Александр Королев - Загадки первых русских князей
Двойственность образа Ольги ярко проявляется в сказании «Степенной книги» о первой встрече Игоря с Ольгой во время охоты{151}. Князь якобы охотился в лесах в окрестностях Пскова, увидел удивительного зверя и погнался за ним. Преследуя зверя, он оказался на берегу реки. Зверь исчез, но вместо него князь увидел на реке лодку, которой управляла сильная и ловкая девушка. Заблудившийся Игорь попросил перевезти его на другой берег и, усевшись в лодку, обнаружил, что девушка, а это была, как вы уже догадались, Ольга, — удивительная красавица. В князе взыграла кровь, и он попытался овладеть перевозчицей, однако встретил отчаянное сопротивление и весьма убедительное заявление, что девушка бросится в воду, если он не оставит своих домогательств. Князь был так потрясен, что немедленно влюбился в Ольгу и сделал ей предложение. Ольга здесь поучает Игоря как солидная мудрая женщина юношу, и именно своей премудростью, нравственной чистотой и силой она и покоряет князя. Премудрость — одна из главных летописных черт характера Ольги. И это не случайно. Христианин, в представлении летописцев, всегда должен быть мудрее язычника. Ольга как будто с рождения уже готовилась к тому, чтобы стать христианкой и, позднее, святой. Однако, как и в Повести временных лет, в житии Ольги из-за ее христианского образа прорывается совсем другой характер. Ольга во время встречи с Игорем изображена удалым гребцом. Игорь с первого взгляда принял ее за мужчину и только, присмотревшись ближе, обнаружил, что гребец — это красивая и мужественная девушка. М. Халанский отметил, что «по тону и стилю рассказа можно подумать, что автору жития был известен эпический мотив о встрече богатыря с богатыршей, поленицей, мужественной, как богатырь»{152}. И вновь Ольга здесь — богатырь, воин. Двойственность образа Ольги давно привлекла внимание исследователей, которую они объясняют смешением языческих и христианских черт в ее характере, эпической и агиографической традиций в ее описании.
Например, следует обратить внимание на то, что летописный рассказ о «местях» Ольги древлянам весьма символичен. Его символизм заключается в том, что каждая месть представляет собой скрытую загадку о смерти, которую Ольга загадывает древлянам. Древляне не то что не смогли их отгадать, но даже не замечали предлагаемых им загадок и были обречены на смерть. Всего княгиня Ольга в Повести временных лет задавала им четыре загадки подряд. В рассказе о ее первой мести древлянам за убийство ее мужа Ольга предложила древлянским послам заставить киевлян нести их в ладье. Ольга недаром убедила древлян именно лечь в ладье. Она по существу задала загадку древлянам об их похоронах (ладья с лежащими мертвецами — это погребальный обряд, достаточно вспомнить сожжение мертвого руса в описании Ибн Фадлана). Но древляне не поняли, решили, что им хотят оказать великую честь, вернулись на ночь в ладью, легли там и сами подтвердили приговор, будто они мертвы. Оставалось их действительно похоронить, что наутро и было сделано, хотя ничего не заподозрившие послы гордо сидели в ладье, пока их не бросили в яму и не похоронили заживо. Во второй и третьей местях также содержатся неразгаданные загадки — «баня» и «пир» могут также трактоваться как символы страдания и смерти. В третьей месте это видно особенно четко. Древляне спрашивают Ольгу о судьбе послов, которые ездили сватать ее за Мала. Ответ княгини: «Идут за мною с дружиной мужа моего». Все правильно: убитые ею древлянские послы действительно «идут» вслед за перебитым древлянами ближайшим окружением ее мужа. Ольга вовсе не пошла на примитивный обман, а ответила скрытой и довольно изощренной «загадкой». Особенно циничным выглядит языковое коварство Ольги в рассказе о четвертой мести древлянам. Она заявляет древлянам, повторяя с необычной настойчивостью: «Больше уже не хочу мстить, — хочу только взять с вас мало, заключив с вами мир, уйду прочь… Нет у вас теперь ни меду, ни мехов, поэтому прошу у вас мало: дайте мне от каждого двора по три голубя и по три воробья. Я не хочу возлагать на вас тяжкую дань, как муж мой, поэтому и прошу у вас мало. Вы же изнемогли в осаде, оттого и прошу у вас мало». К чему этот повтор: прошу мало, мало, мало… Если вспомнить, что древлянского князя звали Мал, то можно сообразить, что Ольга использовала каламбур и самую простую фразу превратила в загадку. Она снова не обманывала, добиваясь уже не мести, а гораздо большего. Ольга потребовала от древлян князя — предводителя восстания, в данном контексте — всей их независимости, которую и искоренила полностью{153}.
Повесть временных лет сообщает еще об одной хитрости Ольги — о том, как она во время посещения Константинополя «переклюкала» византийского императора. Ольга вообще склонна говорить «клюками» (загадками), в чем проявляется своеобразная характеристика, которую ей дает летописец, так как умение говорить «клюками», по мнению древнерусских книжников, было проявлением хитрости, лукавства, лживости и коварства{154}. Но это же умение, если им владел предводитель, ценилось дружинниками. По отношению к подобным женским качествам у мужчин преобладало опасение на грани страха, древнего языческого ужаса{155}. В целом женщина рассматривалась как злая, мрачная сила. Из уверенности в извечном коварстве женщин происходит и в целом отрицательное отношение христианской церкви к женщине как к соблазнительнице и греховному существу. На Руси убежденность в этом среди мужчин господствовала с языческих времен. В этом отношении любопытен рассказ летописи о появлении в 1071 году в Ростове во время неурожая двух волхвов (языческих жрецов), обвинивших в голоде женщин. Придя в город, они заявили: «Мы знаем, кто запасы прячет». Затем отправились по Волге и, приходя в каждый поселок, называли «знатных жен, говоря, что та жито прячет, а та — мед, а та — рыбу, а та — меха. И приводили люди к ним сестер своих, матерей и жен своих. Волхвы же, мороча людей, прорезали за плечами у женщин и вынимали оттуда либо жито, либо рыбу и убивали многих жен, а имущество их забирали себе». И только четкие действия княжеской администрации сумели предотвратить дальнейшее распространение влияния этих фокусников. В данном случае, перед нами любопытный пример перехода недоверия к женщине от язычества к христианству. Женщина же, говорившая «клюками», вообще казалась обязательной губительницей мужчины. Убеждение в этом было преодолено только, «как это ни парадоксально, в страшное время Ивана Грозного. Тогда-то на литературной сцене появилась незнатная дева Феврония, которая своими загадками уже привлекала мужчин, а не губила или ужасала их»{156}.
Хотя в истории расправы Ольги над древлянами симпатии летописца были без сомнения на стороне киевской княгини, изуверская жестокость княгини и ее потрясающее коварство не могли вызвать и не вызывали полного одобрения летописца, как не могли у него вызвать одобрения любые проявления коварства и хитрости женщины в отношении мужчины. То, что Ольга наделена в летописи чертами коварной губительницы, говорящей, как все они «клюками», вовсе не случайно. Что-то внушало древнерусскому летописцу в образе святой княгини страх. Вероятно, это было «второе лицо», неумело упрятанное под маску христианского благочестия. Впрочем, коварство Ольги проявляется не только в говорении «клюками». Судя по всему, в Древней Руси были достаточно популярны сказания, в которых Ольга выступает в роли непобедимой коварной невесты, невесты-губительницы. Даже в летописи вошли три подобных сюжета — сватовство к Ольге Игоря, Мала и императора. Сказочная невеста — «царевна» — персонаж сложный. В. Я. Пропп писал о ней следующее: «Те, кто представляют себе царевну сказки только как «душу — красную девицу», «неоцененную красу», что «ни в сказке сказать, ни пером написать» ошибаются. С одной стороны, она, правда, верная невеста, она ждет своего суженого, она отказывает всем, кто домогается ее руки в отсутствие жениха. С другой стороны, она существо коварное, мстительное и злое, она всегда готова убить, утопить, искалечить, обокрасть своего жениха, и главная задача героя, дошедшего или почти дошедшего до ее обладания, — это укротить ее… Иногда царевна изображена богатыркой, воительницей, она искусна в стрельбе и беге, ездит на коне, и вражда к жениху может принять формы открытого состязания с героем. Два вида царевны определяются не столько личными качествами царевны, сколько ходом действия. Одна освобождена героем от змея, он — ее спаситель. Это тип кроткой невесты. Другая взята насильно. Она похищена или взята против ее воли хитрецом, который разрешил ее задачи и загадки, не испугавшись того, что головы его неудачливых предшественников торчат на шестах вокруг ее дворца»{157}.
