Роман Иванычук - Мальвы

— Передай султану, — сказал хан после длительного раздумья, — что покорный слуга Ислам-Гирей заверяет его в своей преданности и является рабом и пылью в сравнении с ним. Но крымские люди в Стамбул не пойдут — у нас голод, чем они там поживятся? Они пойдут в гяурские земли за ясырем для султана.

…Лишь зимой возвращались войска Ислам-Гирея по Покутской дороге, ведя десять тысяч пленных украинцев и поляков. А из Стамбула в Варшаву направлялись послы с наказом заверить короля Владислава, что нападение на Польшу Ислам-Гирей совершил по приказу Аззема-паши, за что великий визирь был казнен.

Дорога была далекой и тяжелой, холод косил пленников, мурзы и сеймены возмущались тем, что после султанского дележа им ничего не осталось.

За Перекопом отобрали две тысячи самых сильных мужчин для султана, остальных стали делить между собой. Хан послал Сефера Гази и Крым-Гирея следить за распределением ясыря.

Вскоре до ханского шатра донесся непонятный шум, звон оружия и стрельба. В заснеженной степи стали друг против друга два враждебных лагеря: мурзы во главе с Крым-Гиреем и сеймены — с Сефером-агой. Загремели литавры, воины мурз в островерхих черных шапках понеслись на сейменов, закованных в кольчуги и шлемы. Столкнулись алебарды и бердыши извечных соперников в борьбе за добычу. Захлопали пищали и кремневые пистоли, засвистели стрелы, зазвенели ятаганы и сабли.

Хан пришпорил коня, прискакал на поле битвы, но остановить ее уже был не в силах. Мурзы окружили сейменов и секли их саблями.

— Прекратить! — исступленно кричал хан и, подвергая себя смертельной опасности, скакал по полю.

Бой начал утихать, мурзы повернули коней и со всех сторон окружили хана.

К Ислам-Гирею подъехал на коне ширинский мурза, сын властного Алтан-бея, который не забыл пренебрежительного отношения к нему хана во время коронации.

— Хан, — сказал он, выдыхая клубы пара в лицо Ислам-Гирею, — ты наш властелин, а мы твои слуги. Но нет властелина без слуг, подданные же всегда найдут себе господина. Мы согласны подчиниться тебе, но не самозванцу, в жилах которого нет и капли благородной крови. Вели арестовать Сефера Гази, который, словно трусливый хорек, убежал с поля боя. Мы найдем его. Вот тебе готовый ярлык на его арест, приложи печать. Беи не могут допустить, чтобы главным агой татарского войска был ничтожный раб, который возвеличился на грабительских сейменских поборах.

Ислам-Гирей ужаснулся: осудить на казнь верного учителя! Он поднял было руку, но она тут же опустилась — в этот момент не было у него ханской власти, и возвратить ее он мог только ценой жизни Сефера. Лица мурз были суровы и решительны, их взгляд говорил: <Мы посадили тебя на трон, мы тебя и свергнем с него>. И тогда хан вспомнил совет учителя: у предводителя должно быть два лица — рыцаря и коварного змея. <Так вот на ком приходится мне впервые осуществлять твое учение, мой добрый учитель!>

Ширинский мурза подал Исламу исписанный лист бумаги. Хан снял с пальца перстень и дрожащей рукой приложил его к ярлыку.

Небольшой отряд бейских воинов понесся вскачь по степи в погоне за Сефером-агой.

Тогда к хану подъехал властелин Перекопа Тугай-бей и промолвил, мрачно глядя на него:

— Хан, я в десять раз сильнее тех, которым ты сегодня подчинился. Со своими ногайцами я сильнее, чем ты. Но междоусобица ни к чему, когда на ханский престол аллах послал мудрого властелина. Сефер-ага пересидит опасное для себя время в Ор-капу. Такая голова не должна слететь с плеч. И твоя тоже. Можешь, хан, рассчитывать на меня…

Долго Мария дожидалась приема у хана. Вернувшись из похода, он никого не принимал. Только в день намаза, когда сосед соседу приносит хлеб, чтобы помянуть умерших, а перед воротами ханского дворца раздают еду нищим и цыганкам, Ислам-Гирей принял просителей.

С трепетом входила Мария в ханскую канцелярию в сопровождении мангушского старосты, который за хороший калым согласился подтвердить, что Мария и ее дочь — правоверные мусульмане, желающие возвратиться к гяурам, чтобы проповедовать среди них самую справедливую на земле веру.

Оставив башмаки на лестнице, Мария вошла в зал и упала ниц перед ханом. Ислам-Гирей молча кивнул казначею, сидевшему сбоку за столиком. Тот велел рассказать о своей просьбе, выслушал ее, посмотрел на хана. Хан кивнул головой. Мария положила перед казначеем кучу алтынов, и тогда писарь, сидевший рядом, изрек гнусавым голосом:

- <Жителям Мангуша Марии и Соломии, которые удостоились получить

этот красноречивый хаканский ярлык, разрешается пройти через

укрепления Ор-капу в Ногайскую степь и дальше, и никто из моих слуг

не может чинить им каких-либо препятствий.

Великий хан Крымского улуса Ислам-Гирей>.

Сбылось! Конец неволе! Да неужели это правда? Мария, кланяясь и плача, выбежала из ханского дворца и изо всех сил помчалась по ущелью в Мангуш.

— Мальва! Мальва! Соломия! — звала она в своем дворе дочь, но ей почему-то никто не откликался.

Открыла ворота Стратоновой усадьбы.

— Страто-он!

Стратон приковылял к порогу, лицо его обрюзгло и осунулось, он как-то виновато развел руками. Тревога закралась в сердце Марии.

— Где… где Мальва?

— Я не отпускал, умолял, угрожал… Но она как безумная…

— Да что же случилось?! — в отчаянии закричала Мария, и руки ее поднялись к шее, словно она хотела задушить себя.

— Успокойся, Мария… Ведь не умерла же она. Приехал сегодня к нам ханский страж и сказал, что хан велит… не велит, а просит, чтобы Мальва явилась к нему. Я ничего не понимаю… Откуда хан мог узнать о нашей Мальве… И она уехала… Говорила, что вернется и все тебе расскажет. Мария, не принимай это близко к сердцу… Плачем горю не поможешь. Получила грамоту? Ну, вот завтра и пойдете…

— Вот она, моя кровавая… Вот она. Я знаю… Теперь я уже знаю… О боже!.. Моя дочь станет ханской наложницей! — Она протянула Стратону руку с грамотой, покачнулась, всхлипнула и в обмороке повалилась на землю…

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Мати моя дорогая,

А я ж тебе не пiзнала.

Скидай з себе сво? лати,

Будеш з нами панувати.

<Сказал пророк, пускай над ним будет мир: пойдут люди в рай по мосту — сирату, тонкому, как волос, и острому, как меч. И поведет их Монкир…>

Гвоздем застрял в мозгу Ислам-Гирея этот хитроумный хадис; растолковывая его сам, без хафизов, он выработал для себя собственную тактику.

Много дней после возвращения из похода в Ляхистан Ислама мучила совесть. Изо всех углов, из-за канделябров, из окон смотрели на него проницательные глаза, полуприкрытые веками. Учителя обрек на смерть. Отблагодарил за науку, за освобождение из неволи, за ханский престол.

А потом в памяти всплыл услышанный еще в Зинджирлы-медресе хадис, как бы написанный для него. Каждого человека в жизни ведет свой ангел Монкир по тонкому волоску риска. И только тот, кто способен балансировать, сохранить равновесие, кто может покривить своей совестью, пройдет по нему в рай. Те же, что идут прямо, попадают в ад…

Пришло успокоение и к хану, а вместе с ним странное, кощунственное чувство удовлетворенности победой над самим собой: для достижения своей цели теперь он сможет пойти на все. Пускай напрямик идут те, кто думает лишь о своем <я> и своей совести. У него есть Крым.

Он долго ничего не знал о судьбе Сефера Гази. Ему не хватало учителя не из-за укоров совести, а для совета. Теперь он должен был думать обо всем сам. Что делать, чтобы стать могущественным самодержцем, чтобы прикладывать печать только тогда, когда этого пожелает он сам? С чего начать? Истощенный голодом народ рвется за Перекоп, чтобы грабить, а он знает, что сейчас нельзя трогать северных людей. Беи держат в своих руках трон, и выступить против них сейчас еще не хватает сил. Порта пока что еще сильна…

Ислам не принимал никого, даже братьев. Ждал известий от Тугай-бея. Этот железный ногаец стоял в стороне, когда разгорелась борьба при дележе ясыря. Не вмешался, когда хана окружили мурзы. А потом протянул ему руку. Обратиться теперь к нему, признаться в своем бессилии и стать зависимым от него? Нет, надо выждать…

Наконец из крепости прискакал посланец с письмом. Писал Исламу сам Сефер Гази.

<Сын мой, я жив, и придет время, когда вернусь к тебе. Я рад, что ты поступил именно так. Ты доказал, что можешь быть ханом. Однако не злоупотребляй моей наукой, и аллах благословит твои замыслы. С союзниками будь дипломатом, с врагами будь хитер и коварен, как ядовитый змей, а друзей, которые могут пригодиться тебе, не предавай. Друг еще простит, но судьба может порой отомстить>.

Пораженный великодушием аталика, Ислам-Гирей спустился из опочивальни в малую мечеть и долго молился. Потом вышел из дворца один, без сопровождения, и направился вверх вдоль Чурк-су в сторону Качи. Поднялся по тропинке на вершину, откуда была видна резиденция Нурредина Кази-Гирея. Надо было бы поговорить с младшим братом, посоветоваться, как быть с Крым-Гиреем, который оказался на стороне беев. Но нет, еще рано. А может, и совсем не надо… Хорошо, что жив Сефер Гази.