Геннадий Семенихин - Космонавты живут на земле

-- Выходит, вы мне больше подходите, -- перебил Горелова Мочалов и повелительным жестом негромко хлопнул ладонью по стеклу письменного стола. -- Считаю, что вы дали согласие. Передумывать не будете?

-- Нет, -- ответил Алеша быстро.

Сергей Степанович удовлетворительно наклонил голову.

-- Однако вы должны понимать, что, дав согласие стать космонавтом, вы им еще не стали. Впереди серьезное испытание, сложная медицинская комиссия. Если она не найдет в вашем здоровье изъянов, вопрос будет решен положительно.

-- Я понимаю, -- тихо сказал Горелов.

-- Вот и отлично. О нашем разговоре никому не должно быть известно. Когда получите вызов, тоже не вдавайтесь в объяснения. Куда и зачем едите -для остальных тайна. Скажите, что переводитесь в другую часть. Или к летчикам-испытателям. Словом, сами придумаете. А сейчас можете быть свободным, если нет вопросов.

Не успел Горелов одеться, на пороге появилась припорошенная снегом фигура комдива. Расстегнув на теплой меховой куртке "молнию", Кузьма Петрович потирал красные руки.

-- Завьюжило сегодня, -- покачал он головой и, покосившись на старшего лейтенанта, по-домашнему спросил: -- Ну как, Алеша?

-- Как в сказке, товарищ полковник, -- с заблестевшими глазами бойко ответил Горелов. -- До сих пор не верю, что это наяву происходит.

-- А что решил? -- спросил Ефимков, хотя по счастливому лицу Алексея и так все можно было понять.

-- Согласен, -- сдержанно ответил Мочалов.

-- Ты или он?

-- И я, и он.

-- Так я и знал, -- мрачно заключил комдив и, не снимая куртки, сел. Достал из кармана трубку, снова сунул ее в карман и, подойдя к молодому летчику, крепко обнял его левой сильной рукой, почти пригнул за плечи к себе. Был Ефимков на целую голову выше Горелова, глыбой возвышался над ним.

-- Как назвал ты меня, Сережа? -- окликнул он Мочалова. -- Феодалом? Ну а ты -- самый что ни на есть узурпатор. Лучшего парня забираешь. Никому бы другому не отдал. Только тебе, старому верному другу, доверяю Горелова. -Он оттолкнул от себя Горелова так же неожиданно, как и притянул, погрозил ему сурово пальцем. -- А ты смотри... от родного порога в новую жизнь уходишь. Был ты летчиком на уровне у Кузьмы Ефимкова. Вот и там должен честь родного порога беречь. Не забывай, парень, что этим родным порогом у тебя в жизни была истребительная авиация. Она тебя человеком сделала.

-- Я этого никогда не забуду, Кузьма Петрович, -- негромко произнес Горелов, -- и вас особенно. Вы столько для меня сделали.

-- А вот это уже сентиментальность, -- прервал его Ефимков, -- это не надо, Алексей. Она даже в пейзажах вредна, если их пишет летчик-истребитель. Шагай переживай свою радость. Все у тебя складывается хорошо, парень. Только смотри, в космос слетаешь, на земле меня не забывай. А то встречу где-нибудь, автограф попрошу, а ты сделаешь вид, будто и не знаешь меня...

-- Да что вы, товарищ полковник.

-- Ладно, ладно, всякое бывает, -- проворчал с напускной суровостью комдив. -- Ну а сейчас марш!

...Ровно через неделю на имя полковника Ефимкова пришла из высшего авиационного штаба короткая телеграмма: "Командир звена старший лейтенант Горелов Алексей Павлович приказом Главкома ВВС НП 296 п откомандировывается в распоряжение генерала Мочалова".

Кузьма Петрович, уже свыкшийся с неизбежностью предстоящей разлуки, прочитал ее не спеша, резко нажал кнопку звонка и, когда в дверях выросла фигура дежурившего по штабу офицера, спокойно произнес:

-- Разыщите старшего лейтенанта Горелова и передайте, что поступил приказ об отчислении его из нашей дивизии. Пускай срочно собирается и завтра вечерним поездом выезжает в Москву. Куда и зачем -- он знает.

Оставшись один, комдив еще раз перечитал телеграмму и шумно вздохнул. Откинувшись на спинку кресла, он долго глядел в прямоугольник запотевшего от холода окна и думал о людях, с какими сталкивался на жизненных тропах. Многих летчиков встречал он и провожал. Но этот парнишка по особенному был дорог. Его, вчерашнего десятиклассника, научил когда-то Ефимков летать, ему помог стать здесь, в Соболевке, боевым летчиком. Теперь он уходил.

-- Пусть же повезет ему и на космическом маршруте! -- тихо вздохнул комдив.

Часть вторая

Звезды еще не близко

Морозным январским утром на одной из самых далеких подмосковных платформ остановился поезд. Из него вышел только один пассажир. Сипло вскрикнул паровоз, и состав поплыл мимо платформы. Пассажир огляделся. Под навесом жались воробьи. Окно кассы задубело от наледи. Жизнь, могло бы показаться, совсем замерла здесь от тридцатиградусного мороза, если бы не дымилась напротив, над рыжей дощатой, более высокой, чем станция, постройкой, кирпичная труба.

Вывеска "Буфет" была на этой постройке куда крупнее, чем табличка с названием разъезда, прибитая чуть повыше окошка кассы. Может быть, поэтому в лютые морозные дни часть пассажиров упорно путала эти две постройки и, прежде чем очутиться у окошка кассы, открывала скрипучую дверь под вывеской "Буфет".

Одинокий путник этого искушения избежал. Не отыскивая взглядом случайных пешеходов, у которых можно было уточнить дорогу, он уверенно, словно много раз бывал на этом разъезде, прошагал до конца перрона, спустился по лесенке и по тропинке, узкой, но добротно вытоптанной многими пешеходами, вышел к широкой асфальтовой дороге. Здесь он тоже не колебался, а сразу повернул налево.

Небо над лесом было ярко-синим и чистым. Нигде не мело. Ровная лента шоссе уходила в сторону от железнодорожного полотна. По обеим сторонам от нее стояли рослые сосны. Чуть подальше, отступая от них в чащобу, виднелись древние дубы. Березки меж ними холодно отсвечивали молочными, с подпалинкой стволами. Сойди с дороги -- и тотчас продавишь наст, увязнешь по самую грудь в снегу. Путник вздрогнул от неожиданного треска, гулко прокатившегося по лесу. С веток на землю посыпалась пороша. И на человека, на его военную шинель, на погоны старшего лейтенанта и на опущенные уши меховой форменной армейской шапки упали мелкие снежинки. И снова белое безмолвие сковало десятки километров окрест.

Широкая полоса дороги была прямой до самого поворота. А дальше плотная стена леса. Что за поворотом -- не видать.

"Глухомань-то какая! -- подумал путник. -- Совсем как у нас на Волге". Но обманчивой была эта тишина. Не успел он мысленно произнести слово "глухомань", как из-за поворота вывернул навстречу грузовик-снегоочиститель с широким щитом впереди капота. Потом раздались настойчивые предупреждающие сигналы. Старший лейтенант, шагавший по самой середине дороги, поспешно свернул к кювету. С ним поравнялся армейский "газик". Скрипнули тормоза, и распахнулась дверца. Солдат-водитель, опираясь рукой о баранку, высунулся из машины.

-- Садитесь, товарищ старший лейтенант. В ногах правды нет. До самой проходной домчу.

Путник отрицательно покачал головой.

-- Спасибо. Больно хорошо лесом идти. Вот если от чемодана меня освободили бы.

-- Так ставьте чемодан.

Старший лейтенант подошел к "газику" и втиснул в задние дверцы на пустое сиденье свою ношу.

-- Вот так у нас многие, -- проворчал неодобрительно шофер, -- пеший транспорт технике предпочитают. Чемодан ваш оставлю в проходной.

Машина рванулась, обдав путника белым облаком снега.

За поворотом дорога была такой же прямой и где-то в километре отсюда совсем обрывалась, упираясь в чащу. Зоркие глаза старшего лейтенанта разглядели зеленый забор и небольшую каменную пристройку. Он пошел быстрее. Шаги по-прежнему звонко отдавались в лесной тишине. От холода ноги стали стыть, нос и щеки приходилось то и дело растирать, но старший лейтенант не раскаивался, что отказался от попутной машины.

"До чего здесь чудесно! -- подумал он. -- Совсем не то что в Соболевке, где на десять километров вокруг ни березки, ни сосны порядочной не сыщешь".

Когда он приблизился к длинному зеленому забору, увидел над ним высокую пустую смотровую вышку, верхние этажи белых каменных зданий, широкие, наглухо затворенные ворота с калиткой. Он уже приготовился стучать в калитку замерзшим кулаком, но когда до нее осталось не более десяти метров, она сама без скрипа распахнулась навстречу. Смуглый часовой, утонувший в овчинном тулупе, окликнул его с кавказским акцентом:

-- Вы, наверное, старший лейтенант Горелов?

-- Откуда вам это известно? -- опешил Алексей.

-- А мы, кроме вас, сегодня к себе никого не ждем, -- улыбнулся часовой.

-- Значит, пропуск на меня заказан?

-- Не надо никакой пропуск. Удостоверение покажите.

Внимательно просмотрев удостоверение и скользнув по лицу Алеши изучающими глазами, он удовлетворенно качнул головой.

-- Проходите, пожалуйста, товарищ старший лейтенант. И калиточку эту не забывайте. Ее когда-то сам Юрий Алексеевич Гагарин тоже вот, как вы, первый раз в своей жизни открывал. Памятная калиточка.

Алексей взял чемодан и пошел. Длинная прямая аллея начиналась от проходной. По обеим ее сторонам, наполовину занесенные снегом, высились на мраморных постаментах бронзовые скульптуры. Справа сквозь очки на него смотрел "дедушка русской авиации" Жуковский. Горсточки наметенного ветром снега, словно проседь, залегли в его темной бороде. Слева с рукой, устремленной ввысь, стоял Циолковский. Скульптору удалось передать и одухотворенность, и мечтательность, и легкую грусть в тонких чертах худощавого лица, и бесконечную убежденность в волевом жесте руки. На ладони великого ученого Алексей увидел маленький макет космического корабля. И вовсе не склонный к сентиментальности, он всем своим существом почувствовал сейчас торжественность этой минуты. Два бронзовых человека смотрели строго и ободряюще. В Алеше проснулся художник, и он залюбовался скульптурами. "Великолепны, -- подумал он. -- Как живые. Так и кажется, будто вот-вот заговорят".