Большое шоу в Бололэнде. Американская экспедиция по оказанию помощи Советской России во время голода 1921 года - Бертран М. Пэтнод
Также были пародии на песнопения и передача Молитвы Господней, адресованной «Лорду Капиталу». Маккензи, как и его коллеги-репортеры, отметил, что мероприятие собрало сравнительно мало зрителей, и он чувствовал, что главным результатом мероприятия была реклама того огромного влияния, которое религия по-прежнему оказывает на массы людей. Ему сказали, что в то Рождество московские церкви были переполнены больше, чем в царские времена, и он был удивлен количеством солдат Красной Армии, которые были замечены среди молящихся. «С наступлением темноты на открытом пространстве разжигали костры и бросали в них чучела, молодые люди брались за руки и танцевали вокруг пламени».
Голдер назвал это «сожжением богов». Он спрашивал россиян справа и слева, почему большевистское правительство сделало что-то настолько «глупое», и ему ответили, что для поддержания «коммунистического огня энтузиазма» «всегда необходимо придумывать какой-нибудь трюк». Голдер относился к православной церкви с большей симпатией, чем большинство мужчин из АРА, но, возможно, это было отражением его возраста — ему тогда было за сорок — и многолетнего изучения русской культуры. Более характерным для мышления людей АРА был хладнокровный пассаж из письма, которое Флеминг написал домой на Пасху 1923 года:
У меня есть одна общая черта с коммунистами — я не могу относиться к этой церкви серьезно. Служба очень впечатляющая, но это служба раба; глубокие своды церкви и трогательный звук отдаленного пения, беззвучные движения священника и великолепный бас служителя, который руководит пением — все молящиеся стоят и крестятся, — в целом производят очень глубокое впечатление; но я заметил, что за пределами церкви этот эффект очень слабый. В тот же вечер я посетил также зал Общества коммунистической молодежи, где толпа хулиганов распевала пародии на церковные церемонии и выходила, чтобы непочтительно войти в церкви, постоять несколько минут, понюхать и с топотом покинуть церкви. Между ними двумя трудно сделать выбор.
На самом деле Флеминг заходит слишком далеко, однако многие его коллеги разделяли его безразличие к православию, хотя и обсуждали судьбу духовенства с большим сочувствием. Барринджер, который был свидетелем репрессий против Церкви в Екатеринославе в 1922 году, описал кульминацию судебного процесса над архиепископом Екатеринославским за антисоветскую деятельность:
[Когда] пришло время оглашать приговор после трехдневного судебного разбирательства, епископу было приказано встать, двое солдат направили на него штыки, а «комендант», или шериф, направил свой револьвер ему в лицо. Затем председатель Трибунала вынес смертный приговор, который он через несколько минут заменил на пять лет тюремного заключения, а неделю спустя архиепископ собирался проповедовать о добре в своей старой церкви. Однако он согласился на стороне поддержать движение «Живая церковь», которому помогает и спонсирует советское правительство. Если местные органы власти в России неэффективны, то это не от недостатка власти.
Он назвал «Живую Церковь» «полной советских политических придирок» и в целом назвал антицерковный крестовый поход бесплодным занятием:
«Нынешняя кампания Боло по уничтожению последних остатков престижа Церкви и насаждению атеистической идеи производит сейчас на крестьян примерно такое же впечатление, какое произвел бы кандидат от республиканцев в Южной Каролине 30 лет назад».
Однако он не имел в виду, что русская вера была в прекрасном рабочем состоянии. Он тоже смутно относился к одержимости ритуалом — «бесчисленным переходам перед иконами» — и заметил, что, хотя в Екатеринославе собралось «рекордное количество людей», сопротивляющихся реквизициям, это было чисто эмоцией момента: «в течение недели и в жизни человека очень мало рационального христианства».
Вызывает беспокойство тот факт, что церковный истеблишмент на протяжении веков доказывал, что «абсолютно не обращает внимания» на настроения людей. «Священники, как правило, не являются лидерами, это всего лишь исключение, и с их необычной одеждой, длинными волосами и принадлежностью к семейному клану они стали отдельной расой». Что, по его мнению, было нужно этим русским, так это ритуалистическая, но более «рациональная» религия, подобная католицизму: «если католики не возьмут в свои руки финансы и не вольют новую кровь в эту контуженную и ограбленную Церковь, ее жизнь обречена, и Россия потеряет свою последнюю опору в цивилизации».
Распространяемая история о том, что экспроприация церковных сокровищ была необходима для финансирования американской помощи, похоже, основана на пяти частях общественного подозрения и одной части большевистской дезинформации. Для многих крестьян это было просто логично: если что-то приходит, что-то должно и уходить. Надзиратель Саратовского округа Джон Грегг написал в московское управление в августе 1922 года, что нет никаких сомнений в том, что «большая часть невежественного крестьянства этого округа» считает, что сокровища были взяты в уплату за кукурузу АРА. В городах, где было меньше невежества, власти предлагали рекомендации. Жителей Саратова просветил пропагандистский плакат с изображением вывозимых церковных ценностей и предметов гуманитарной помощи, отправляемых в зону голода, с надписью «кукуруза» на некоторых продуктах питания. К востоку от Уральска Клэпп сообщил, что по мере того, как из церквей забирали золото и серебро, местные большевики открыто говорили людям, что американцы потребовали это в качестве платы за поставки гуманитарной помощи.
Годфри посетил женский монастырь в небольшой деревне в Симбирском районе, и его жители спросили, «что американцы собираются делать с золотом и серебром, вывезенными из церквей. Я был ошарашен таким вопросом и с трудом смог убедить их, что мы не имеем к этому никакого отношения». К концу своей экскурсии по району Годфри понял, что в эту историю многие поверили.
Яковлев, симбирский историк, говорит, что те русские, которые с самого начала сомневались в чистом гуманизме АРА, почувствовали, что нашли доказательства, когда большевики начали конфисковывать церковные ценности:
«Американцы привезли сгущенное молоко и сахар, чтобы получить в качестве платы за них иконы из русских церквей». Однако любопытно, что «американцы не загружали свои пустые товарные вагоны иконами и потирами, чтобы увезти их на какой-нибудь чикагский рынок!»
Конечно, все это унесли большевики — по крайней мере, золото, серебро и драгоценности, — хотя стоимость награбленного и близко не соответствовала тем надеждам, которые они на это возлагали. Ранее в правительственных кругах ходили слухи, что церковная добыча принесет до полумиллиарда долларов. Это звучит экстремально; тем не менее, Дюранти обнаружил, что первоначальные ожидания большевиков были «чрезвычайно преувеличены», и подсчитал, что они получили в общей сложности всего один или два миллиона долларов, возможно, целых пять миллионов. Хотя о богатстве Русской Церкви долгое время ходили легенды, писал он, на самом деле большая его часть была в форме земельной собственности, земельных паев и
