Константин Писаренко - Тайны раскола. Взлет и падение патриарха Никона
Обратим внимание: статус делегации снижен, число полномочных членов уменьшено. Кого же послушался монарх на сей раз? Партию мира или войны? Полагаю, и ту, и другую, ибо на коротком этапе осени — зимы 7160 г. от диалога с Варшавой и Чигириным стремились уклониться обе группы. А вот то, что царь одобрил вынужденную уступчивость Ванифатьева, отчетливо свидетельствует об августейших симпатиях на 10 (20) октября 1651 г.: Алексей Михайлович вполне настроился на союз с Украиной против Польши ради освобождения Смоленска. А это означало, что к середине осени и юный государь ощутил обреченность курса на единогласие и полное искоренение с его помощью греховных народных привычек. Хватило пяти-шести месяцев реализации февральского закона в ближайших к Москве городах и селах, где «боголюбцы» чувствовали себя наиболее уверенно. Внедренное волевым нажимом единогласие «стреляло» вхолостую, никак не отражаясь на нравах или почти никак. Не очищало душу русского человека от скверны долгое стояние в церкви и регулярное внимание ясно изложенным напоминаниям прописных истин. Нравоучения и призывы «ревнителей благочестия» обыкновенно игнорировались. Ну а самых рьяных «солдат» Ванифатьева и Неронова прихожане, не боясь царского гнева, избивали и изгоняли отовсюду вон. В житии протопопа Юрьева-Поволского (ныне Юрьевец) Аввакума Петрова сына Кондратьева неистовство толпы описано очень ярко: попы, мужики, бабы, «человек с тысячу и с полторы», выволокли автора из «патриархова приказа» и «среди улицы били палками и топтали, и бабы били ухватами… убили чуть не до смерти и бросили под избной угол». Воевода отвез несчастного домой, но и там собралось многолюдье, жаждущее расквитаться с «вором». Пришлось Аввакуму бежать в Москву, не отслужив и двух месяцев в чине протопопа. Аналогичный финал постиг и костромского протопопа Даниила, и муромского Логгина, и темниковского Даниила и, конечно же, не только их. К лету 1652 г. в Москве нашли приют многие «боголюбцы» радикального крыла, изрядно укрепив политический вес своего кумира — Ивана Неронова{44}.
Впрочем, в октябре — ноябре 1651 г. крах церковной реформы еще не свершился, лишь забрезжил на горизонте, и авторитет Ванифатьева не упал, лишь пошатнулся. Почему Алексей Михайлович разрывался между двумя полюсами, сердцем болея за торжество благочестия, умом ратуя за смоленский триумф. Царь очень нуждался в добром совете того, кто разбирался и в вопросах веры, и в политике. Нуждался в Никоне, который осенью 1651 г. «сидел» в Новгороде, управлял епархией и ждал Арсения Грека, еще не подозревая, что надобность в нем за истекшие два-три месяца отпала.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
НИКОН
1 (11) декабря 1651 г. Алексей Михайлович отправился в Звенигород на поклон к Савве Сторожевскому. В обители чудотворца он провел минимум три дня. Тогда же и отважился пересечь Рубикон, всецело положиться на мудрость митрополита Новгородского. Прямо из Савво-Сторожевского монастыря гонец поскакал в Новгород за Никоном. Новгородский хронограф сообщает об отъезде владыки в Москву вечером 6 (16) декабря 1651 г. Это — ошибка. Митрополит оставил епархию 14 (24) декабря 1651 г. А в летописи, наверняка, отражена дата прибытия в Новгород царского курьера. 19 (29) декабря под Торжком Никон встретился с другим нарочным из Москвы с высочайшим требованием поспеть в столицу «на память Петра митрополита московского». Покинув обоз, новгородский архиерей за сутки преодолел последние версты и глубокой ночью, «за три часа до света», 21 (31) декабря 1651 г. приехал в Москву, где в Успенском соборе отслужил литургию в честь митрополита Петра, а потом уединился для беседы с царем.
В эти день-два и решилась судьба Отечества. Мы можем примерно реконструировать, о чем собеседники вели речь. Разумеется, с сетований на фиаско радикальной «боголюбческой» программы все началось. Затем настал черед двух других концепций преображения России, символами которых при дворе являлись Б.И. Морозов и А.М. Львов. Похоже, государь и примкнул бы к плеяде талантливых писателей, книжников и проповедников во главе с келарем Троице-Сергиевой лавры Симоном Азарьиным, да то обстоятельство, что достичь желанной цели при жизни одного поколения не получится, удручало и угнетало Алексея Михайловича. Хотелось результата быстрого. Его сулила война с Польшей за Смоленск в содружестве с Хмельницким. Однако при данном варианте пропадала духовная составляющая, имевшаяся у тех «боголюбцев», что думали книгами и проповедями день за днем, год за годом, приучать народ подражать образу жизни святых. Вот если бы как-нибудь совместить войну с нравоучением…
В отличие от Ванифатьева, Морозова или Львова, Никон знал, что ответить молодому царю. Он напомнил юноше о двух первых патриархах — Иове и Гермогене. Кем они были? Мучениками! А от кого претерпели? От поляков! Иова заточил в Старицкий монастырь Лжедмитрий I, протеже польских магнатов. Гермогена, благословившего Ополчения 1611 и 1612 гг. на борьбу с интервентами, осажденные шляхтичи уморили голодом в Чудовом монастыре. Нужно воспеть их нравственный подвиг, а еще лучше, торжественно перенести останки в усыпальницу первосвятителей московских — Успенский собор. Культ патриархов, погибших за православную веру от рук польских католиков-оккупантов, подействовал бы мобилизующе на народ при объявлении войны Речи Посполитой.
Алексею Михайловичу пришлись по сердцу мысли Никона. Царь воспринял на ура идею прославления двух героев-патриархов одновременно с выступлением на помощь братьям-украинцам. Потому молодой человек с благодарностью откликнулся на еще одно предложение митрополита: для ровного счета (Бог ведь троицу любит) перезахоронить вместе с патриархами и митрополита московского Филиппа Колычева, загубленного Иоанном Грозным. Государь согласился, невзирая на скрытый в нем подвох. Ведь канонизация Колычева, привлекая всеобщее внимание к неправоте, даже преступлению конкретного «великого государя» Рюриковича, принижала легитимность светской власти и, наоборот, возвышала значение церковной. Большой шум вокруг обретения трех новых мощей на фоне искреннего покаяния августейшей особы за безбожные деяния предшественника способствовал двойному государственному перевороту. Во-первых, главой государства становился патриарх, отодвигая в сторону царя. Во-вторых, престарелый действующий патриарх отрекался в пользу молодого и энергичного преемника. Иосифу поневоле пришлось бы уйти, дабы Никон обрел статус, тождественный тому, которым обладал патриарх Филарет Никитич — лидер страны, воевавшей с Польшей за Смоленск. А именно Никону и предстояло возглавить вновь воюющую за Смоленск Россию.
Далее события развивались в калейдоскопическом темпе. 23 декабря (2 января), в день святителя Филиппа Московского, Алексей Михайлович пожаловал новгородскому наставнику шестьсот рублей. А на завтра гонец из Польши уведомил о созыве королем Яном-Казимиром сейма для суда над неугодными Москве персонами. В Варшаву, не мешкая, отправили двух посланников — Прончищева и Иванова — настаивать на казни виновных, чего поляки, естественно, не сделают и тем самым дадут повод к разрыву. Едва оба уехали, пронесся слух из Чигирина: Хмельницкий в отсутствие московских гостей шлет за последним царским словом последнего посла — полковника Ивана Искру. С 1 (11) февраля он — в Москве. Ко двору не приглашается. На родину не отпускается. Мается от скуки, теряясь в догадках…
Тем временем Никон собирается в путь, на Соловки, за мощами святого Филиппа. Мощи Иова из Старицы царь поручил привезти митрополиту Ростовскому и Ярославскому Варлааму. За останками Гермогена отлучаться из Москвы не надо, понеже лежат рядом с Успенским собором — в Чудовом монастыре. Генеральную репетицию грандиозной церемонии устроили в Савво-Сторожевском монастыре, куда 16 (26) января специально всем двором отправились «для обретения мощей преподобнаго Савы чюдотворца». Торжественное мероприятие провели 19 (29) числа. Недели за две до прощания с Москвой Никону сообщили из Новгорода, что Арсений «Гречанин», наконец, добрался до «софейского дома». Новость не вызвала никаких распоряжений, ибо тайная миссия более не требовалась. После избрания нового патриарха и возвращения Прончищева с Ивановым из Варшавы Ивану Искре объявили бы то, что ему хотелось услышать — о намерении царя заключить антипольский альянс с гетманом.
Не случайно перед отъездом Никон презентовал Стефану Ванифатьеву богато украшенную горностаевую шапку. Убеждал, подкупая, не ссориться, не идти наперекор новому курсу и не вымаливать у царя что-либо в ущерб задуманному. Убеждал напрасно. 11 (21) марта 1652 г. Никон выехал из Москвы. Спустя одиннадцать дней полковнику Искре М.Д. Волошенинов зачитал совсем не тот приговор, на который казак уповал, а митрополит Новгородский готовился обнародовать. За почти семь лет ежедневного общения царский духовник хорошо изучил духовного сына и умел в нужный момент нажать на нужную струнку. Вот и нажал, вследствие чего и свое дело не спас, и чужое испортил.
