Рафаэло Джованьоли - Спартак
Стоя в дверях за портьерой, матрона присутствовала при диком сражении гладиаторов и при всей последующей сцене, разыгравшейся между Спартаком и Суллой.
Когда она увидела, что Сулла стал принуждать Спартака сразиться с Арториксом, которого, как ей было известно, Спартак сильно любил, когда она услышала начало его возбужденной речи, которая не могла окончиться иначе, как угрозой и проклятиями по адресу Суллы, ей стало ясно, что без ее немедленного вмешательства Спартак неминуемо погибнет.
И испустив крик, исходивший из самого сердца, она привлекла к себе внимание всех гостей и Суллы.
- Валерия!.. - воскликнул тот в изумлении, пытаясь подняться с ложа, к которому, казалось, пригвоздили его тело пары яств и фалернского вина, Валерия!.. Ты!!. Здесь.., в этот час?..
Все встали или пытались встать, так как не могли сохранить равновесие, и более или менее почтительно, но молча приветствовали матрону.
Ювентина, отпущенница, сперва покраснев, как пурпуровая ткань" а затем страшно побледнев, как-то потихоньку, незаметно соскользнув с ложа, через несколько мгновений оказалась под столом, совершенно укрытая скатертью.
- Привет всем, и пусть боги покровительствуют Сулле и его друзьям, сказала Валерия спустя минуту, в течение которой она обвела быстрым взглядом огромную залу и постаралась успокоиться. Тем временем она обменялась взглядом взаимного понимания со Спартаком. Рудиарий, не начиная боя, стоял, устремив на нее взор; ее появление в этот момент казалось ему чем-то небесным, сверхъестественным.
Сулла с недоумением остановил свой взгляд на матроне, а она, улыбаясь, обратилась к нему:
- Ты столько раз приглашал меня на пирушку, о Сулла, что сегодня вечером я, не будучи в состоянии заснуть на своей постели и слыша отдаленный шум вашего пира, решила надеть застольное платье, зайти выпить чашу дружбы и уговорить тебя ради твоего здоровья уйти в свои комнаты, не позже часа первой зари. Но придя сюда, я увидела сверкание мечей и лежащие на полу трупы. Что же это наконец? - воскликнула с жаром и с чувством глубокого негодования матрона. - Вам недостаточно бесчисленных жертв в цирках и амфитеатрах, и вы с диким наслаждением воскрешаете запрещенные варварские обычаи, вышедшие из употребления? Веселясь, вы хотите упиваться предсмертными муками, повторять губами, сведенными от вина, судороги губ, сведенных огнем агонии и отчаянием?
Все молчали с опущенными головами, и сам Сулла, который сперва пытался связать несколько слов, кончил тем, что замолчал, подобно обвиняемому, уличенному своим обвинителем.
Только гладиаторы, и в особенности Спартак и Арторикс, ласкали Валерию взглядами, полными любви и благодарности.
- Ну-ка, вы, - сказала после минутного молчания жена Суллы, обращаясь к рабам, - уберите немедленно отсюда эти трупы, похороните их; вымойте пол, обрызгайте его маслами и благовониями, да налейте в мурринскую чашу Суллы фалернского и передайте ее в круговую гостям ч знак дружбы.
Рабы спешно повиновались Валерии, а гладиаторы удалились.
И среди гробового молчания чаша дружбы, в которую лишь очень немногие из гостей кидали лепестки роз, обошла пирующих; затем молча и пошатываясь, все постепенно вышли из триклиния; одни разошлись по комнатам, назначенным в этом огромном дворце для гостей, другие отправились в соседние Кумы.
Сулла успел вновь свалиться на ложе и молча лежал, как будто погруженный в глубокое размышление, хотя в действительности он находился в пьяном отупении. Валерия, встряхнув его, сказала:
- Уже час первых петухов; решишься ли ты, наконец, удалиться в спальню?
При этих словах Сулла медленно, с усилием поднял лицо и забормотал, с трудом выталкивая слова, клокотавшие в его горле:
- Ты.., произвела разгром.., в триклинии.., и лишила меня моих.., развлечений. О, клянусь Юпитером Статором.., это ни на что не похоже.., умаление всемогущества... Суллы Счастливого... Эпафродита.., диктатора... Клянусь всевышними богами.., я властвую в Риме.., и над всем миром.., и не желаю, чтобы надо мной были хозяева.., не желаю...
Валерия смотрела на него с жалостью, смешанной с презрением. Сулла продолжал:
- Метробий... Где ты, мой дорогой Метробий? Приди ко мне на помощь.., я хочу выгнать вон.., хочу отказаться от этой.., и пусть она заберет с собой ребенка, которым она беременна.., которого я не хочу признавать своим...
Искра гнева сверкнула в черных глазах Валерии. Она сделала угрожающий жест, но затем с выражением тошноты и отвращения закричала:
- Эй, Хризогон, позови рабов и вели перенести в спальню твоего господина, он пьян, и объелся, как грязный могильщик!
Сулла, уложенный в постель, проспал весь остаток ночи и большую часть следующего дня. Валерия не сомкнула глаз.
Сулла проснулся около полудня. В эти дни он страдал от кожной болезни сильнее, чем обычно. Она вызвала у него нестерпимый зуд. Едва поднявшись с постели, он накинул поверх рубашки широкую тогу и в сопровождении рабов, специально приставленных заботиться о его особе, опираясь на своего любимца Хризогона, прошел в баню через обширный атриум, украшенный великолепной колоннадой в дорическом стиле.
Минуя термы и залу ожидания, Сулла вошел в раздевальню - изящный небольшой зал, с мраморными стенами и мозаичным полом. Из этого зала три разные двери вели: одна - в помещение с холодным душем, другая - в залу с бассейном теплой воды и третья - в парильню.
Сулла сел на мраморную скамью, покрытую подушками и пурпуровой тканью, разделся с помощью рабов и вошел в парильню Она была тоже мраморная; в полу имелось несколько отверстий, через которые шел раскаленный воздух, нагревавший ее.
Полукруглый мраморный альков с мраморной скамьей находился справа, а напротив него - небольшой бассейн с горячей водой.
Сулла зашел в альков и, усевшись, стал подымать железные гири разного веса, припасенные для того, чтобы купающийся мог проделывать гимнастические упражнения и тем вызвать пот. Выйдя из алькова, он опустился в бассейн с горячей водой Усевшись на мраморную скамейку, он весь отдался приятному ощущению теплоты, приносившей ему большое облегчение, судя по выражению довольства, появившемуся на его лице.
- Ax! . Я испытываю чувство блаженства, которого я уже давно не знал... Скорее, скорее, Диодор, - сказал он, обращаясь к одному из рабов, исполнявшему обязанности умастителя, - скорее возьми скребницу и потри мне воспаленные места.
Затем Сулла обратился к Хризогону с вопросом:
- Переплел ли ты в пурпурный пергамент двадцать второй том моих "Комментариев", который я кончил диктовать третьего дня, а вчера передал тебе?
- Да, мой добрый господин, и не только твой экземпляр, но еще десять копий, сделанных рабами-переписчиками.
- Молодец, мой Хризогон... Ты, значит, позаботился о том, чтобы сделали десять копий? - спросил с явным выражением удовольствия Сулла.
- Да, конечно, и не только с последнего тома, но и со всех предыдущих, для того, чтобы один экземпляр положить в библиотеке этой виллы, другой в библиотеке твоего дома в Риме, третий - в моей библиотеке, а остальные экземпляры каждого тома я подарил Лукуллу и Гортензию. Распределяя столько экземпляров по разным местам, я намеревался этим сохранить твое произведение от пожара или утери.
- Посмотри скорее, что там. Мне кажется, что я слышу какой-то шум в раздевальной, - сказал Хризогону Сулла.
Отпущенник тотчас же вышел из ванной комнаты.
Сулла, лицо которого, быть может вследствие кутежа прошлой ночи, казалось более постаревшим и мертвенным, чем в предыдущие дни, вдруг застонал от жестоких болей; он жаловался на необычную тяжесть в груди. Поэтому Диодор, закончив растирание, пошел звать Сирмиона из Родоса - отпущенника и врача Суллы, жившего вместе с Суллой и повсюду сопровождавшего его.
Сулла же, под влиянием охватившей его дремоты, опустил голову на край бассейна и, казалось, заснул.
Через несколько мгновений вернулся Хризогон, и Сулла, вздрогнув, поднял голову.
- Что с тобой? - спросил его отпущенник, с тревогой подбежав к бассейну.
- Ничего.., какая-то дремота... Знаешь, я видел сон.
- Что же тебе приснилось?
- Я видел мою любимую жену Цецилию Метеллу, умершую в прошлом году, и она звала меня к себе.
- Не обращай внимания на эти суеверия...
- Суеверие? Зачем так думать о снах, Хризогон? Я всегда относился с очень большим доверием к снам и поступал всегда так, кик мне через них приказывали боги. И мне не приходилось раскаиваться.
- Если ты говоришь о походах, то победами ты обязан своему уму и своей доблести, а не внушениям снов.
- Больше, чем мой ум и моя храбрость, Хризогон, мне всегда помогала благосклонная ко мне судьба, поэтому именно ей я только и доверялся. Поверь мне, - наиболее успешными были те мои походы, которые я проводил стремительно и без размышления.
Воспоминания о деяниях, из которых многие были гнусными, но многие были, действительно, великими и славными, казалось, вернули немного спокойствия душе Суллы и несколько прояснили его чело. Поэтому Хризогон счел удобным доложить ему о том, что, согласно его повелению, Граний прибыл из Кум и ждет его приказаний.
