Николай Задорнов - Далёкий край
Бом-бом... трах-трах... - раздавалось в тишине.
Шаману подали тяжелую чугунную посудину с раскаленными углями. Отблески их озаряли в темноте его осунувшееся и поблескивавшее, потное рябое лицо... Его неподвижные, закрытые бельмами глаза, казалось, силились что-то рассмотреть. Шаман схватил в зубы горячий уголь, поднял бубен и, то мерно, то дробно ударяя по нему колотушкой, двинулся по кругу. Искры, словно из трубы на ночном ветру, летели из его огнедышащего оскаленного рта.
Зазвенели побрякушки на поясе шамана, и слышно было, как, выступая и вихляясь, он шаркает ногами по полу.
Гиляки сидели ни живы, ни мертвы. Лишь хозяин, казалось, не обращал на Бичингу никако-го внимания и как ни в чем не бывало раздувал горячие угли в угольнице.
- К тебе, мама, на крыльях лечу, - замахал шаман руками, - причину всех бед чтобы нам указала... Где, как виноватого найти, скажи... Чтоб все было хорошо, сделай! Люди рыбу ловят - рыба от невода уходит. Э-э-э-э! Петлю ставят - соболь мимо бежит...
Бичинга стал перечислять все гиляцкие несчастья, поминая, что у кого из жителей этой деревни случилось. Часто забила колотушка.
Мама отослала шамана к Духу тайги... Бичинга обернулся белым и черным духом, пролетел через верхний и нижний мир... Дух тайги, оказалось, сам не знает, откуда появилось столько бед.
Шаман устал. Он выплюнул уголь и сел за столик пить водку. Старики опять нагрели хозяйский бубен и принялись танцевать по очереди. Снова закрыли огонь. Чумбоке показалось, что шаман проглотил горячий уголь. Бичинга запрыгал по полу.
- "Без головы к самому главному нашему приходи, тогда все узнаешь, он тебе всю правду скажет, - так мне ответили на этот раз. - Туда полетишь, говорят, где в скалах главный амба живет, где звери на цепях прикованы, входы в пещеру охраняют". Головы для людей не пожалею, чтобы счастье им было, голову отрежу дома, оставлю, сам без головы полечу... Сенче, помощники мои, выходите... Сенче, здравствуйте, - кланялся шаман и стал брызгать водкой. - Нож дайте - голову себе отрежу.
Шаману подали нож. Он стал плакать и просить Сенче заговорить кровь, чтобы не проли-лась... Шаман что-то делал в потемках. Потом что-то тяжелое стукнуло о коротконогий столик на кане. Подле тлеющих углей, на лакированной черной доске, Чумбока увидел отсеченную голову шамана.
- Без головы к большому духу полетел, - глухо и, как показалось Чумбоке, откуда-то сверху раздался голос Бичинги.
Пламя, вылетев из-за котла, озарило внутренность юрты. Под пучками трав, свивавших с потолка, в побрякушках и звериных хвостах плясало безголовое туловище шамана. Да, Чумбока ясно видел, что Бичинга был без головы. Она, с косой, с бельмами на открытых, вылупленных, как у совы, глазах, лежала подле него на столе. Стоило только протянуть руку - и до нее можно было дотронуться или даже ухватить ее за косу.
- Неспроста столько горя стало. Души всех людей скоро заболеют... В черный мир пойдут... В этой деревне несчастий причина! - отрывисто кричал Бичинга.
Он прыгал, сообщая обо всем, что случилось по дороге. Дух дал ему стрелу, которая ведет его и укажет, где скрывается злой дух. Стрела повела его обратно к деревне.
- За деревней живет, - сообщал шаман, - чужеземца вид принял... На песчаной косе ниже деревни живет, болезни, мор на людей хочет послать. Другой с ними злой амба - на кого поглядит, испортит... Их убить если, то счастье вернется... Стрела на них показывает... Скорей туда идти надо.
- Э-э! - закричали гиляки.
Тут Чумбока, видя, что хозяин приоткрыл очаг, чтобы набрать углей, рискнул. "Как-то проклятый Бичинга будет жить без головы..." - подумал он и, схватив со стола обеими руками шаманскую голову, с силой забросил ее в очаг, в самое пламя... Что-то вспыхнуло. Все в ужасе завыли.. Кто-то ударил Чумбоку кулаком по голове. Тотчас же открыли оба очага, в зимнике стало светло. В очаге что-то трещало и корежилось.
Посреди юрты стоял Бичинга... Чумбока неприятно удивился: голова у шамана была на месте.
Старики накинулись на Чумбоку и стали жестоко бить его. Особенно больно дрался костлявый, худой гиляк.
Удога вступился за брата. В зимнике стоял крик. Чумбоку еле отпустили...
* * *
На рассвете огромная толпа окружила палатку миссионеров. Вышедший де Брельи был убит ударом копья в грудь. Ренье кинулся бежать, но его догнали и зарезали, полоснув ножом по горлу.
- Чтобы нас не пугали больше, чтобы не обманывали! - кричали гиляки.
- Из маньчжурской земли, черти!
Чуна гиляки отпустили.
- Это бедный китаец-работник, - говорили они. - Поезжай к себе домой.
- Зачем вы убили их? - спрашивал Удога знакомых гиляков.
- Э-э! - отвечали гиляки. - Это были злые и плохие люди! К морскому берегу подходят корабли, спускают таких же, как эти. Они учат нас молиться богу, прибитому к кресту за руки... А в это время их товарищи с кораблей грабят и хватают девок. Это морские черти.
- А ты, парень, так не говори про шамана. Это грех! Давайте утащим его к Бичинге, - сказал костлявый гиляк, колотивший ночью Чумбоку.
Братья поспешили убраться из деревни.
- Все равно не верю Бичинге, чего бы он ни делал, - с тревогой в голосе, озираючись, говорил Чумбока, когда селение осталось за скалами. - А здорово меня поколотили. Но я все равно отомщу Бичинге. Чего, думаешь, боюсь? Совсем не боюсь. Я все его штуки знаю.
Было ясное голубое утро. Оморочки тихо скользили по гладкой протоке между голубых камышей.
Каменные сопки от игры света и теней казались подмытыми и нависшими над водой и приняли вид гигантских синих чаш, расставленных вдоль берега...
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
ОТЦОВСКИЙ ДОЛГ
Возвратившись в Онда, Удога и Чумбока застали дома многолюдное собрание. Из Мылок возвратились сваты. Дед Падека расписывал Ойге про невесту.
Едва Удога услыхал, что горбатая старуха согласилась отдать за него дочь, как и безголо-вый шаман, и ожесточенные гиляки, и окровавленные тела чужеземцев - все сразу вылетело из его памяти и на душе стало легко и весело...
Сердце радостно замирало при воспоминании о далекой мылкинской девушке. Может ли быть такое счастье?! Но вскоре появились новые заботы: горбатая старуха просила за дочь печной котел, ватный красный халат, чесучовый летний халат, стеганое одеяло из верблюжьей шерсти, русский топор, два слитка серебра, белый бараний полушубок и шесть локтей русских ситцев.
- На старости лет загорелось ей нарядиться в чесучу! Говорит, что торо положит в амбар, а чесучовый халат носить сама станет. Бестолковая старуха! - поминал Падека про мать невесты. - "Если, говорит, чесучовый халат не привезете, девку не отдам..."
"Что ж, лишний котел и серебро у матери есть, - размышлял Удога, - а за остальными вещами придется идти к Гао Цзо. Не беда, что задолжаю... Я жив-здоров, Чумбока тоже, от гиляков мы ушли, все обошлось благополучно. Теперь нечего горевать... Если и задолжаем, зимой как-нибудь добудем меха и расплатимся".
Позабыв заветы отца, просьбы матери и свои былые сомнения, Удога явился к торговцам.
Гао Цзо обедал.
Он велел подать гостю суп с лапшой.
Кроме вещей для уплаты торо, Удога стал просить у Гао Цзо сотню медных блях и двести ракушек, кусок дабы для рабочей одежды и один женский летний халат, желая сделать подарок невесте. Он хотел, чтобы его жена имела дорогие одежды и лучшие украшения.
До свадьбы жениху следовало съездить в Мылки и угостить хорошенько родню невесты. Для этой цели он попросил ящик водки. Другой ящик, побольше, должен был, по его расчетам, потребоваться в день свадьбы. Удога знал, что жениху не полагается скупиться. И еще он помянул, что хочет купить невесте такой же тяжелый серебряный браслет, как у самого торговца, блестевший на его сухой руке.
Гао Цзо оставил чашку с лапшой и палочки. Из-под опущенных ресниц он видел синюю, чернокосую голову парня. Вот наконец и сын Ла пришел просить у него в долг. Старик Ла был гордый, никогда не должал. Сын, как видно, не в него. Но слишком много вещей хочет он получить, другому бы никогда столько не дал...
Купец знал - Удога и Чумбока хорошие охотники. Ла с ними добывал соболей больше всех в Онда... Можно дать этому парню и шубу и шелка... Только он, пожалуй, года за три сумеет отдать долг... Но на этот раз Гао Цзо не нравилось, что этот должник сможет с ним расплатиться...
- Ты на дочке Локке женишься? - спросил он.
- Дед Падека сватал, отдают ее... Согласна мать, - ответил Удога.
- Жена у тебя красивая будет... Я видел ее, - как-то неясно забормотал старик, и губы его задрожали.
Работники, сидевшие в зимнике, вдруг засмеялись. Гао Цзо рассердился на них и стал браниться. Его плоская голова, откинутая на плечи, нервно затряслась.
- Красивая, красивая!.. - повторил он, махая рукой на своих рабочих, как бы говоря этим Удоге, что, мол, не слушай их. - Ладно, мы с тобой сговоримся, - тихо продолжал торговец. - Когда невесту привезешь?
- В Мылки со сватами съезжу и как торо заплатим, старуха ее соберет...
