивали раненых, снимали с мертвых золотые украшения и серебро — с лошадиных сбруй. Поодаль под охраной всадников пленные рыли ров. В нем будут похоронены все восемь тысяч воинов армии Ганнибала, павших в битве с римлянами.
Несколько всадников окружило Ганнибала. Это были его соратники и брат Магон.
— Друзья, — обратился к ним Ганнибал, — об этом сражении будут говорить наши внуки и правнуки. Теперь нам надо отдохнуть и собраться с силами.
— О каком ты говоришь отдыхе! — вспылил Магарбал. — Нельзя медлить ни одного мгновения. Я отправлюсь вперед с конницей, а ты с остальной армией следуй за мной. Через четыре дня мы будем пировать на Капитолии.
Ганнибал задумчиво покачал головой:
— Еще рано.
— Когда же? Когда? — воскликнул Магарбал. — Или ты хочешь, чтобы и эта великая битва не имела последствий? Может быть, ты намерен променять Карфаген на Италию, как твой отец променял его на Иберию?
— Еще рано! — повторил Ганнибал более твердо. — А за готовность выступить на Рим благодарю.
— Я вижу, что боги не дают всего одному человеку! — грустно сказал Магарбал. — Ты, Ганнибал, научился побеждать, а пользоваться победой не умеешь.
Ганнибал ничего не ответил. Повернувшись, он медленно зашагал к берегу, где нумидийцы сгоняли в кучу пленных. Вскоре Ганнибала догнал Магон. Братья молча шли рядом. У реки они остановились, чтобы рассмотреть пленных. Многие из них были ранены, у всех были усталые, безучастные лица. Внезапно из колонны пленных вышел человек лет сорока пяти с худым, обросшим щетиной лицом. Он смотрел на Ганнибала с таким любопытством, словно тот был не человеком, а богом.
— Тебе что-нибудь нужно? — спросил Ганнибал на ломаном латинском языке.
— Можешь говорить со мной по-гречески, — молвил пленник.
— Ты эллин? — Ганнибал перешел на греческий язык.
Пленник молчал, но так же не отводил глаз от Ганнибала.
— Что же ты молчишь? Если ты не римлянин, я тебе дарую свободу.
— Я Гней Невий, — ответил пленник, — у меня три естества. Когда я вспоминаю о римлянах, захвативших мое кампанское поместье, я их проклинаю на кампанском языке. Когда я радуюсь тому, что остался жив, молюсь музам на языке эллинов. Но стихи пишу по-латыни.
— Я вижу, ты поэт?
— Да, меня называли поэтом, пока я, питаясь крохами с пиршественного стола Гомера, сочинял трагедии для театра. Но, с тех пор как я написал стишки о Метеллах, меня просто называют Невий, а иногда добавляют: «тот Невий, который сидел в тюрьме».
— Что же тебя заставило пойти в войско, если римляне так плохо к тебе отнеслись?
— Я хотел видеть тебя. Поэт должен знать героев своей поэмы. Я пишу поэму о войне.
— Вот у меня и свой поэт! — воскликнул Ганнибал, обращаясь к сопровождавшему его Магону. — Помнишь наши уроки с Созилом? Что осталось от Александра, кроме написанных о нем книг? Может быть, обо мне узнают из стихов этого римлянина, или грека, или кампанца, ибо этот человек утверждает, что у него три естества. Отведи его в обоз, и пусть ему там дадут три лепешки и три чаши доброго вина.
— Хорошо, что он знает только три языка, — вставил с улыбкой Магон. — Знай он столько языков, сколько ты, пришлось бы ему выпить целый пифос.
— Отведешь его и возвращайся, — закончил Ганнибал. — Мне надо с тобой поговорить.
По тону Ганнибала Магон сразу же догадался, что ему снова предстоит путь в Карфаген. На этот раз ему не хотелось покидать Италию. Ганнибал вскоре вступит в Рим. В этом после Канн Магон не сомневался. Магону хотелось быть свидетелем позора римлян.
В БОЛЬШОМ СОВЕТЕ
В первый же день своего прибытия в Карфаген Магон отправился в Большой Совет. Брат поручил ему рассказать об одержанной победе и просить подкрепления.
Рассказ Магона прерывался рукоплесканиями и радостными выкриками рабби. Казалось, что все они разделяют те чувства, которые переживал он сам, участник и очевидец великой битвы. Но это было не так.
К возвышению для ораторов шел Ганнон. Его глубоко посаженные глаза смотрели жестко и презрительно, губы были искривлены насмешливой улыбкой.
— Не раз мы слышали здесь о победах, которые одерживал Ганнибал, — начал Ганнон, подняв вверх ладонь. — Совсем недавно нам докладывали о великой победе у какого-то озера, варварское имя которого не удержала моя память. Но я прекрасно помню, что тогда Ганнибал просил у нас пять тысяч всадников, и я сам отправился за ними к моему другу Сифаксу. Теперь же нам говорят о величайшей победе. И на этот раз требуют вдвое больше конницы, вдвое больше денег. Еще одни Канны, и наш город останется без казны и без войска.
В зале раздался смех, послышались выкрики:
— Правильно, Ганнон!
Окрыленный поддержкой, Ганнон продолжал:
— Я понимаю, Магон, победа ослепляет. Еще твой отец упрекал меня, что я преувеличил число мятежников, убитых и взятых мною в плен. Возможно, ошибался. Но слыхали ли вы когда-нибудь, чтобы за один день было истреблено сорок пять тысяч воинов? И, наконец, не объяснишь ли ты нам, как в такой огромной массе мертвецов твой брат сосчитал погибших римских сенаторов и всадников?
Магон подошел к столу суффектов и бросил на него холстяной мешок, завязанный сверху кожаными тесемками. Все в зале затихли, полагая, что в этом мешке захваченные во вражеском лагере свитки со списками воинов или другие неоспоримые доказательства сообщенных Магоном цифр.
Магон рванул тесемки, и оттуда со звоном посыпались кольца, сотни, тысячи колец. Кольца заполнили весь стол. Несколько десятков колец упало на пол, и рабби вскочили, чтобы их поднять.
— Что это такое? — послышались голоса. — Откуда эти кольца?
Магон поднял руку, призывая к тишине.
— Римляне, как и мы, носят кольца. Только у них кольцо не награда за успешно совершенный поход, как это принято у нас, а знак сенаторского или всаднического достоинства. Ни один сенатор или всадник не носит более одного золотого кольца. Эти кольца собраны на поле битвы у Канн. Вот и сосчитай, Ганнон, сколько погибло сенаторов и римских всадников в этом сражении.
В зале послышались рукоплескания. Ганнон молчал. На его побагровевшем лице выразилась растерянность. Опять этим хитрым Баркидам удалось завоевать расположение советников. Опять они добьются своего.
