Джеффри Хоскинг - История Советского Союза. 1917-1991
Партия не больше советов преуспела в проникновении в деревню. Коммунисты по своему менталитету и склонностям были горожанами, и на деревенскую жизнь большинство из них взирало с равнодушием или отвращением. Революция и гражданская война, правда, вызвали приток в партию сельских жителей, в основном, солдат Красной Армии. В то же время именно они чаще всего изгонялись во время чисток, как пассивные или коррумпированные элементы. В любом случае их численность среди сельского населения была ничтожна. Перепись членов партии в 1922 г. показала: численность членов партии от сельского населения составляла 0,13%, и многие из них были учителями, врачами, агрономами и чиновниками волостных советов. К 1928 г. число сельских коммунистов всего лишь удвоилось. Сельское население насчитывало тогда 120 млн. человек, коммунистов было около 300 тысяч (2,5%), и только около 170 тысяч из них действительно были крестьянами.
Так или иначе слабость партии в деревне означала, что влиянием там традиционно пользуются старшие в роду. Несмотря на то, что в выборах в советы участвовали все взрослые, в том числе и женщины, община по традиции возглавлялась исключительно отцами семейств, и никаких исключений из этого правила не было. Участие в управлении молодых людей, женщин и безземельных крестьян не допускалось. Это означает, что вопреки революционной уравниловке вновь произошло расслоение деревенского общества. Конечно, полностью это расслоение никогда не исчезало. С тех пор, как общины держали под контролем процесс переделов в 1917–18 гг., зажиточные крестьяне обычно старались обеспечить себе гарантии того, что в их руках или в их семьях сосредоточится большее состояние в виде земли, скота или сельскохозяйственных орудий. Бывшие безземельные крестьяне оказались в лучшем, чем раньше, положении, но не могли сравняться в смысле благосостояния с “лучшими”.
В современных событиях и более поздних советских исследованиях этому расслоению деревни придавалось очень большое значение. Они делят крестьян на “кулаков” (в разговорном языке девятнадцатого века так называли ростовщиков, но теперь это слово стало некорректно применяться для обозначения преуспевающих крестьян), середняков, бедняков и безземельных батраков. Значение этих терминов менялось, и партия стала использовать их не столько с научными, сколько с политическими целями.
Такое словоупотребление имело целью показать, что классовая борьба на селе шла между богатыми и беднейшими слоями. Тем не менее проведенное Теодором Шаниным исследование советской статистики позволяет усомниться в этой теории. Шанин показал, что доходы кулацких хозяйств лишь немного превышали достаток середняков: они могли иметь двух лошадей, наемную рабочую силу в разгар полевых работ и производили больше продукции для продажи на рынке. Но никоим образом не составляли особый, “капиталистический” слой. Что касается “бедноты”, несомненно реально существовавшей, то ее бедность была обусловлена обычно вполне естественными причинами — ленью, болезнями, призывом кормильца на военную службу и нехваткой рабочих рук. “Поэтому шанс на участие в затевавшейся политической акции основного ядра беднейшего крестьянства, которому не хватало ни сил, ни сплоченности, был невелик”. Тем не менее именно этот социальный слой партия попыталась организовать еще раз, создавая, начиная с 1927 г. “комитеты бедноты”.
Не было и особых признаков систематического конфликта между различными классами сельского населения. То, что в советских источниках называется “кулацкими восстаниями”, следует, если повнимательнее присмотреться к источникам, сразу же отбросить, поскольку в эти выступления оказывались вовлечены просто более или менее состоятельные крестьяне, а то и все жители данной деревни. Правильнее было бы говорить о том, что глубокий разрыв пришелся не между классами крестьянства, а между крестьянством и остальным обществом, особенно городской его частью. Описывая свои разговоры с крестьянами в 1922 г., Горький отмечал, что крестьяне с подозрительностью и недоверием относятся не просто к духовенству, не просто к начальству, но к городу, как к сложной организации хитрых людей, живущих крестьянским трудом и хлебом и делающих массу вещей, которые крестьянам не нужны. Они стараются разными способами надуть крестьян и делают это весьма успешно.
Недавний опыт крестьян много способствовал укреплению таких взглядов. Начиная с 1914 г., город призывал крестьянских сыновей в армию и заставлял воевать за цели, не имевшие никакого отношения к деревенской жизни; город реквизировал крестьянских коней для нужд кавалерии, он облагал крестьян невыносимыми налогами и платил смехотворные деньги за выращенный крестьянами хлеб. Затем после частичного перераспределения земель в 1917 г. город вновь призвал крестьянских сыновей и снова силой забирал выращенные крестьянами продукты, ничего не платя за них. К тому же очень часто горожане закрывали сельские церкви, нередко их при этом разрушая, и арестовывали священников.
Таким образом, подозрительность крестьянства была вполне понятна, даже естественна. Несмотря на то, что они использовали городские товары, большинство крестьян находилось на достаточно низком уровне экономического развития и в случае необходимости могло поэтому вернуться к натуральному хозяйству. Было очень удобно покупать в городе свечи, керосин, спички, гвозди и водку, но, будучи лишен такой возможности, крестьянин мог изготовить заменители большинства из этих вещей. Домашнее производство все еще было достаточно жизнеспособно для того, чтобы удовлетворить многие из нужд, которые более “развитые” категории общества привыкли удовлетворять в городе. Другими словами, если крестьяне находили условия рынка невыгодными для себя, они могли вообще порвать с ними связи, а не пытаться заработать больше денег своим тяжелым трудом. Именно это они и продемонстрировали в 1918–21 гг., и опасность повторения этого спектакля всегда угрожала планам большевиков.
Итак, новая экономическая политика была порождена партией, но она же поставила перед партией непредвиденные и обескураживающие дилеммы. В последние два года жизни Ленин начал это осознавать. В мае 1922 г. он перенес удар, в результате которого был частично парализован. Следующий последовал в марте 1923 г., после чего Ленин лишился речи. Умер он, однако, только в январе 1924 г. В период между первым и вторым ударами он отчасти сохранял политическую активность. Впервые после октября 1917 г. у него появилась возможность избавиться от обязанности принимать незамедлительные решения и подумать о том, что совершили он сам и его партия. Его размышления были двусмысленны, и в его статьях этих месяцев появились нотки сомнения, чего ранее никогда не было.
Положительным обстоятельством было то, что большевики взяли и удержали власть вопреки всем случайностям. Однако почти все посылки, побудившие Ленина в октябре 1917 г. к захвату власти, оказались ложными. Не было никакой всемирной революции, напротив, революция не вышла за пределы России, которая из-за этого оказалась в кольце государств, относящихся к ней с подозрительностью или просто враждебно. Сама Россия быстро принимала формы старой царской империи. Пролетариат и беднейшее крестьянство оказались не способны осуществлять классовую диктатуру в какой бы то ни было форме: пролетариат был разобщен и доведен до полного обнищания, а беднейшее крестьянство в результате “Декрета о земле” в большей или меньшей степени слилось с остальными слоями сельского населения. Как правило, рабочие не имели ни малейшей возможности участвовать в управлении, а назначаемые сверху чиновники распространялись по стране во все возрастающем количестве, особенно в провинции. Когда большевики брали власть, у них были совершенно определенные идеи по поводу способов управления государством, и теперь все они сметены гражданской войной, разрухой и голодом. Остаток своей жизни Ленин провел в плену неожиданных последствий им же самим устроенной революции. После его смерти вокруг ленинского наследия сначала вспыхнули ссоры, а затем его соратники и вовсе от него отказались. Утопия рухнула. Теперь партия разделилась на тех, кто жаждал насильственного ее восстановления (левые), и тех, кто молчаливо согласился с ее падением и старался примириться с новой реальностью (правые).
При том, что Ленин продолжал рассуждать о “диктатуре пролетариата”, он осознавал сложившееся положение и был им обеспокоен. На XI съезде в марте 1922 г. Ленин отмечал, что теперь на заводах трудятся не настоящие пролетарии, а “всяческий случайный элемент”, добавив при этом, что Маркс не писал о современной России. Лидер “Рабочей оппозиции” Александр Шляпников в ответ на это с места поздравил Ленина с тем, что тот стоит во главе несуществующего класса. Это было точной и краткой характеристикой положения. Не обладая прочной социальной базой, партия не могла направить НЭП по нужному ей пути. Экономика была подобна потерявшей управление машине, в которой сидит человек, уверенный, что руль, который он держит в руках, послушен ему, “…а машина едет не туда, куда ее направляют, а туда, куда направляет ее кто-то, не то нелегальное, не то беззаконное, не то бог знает откуда взятое, не то спекулянты, не то частно-хозяйственные капиталисты, или и те и другие — но машина едет… очень часто совсем не так, как воображает тот, кто сидит у руля этой машины”.
