Андрей Буровский - Петр Окаянный. Палач на троне
В 1703 году в Навигацкой школе училось 300 подростков, в 1711-м — уже 500.
На базе Навигацкой школы, ее кадров создавались новые специализированные школы — Инженерная, Артиллерийская, Адмиралтейская. Учеников и выпускников Навигацкой школы ставили учителями в цифирные школы.
В 1715 году старшие Навигацкие классы переведены в Петербург, где на их основе сделана Академия морской гвардии (Морская академия). А младшие классы были закрыты только в 1752 году, при Елизавете.
В общем, идиллия, да и только, если бы не два обстоятельства.
1. Во все школы, созданные Петром, учеников определяли не по собственному желанию и не по желанию их родителей. В самом лучшем положении оказывались дети купцов или богатых, лично свободных посадских людей — они-то могли выбирать учение и свободно выходить из него. А для детей дворян речь шла не о свободном выражении воли, нет! Речь шла о своего рода «учебной повинности», когда никакой воли у будущего ученика не было и в помине.
Учение было СЛУЖБОЙ. Жили ученики (даже москвичи) в казарме, а в классной комнате постоянно сидел солдат с палкой или пучком розог. Этот солдат вовсе не выполнял распоряжения учителей, а сам, по своему усмотрению, мог наказывать учеников.
2. Как это часто бывало с затеями Петра, работа школ не имела никакого экономического фундамента.
В 1711 году дошло до того, что ученики Навигацкой школы разбежались, чтобы не помереть от голода. Ловили их с солдатами, но поймали не всех; кое-кто потом «выплыл» — в купцах, в рядах служилого люда, а кое-кто из сбежавших тогда, в 1711 году, так и пропал «безвестно». Невольно напрашивается нехорошая мысль — или ребята погибли от голода (помяни, Господи…), или прибились к разбойникам (тоже погибли, только социально).
В 1714 году опять писались слезные челобитные, что ученики, пять месяцев не получая ни копейки, «не только кафтаны проели, но и босиком ходят, просят милостыню у окон». Генерал-адмиралу Апраксину, лицу, так сказать, кровно заинтересованному в Навигацкой школе, доносилось: «Ежели школе быть, то потребны на содержание ее деньги, а буде деньги давать не будут, то лучше распустить, понеже от нищенства и глада являются от школяров многие плутости».
В Академии морской гвардии — в Морской академии (в Петербурге! Под самым что ни на есть государевым оком!) «сорок два гвардейца не ходили на учение затем, что стали наги и босы». Уже в 1724 году Петр устроил личную ревизию академии — приехал на занятия. Выяснилось, что 85 учеников уже 5 месяцев не ходят на занятия «за босотою и неимением дневного пропитания», многие и явившиеся одеты буквально в лохмотья, а некоторые пропали уже давно. Начальство и товарищи думали, что они ушли побираться…
Эти ушедшие побираться, кстати говоря, всерьез рисковали жизнью. Да, жизнью! Побег с учебной службы карался смертной казнью, а ПРОСЬБА об увольнении от этой службы — каторжными работами. Тут имеет смысл напомнить, что речь идет о подростках, многие — совсем дети, от 10 до 15 лет.
В каторжные работы ссылались и родители, которые вздумали бы просить об отчислении из школы своего ребенка.
Первые школы создавались еще на рубеже XVII и XVIII веков, но только указами от 20 и 28 февраля 1714 года все окончательно встало на круги своя: в Московии вводилась учебная служба для дворян с 10 до 15 лет. Недоросли должны были обучаться «цифири и геометрии», а «штраф будет такой, что не вольно будет жениться, пока сего не выучит». Велено было во всех губерниях в архиерейских домах и в монастырях завести школы, а учителями посылать туда учеников математических школ из Москвы, заведенных в 1703 году. На каждую губернию полагалось по два учителя из учеников математической школы.
Не будем говорить, что два учителя на губернию — это само по себе нищенски мало. Но выполнить даже этот указ оказалось непросто: архиерейские школы до 1723 года были «определены» только в Новгороде, а цифирные школы сидели без учеников, кроме ярославской, где послано было в школу 26 человек из детей церковников. В остальных цифирных школах — в Пскове, Новгороде, Москве и Вологде (всего их в 1723 году было 42) — учителя сидели без дела и только проедали жалованье.
После смерти Петра цифирные школы, введенные в порядке учебной повинности, стали сливаться с архиерейскими, гарнизонными, горнозаводскими школами и постепенно исчезли.
Дворяне же считали цифирную школу страшным бременем и пытались от нее укрыться, елико возможно. Был случай, когда целая толпа дворян, не желая идти в цифирную школу, записалась в духовное Заиконоспасское училище. Характерна реакция царя: велел взять всех записавшихся в морскую школу в Петербурге и сразу по приезде заставил их бить сваи на Мойке.
Генерал-адмирал Апраксин выразил свой протест в своеобразной форме. Явился на Мойку, при виде царя снял адмиральский мундир с андреевской лентой и стал усердно вколачивать сваи вместе со всеми.
— Как, Федор Матвееевич, будучи генерал-адмиралом и кавалером, да сам вколачиваешь сваи?!
— Здесь, государь, бьют сваи все мои племянники да внучата, а я что за человек, какое имею в роде преимущество?!
Не думаю, что сопротивление цифирным школам было сопротивлением просвещению как таковому. Дворяне старались уклониться от казармы, где у дверей сидит солдат с палкой и где учатся насильно. Не любит человек насилия, что тут поделать…
Служебный характер дворянской науки очевиден из указа от 17 октября 1723 года, по которому держать недорослей в школах после 15 лет не велено, «хотя б они и сами желали, дабы под именем той науки от смотров и определения в службу не укрывались». По существу, это новый вид службы, но для детей.
Впрочем, служебный характер науки виден и из классических историй, послуживших сюжетом для «Табачного капитана» и многих других произведений. Известен совершенно подлинный случай, когда Петр по возвращении из-за границы разжаловал в рядовые матросы дворянина, который плохо учился во Франции, а его слугу возвел в дворянство, дал ему офицерский чин и отдал поместья дворянина его вчерашнему крепостному. Несомненно, это очень назидательная история, но из нее предельно четко следует, чем была всякая «наука» для Петра — видом службы, за несение которой награждают, за неуспехи в которой карают, как и во всякой другой службе.
Не менее оригинально и создание Академии наук. Во многих государствах возникали сообщества ученых, и не очень важно, назывались ли они громким словом «академия». В Британии возникло «Королевское научное общество», объединившее примерно 300 ученых джентльменов, а толку от этого общества было столько, что отчеты о его заседаниях до сих пор читаются как увлекательнейшие романы.
В XVII веке стали создаваться Академии наук и в других странах. Например, во Франции в 1648 году возникла Королевская академия живописи, в 1671 году — Королевская архитектурная академия.
Но и в Британии, и во Франции, и в германских княжествах все «академии» были добровольными общественными объединениями. Академии не были местом работы, нельзя было трудиться «при Академии наук». Ученый был самостоятельным обеспеченным джентльменом, у которого был свой капиталец и который жил на него, а занимался наукой просто потому, что ему это нравилось.
Или ученый был чиновником, врачом, учителем гимназии, а лучше всего — сотрудником университета. Вершиной карьеры ученого становилось звание профессора, а вовсе не академика. В академии принимали самых активных и одаренных ученых, членство в академиях было делом престижным и почетным, но денег не давало совершенно.
А вот в Российской империи было не так. Указ Петра от 28 января 1724 года создавал новое ВЕДОМСТВО, имеющее свой штат чиновников. Чиновником академии можно было стать, получив соответствующее образование и имея ученую степень… Но в Российской империи нигде нельзя было выучиться «на ученого» и тем более получить ученую степень. Весь российский опыт интеллектуальной жизни — и Славяно-греко-российская академия, и книги ученых монахов, и Киево-Могилянская академия — все это высочайше объявлялось ничего не стоящим мусором.
Раз в Российской империи не было ученых — чиновников нового ведомства, их надлежало ввезти из стран Европы. Они и стали сотрудниками Академии наук, которая фактически открылась только в конце 1725 года, уже после смерти Петра. В числе приехавших в Россию иноземцев не так мало было прекрасных специалистов; как представитель ученого сословия, возникшего в России после Петра, я могу только сказать «спасибо» за материальную поддержку таких гигантов, как Л. Эйлер или Д. Бернулли. Но, конечно же, если радеть о самой русской науке, несравненно больший эффект сыграло бы открытие хотя бы одного университета. Вряд ли усилиями русских монахов и мирян можно было создать университет более чем с одним факультетом — теологическим. Кто мешал создать такой университет (с одного факультета начинали и Болонья, и Сорбонна…), а потом постепенно вырастить другие факультеты, как это и было в Европе? Но Петр выбрал другой путь.
